Переслушиваю. Голос — жалкий, просящий. Тут же стираю.

Записываю снова. На этот раз — более уверенно и отстраненно.

— Вадим, добрый день. Я по делу. Хочу внести некоторые изменения в интерьер детской комнаты, возможно, расписать одну из стен. Так как это твоя собственность, мне необходимо твое официальное согласие. Подумай и сообщи о своем решении.

Снова стираю. Слишком сухо, по-деловому. Как будто я прошу разрешения на перепланировку офиса.

Я записываю и стираю сообщение раз десять. И в итоге, отчаявшись, просто надиктовываю то, что идет из самого сердца.

— Привет. Это я. У меня тут… идея. Я в детской. И я смотрю на эти стены, и они такие… пустые. Я хочу их разрисовать. Сама. Чтобы, когда родится наш сын, он видел не просто голубой цвет, а что-то… ну, не знаю… прикольное. Я не знаю, что это будет. Может, просто облака. Или смешные животные. Пока никакой конкретики, только идея и дурной энтузиазм. Но я не могу сделать это без твоего разрешения. Это же… твой дом. В общем… подумай. Пожалуйста.

Я отправляю, не переслушивая. И тут же швыряю телефон на другой конец дивана, как будто это граната с выдернутой чекой.

Проходит полчаса. Я сижу, не двигаясь. Смотрю в одну точку и стараюсь не подаваться желанию проверить — а прочитал ли он его вообще, пока я тут сижу и дергаюсь в ожидании ответа.

Еще полчаса тишины. Логично — Авдеев занят, у него дела. Ему не до моих дурацких идей.

Еще час. Я даже успеваю убедить себя в том, что это была абсолютно инфантильная дурацкая идея, из разряда тех, которые могут прийти исключительно в «беременную» голову.

А потом телефон «ожидает» входящим, и от неожиданности я почему-то громко шмыгаю носом и прячу ладонью улыбку, потому что на экране — «Авдеев». Так я его подписала.

Но уже через секунду эйфория сходит на нет и в голову вонзается мысль — Мое Грёбаное Величество решил лично меня отчитать. Иначе… зачем? Не для того же, чтобы сказать: «Я не против»?

Но не ответить после того, как написала первой — это уже просто какой-то детский сад.

Просто, пока подношу телефон к уху, уговариваю себя держаться и ни за что на свете не дать ему почувствовать свое разочарование и боль.

— Алёна должна была оставить тебе документы, Кристина — я так понимаю, ты их даже не смотрела?

— Эммм…

Чувствую себя круглой идиотской, потому что ожидала услышать что угодно, но точно не это.

— Ты слушал мое голосовое? — переспрашиваю на всякий случай. Не могу отделать от ощущения, что мы с ним играем в «испорченный телефон».

— Да, Кристина, поэтому и спрашиваю.

— Я не… — Если покопаться в памяти, то даже вот так сходу и не вспомню, в какой ящик комода их сунула. — Я не думала, что там что-то важное…

Пока размышляю над тем, насколько же по-идиотски звучат мои слова, слышу на том конце связи приглушенное: «Вот же упрямая коза…»

Он не называл меня так с тех пор, как мы…

Я резко трясу головой, немного отрезвленная его деловым тоном, на этот раз уже не в сторону, а точно мне

— Найди эту папку, посмотри, что там — потрать полчаса своего драгоценного времени. И перезвони мне.

Он заканчивает разговор, оставляя меня наедине с гудками и полным непониманием происходящего.

Иду в гостиную. Несмотря на то, что была уверена, что не помню где лежит эта чертова папка, нахожу ее с первого раза. Открываю, перекладываю документы: договоры, графики, целая кипа бумаг на каждый случай жизни. Я пролистываю их, почти не глядя, потому что ничего того, что хотя бы как-то касалось моей просьбы, там явно быть не может.

Но спотыкаюсь, когда очередь доходит до документов на право собственности этой квартиры. Пробегаю взглядом по строчкам, и мой мозг отказывается понимать смысл написанного. Адрес… да, это адрес этого пентхауса.

Собственник — Таранова Кристина Сергеевна.

