Вокруг нас становится настолько тихо, что я могу в уме посчитать частые удары сердца нашего сына, но вместо этого зачем-то фокусируюсь на рваном дыхании Кристины. На влажных звуках, с которыми она проводит языком по губам.

А когда снова поднимает на меня взгляд, в ее глазах нет ни стыда, ни растерянности. Хотя я и раньше ничего такого за ней не замечал. Стыд и Таранова не встретятся, даже если будут идти по узкому мосту навстречу друг другу.

Она улыбается. Медленно — нарочно ведь так медленно — растягивая уголки рта.

Во взгляде — дьявольский, знакомый мне до зубной боли азарт.

Зрачки расширяются, крылья носа — тоже.

Улыбка становится оторванной. Я слишком хорошо помню, что сразу после таких улыбок она говорит какую-то выносящую мне мозг хрень. Но все равно — не пытаюсь угадать, не хочу морально готовиться.

Давай, малыш, жги.

— Таааай… — понижает голос до полушепота. А от прозвища, которого я не слышал целую вечность, дергается кадык. — Мне кажется или ты сегодня очень рад меня видеть?

Тонкие пальцы сминают в кулаке мой свитер — на этот раз так крепко, что белеют костяшки.

Вот что, блять, я должен на это ответить?

У меня на тебя стоит, малыш, просто как у дурного, и логика покинула голову?

— Как там Лиза, кстати? — не дождавшись ответа на прошлый вопрос — задает следующий — абсолютно ядовитым голоском, сладким и убийственным для остатков моего самообладания. — Не очень похоже, что у вас все хорошо.

Ревнуешь, малыш?

Собираюсь зарядить ей «Это не твое дело» — потому что так и есть — но Кристина опережает: ее взгляд и наглая, кошачья ухмылка как минимум на пару секунд заставляют сконцентрировать все силы на том, чтобы держать свою внутреннюю скотину на цепи.

Она наклоняет голову набок, глаза темнеют, затягивают без вариантов на спасение.

— Скажешь еще раз про не мое дело и свою неприкосновенную личную жизнь — пойдешь на хуй.

— Или… что? — Пальцами поддеваю ее подбородок, вздергиваю голову до упора вверх, заставляю тянуться следом, встать на носочки. Ноль анализа — только голые инстинкты, которым всегда до черта нравилась ее полная отбитость. Только ей всегда удавалось дергать меня за усы и только ей одной это всегда сходило с рук. — Будешь капризно топать ножками, Крис?

— То есть ответа я не дождусь? — Она подается вперед, намеренно — конечно же, абсолютно намеренно — прижимается ко мне своей охуенной полной грудью.

— Мы не трахаемся, малыш. Тебя же это интересует, да?

— И как давно вы не… трахаетесь? — мурлычет Кристина, точно полностью удовлетворенная моим ответом.

— С тех пор, как ты вернулась. — Большим пальцем поглаживаю середину ее подбородка. Кожа здесь нежная, мягкая. Загрыз бы.

— Только с ней или…

— Или, — обрываю очевидное.

На ее лице проскальзывает тень торжества. Чувствует себя победительницей в необъявленной войне и становится смелее.

Подается навстречу, прилипает, я чувствую ее тело даже через плотную ткань.

Мысленно сгребаю в ладонь ее задницу, хотя эта рука сейчас спокойно и без намеков торчит в переднем кармане джинсов.

— И как вам живется в жестком мире недотраха, Вадим Александрович? — Она цокает языком, и на этот раз пялится на мой стояк уже абсолютно откровенно.

— Хуево, Кристина Сергеевна.

— Гонять на ручной дрезине не помогает, ммм?

Этот разговор вышибает вдруг ставшие очень хрупкими основы моего контроля. Логика подсказывает, что нужно сворачивать лавочку, потому что между нами пропасть, наполненная всякой токсичной херней и кучей «но». Но член категорически против, и сейчас я склонен отдать ему контроль над мозгами. Потому что мне нравится, как она мной вертит. Нравится думать, что даже когда я гну ее, чтобы поставить раком и выебать, большой вопрос, кто из нас в итоге прогнулся.

— В некоторой степени, — вспоминаю, что так и не ответил на ее вопрос. Хотя вот так сходу и не вспомню, когда в последний раз дрочил. — С какой целью интересуешься, малыш?

— Может, чтобы предложить посильную помощь? — Вжимается животом в мой член. И начинает ёрзать — вверх вниз. Так, что у меня челюсти сводит от желания почувствовать это без преград.

Приехали, блять.

Я хватаю ее за волосы. Резко. Жестко. Наматываю на кулак шелковистые пряди, заставляя до хруста запрокинуть голову. Она громко жарко выдыхает, но в глазах — ни капли страха. Только дикий, первобытный восторг. Кристина знает, что вот эту нездоровую хуйню во мне она вывезет. А потом еще и добавки попросит. И кого из нас от этой грязной правды больше вштыривает — еще один вопрос на миллион.

Между нашими губами — только воздух.

Ее дыхание пахнет солью, хрен знает почему — заплаканной она не выглядит.

— И чем ты помогать собираешься, Крис? — Еще одно иррациональное — вместе с острой потребность ее трахнуть, в голову возвращается «Крис». Отделять Кристину от Крис с каждым днем становится все сложнее.

Ее ресницы дрожат, а голос соблазнительницы все-таки предательски ломается в хриплый голодный шепот:

— Подрочить могу, хочешь?

— По старой дружбе? — хмыкаю, хотя от ее откровенности моя внутренняя скотина торжествующе воет. Еще чуть-чуть — и хрен я его сдержу.

— Пошел ты со своей дружбой знаешь куда, Авдеев? — Скалится, но все-таки опускает пальцы на мой ремень. Ее губы почти касаются моих. Осознаю, что в том, что мой язык до сих пор не у нее во рту — ни хрена не заслуга моего адового самоконтроля. Просто, несмотря на градус нашего разговора, Таранова до сих пор не дала мне каких-то однозначных сигналов к тому, что можно.

Ну, логично — после родов прошло… сколько? Шесть недель?

Еще рано думать о том, чтобы трахаться?

Почему я вообще думаю о Кристине и сексе с ней?

Тонкие пальцы немного нервно дергают за пряжку ремня.

Я в ответ прижимаю ее к себе изо всей силы, не давая пошевелиться.

Перемещаю большой палец с ее подбородка на нижнюю губу. Глажу — а потом надавливаю, медленно, полностью контролируя скорость, с которой она вынуждена открывать рот.

— Я бы предпочел ртом. — Чувствую, как внутри вибрирует, когда в ответ на мое признание она рефлекторно жадно облизывает губы.

— Сдурел? Я тебе не сосала даже когда мы встречались.

— А ты отсоси без обязательств, — проталкиваю палец дальше ей в рот. Кристина тут же сжимает вокруг него губы. От ощущения шершавого языка сносит крышу.

— Придется очень хорошо попросить, Авдеев. — Говорит — и снова лижет. Палец, а как будто бы — член.

Она этого никогда не узнает, что в эту минуту в моей голове вспыхивают варианты от «Соси, малыш, и не выёбывайся» до «Пожалуйста, Барби, открой свой чертов рот».

Другие варианты перебивает тонкий требовательный плач

Марк.

Мы с Кристиной вздрагиваем, как будто нас застали на месте преступления. Она резко отшатывается, делает шаг назад, смотрит на меня лихорадочно блестящими глазами.

Покраснела.

А потом бросается к сыну, берет его на руки — и эта маленькая сирена безопасности, которая уберегла нас обоих от какой-то херни, тут же замолкает.

Спасибо, пацан, а то бы твой папаша сейчас нахуевертил.

Я иду до двери, но в последний момент вспоминаю, что забыл сказать главное.

Мысленно считаю до трех, ищу причину, почему поговорить об этом можно завтра — мы же все равно увидимся на собеседовании нянь. Но понимаю, что просто ищу повод еще раз увидеть румянец на ее щеках. И чертовы влажные губы.

— Кристина, если у тебя еще нет планов на Рождество, то… — Поворачиваюсь. Она держит Марика на руках, но во взгляде снова читается торжество, которое она даже не пытается скрыть. Наверное, потому что я снова сделал что-то такое, что ей чесалось. — Мы же все равно Марка не поделим пополам.

— Приглашаешь меня на Рождество, Авдеев? — Прикусывает губу, довольно улыбаясь.

— Ага. — «Будь умницей — не задавай сейчас никаких вопросов».

— А твоя дочь… не будет против?