Я перечитываю снова. И снова. Раз десять — не меньше, но смысл от этого все равно не меняется — эта здоровенная квартира действительно принадлежит… мне.

Осознание этого так глушит, что приходится спуститься на пол, как будто на диване вдруг не осталось места для меня и моего… чертового упрямства. В ушах шумит, но если постараться прислушаться, то там просто одна, зацикленная в бесконечность фраза: «Какая же ты дура, Крис…»

Все это время… все эти недели… я жила здесь, чувствуя себя пленницей в его золотой клетке. Ненавидела эти стены, презирала холодный, бездушный интерьер, потому что все это было демонстрацией его власти, контроля и безграничных возможностей.

А на самом деле… это было мое с самого первого дня.

Я могла делать здесь все, что хотела: перекрасить стены в кричащий розовый, назло ему, могла заменить эту выхолощенную дизайнерскую мебель другой — возможно, еще более ужасной. Я могла быть здесь хозяйкой — и это избавило бы меня от целой кучи глупых мыслей.

Боже.

Вслед за осознанием и пиковой радостью, накрывает волна злого, унизительного стыда. Не было ни единого повода для драмы, но я так отчаянно старалась его выковырять, что цеплялась за каждый повод. Не важно, что не я купила эту квартиру — она же мне… нравится. А этот вид, господи! Я бы согласилась даже на коморку, лишь бы из нее был вот такой вид на садящееся в море солнце и на розовые рассветы, и крики чаек. И у меня впервые в жизни… есть что-то свое.

Сколько времени я вот таки сижу, глотая осознания и переваривая стыд — не знаю. Возможно, несколько часов? Когда снова поднимаю взгляд, то стены, интерьер и даже белоснежный гигантский диван кажутся… очень даже ничего. Хотя я бы заменила обивку на что-то более теплое — возможно, оттенок латте или типа того. Я же теперь могу это сделать, да?

Когда снова прикладываю телефон к уху, сжимаю в кулак свободную ладонь. Сильно, так, что даже мои суперкороткие ногти впиваются в кожу. На всякий случай, чтобы не начать разговор с потока бессвязной чуши. Достаточно и того, что Авдеев теперь еще больше в курсе, какая я… упрямая коза.

Он отвечает после первого же гудка, как будто ждал.

— Спасибо. — Это единственное слово, которое я могу из себя выдавить, и оно царапает горло, как битое стекло.

— Просто часть нашего соглашения, — ровным голосом отвечает он. — Обеспечение тебя и нашего ребенка всем необходимым. Включая жилье.

— Но… в договоре было про «обеспечение жильем» и ни слова про передачу в собственность. — Я не хочу с ним спорить, просто мне кажется, что через эти слова он услышит еще одно «спасибо».

— Это было в моем договоре с самим собой. Тебе не нужно мое разрешение, чтобы рисовать на своих стенах, Кристина.

Я молчу. Просто не знаю, что еще сказать и как реагировать. Кажется, если вот прямо сейчас открою рот — вывалю на него бесконечный поток чувств маленькой дворняжки, у которой впервые за много лет появился собственный якорь.

— Так что ты хочешь нарисовать? — Слышу в его голосе что-то похожее на заинтересованность.

— Я… пока еще не решила, — говорю тихо, до сих пор полностью выбитая из колеи. — Может, просто облака. Или… пчел и самолеты. Или жирафа… Такого, знаешь, с идиотской мордой и накладными ресницами.

— Ну и фантазия у тебя, — кажется, улыбается. Но через секунду снова становится серьезным: — Кристина, ты же понимаешь, что все художества — только на высоте вытянутой руки?

— Я думала про стул…

— Исключено, — обрывает сразу и настолько категорично, что даже мое упрямое подсознание понимает всю бесперспективность дальнейших споров. — Ты не будешь стоять ни на каких стульях, Кристина. Это не обсуждается. Абсолютно.

— Но как тогда? — Прикусываю большой палец. Хотя, конечно, половина стены меня тоже устроит — это больше, чем вообще ничего.

— Найди в интернете все, что тебе нужно. Нетоксичные краски на водной основе. Кисти, валики, трафареты — все, что тебе нужно для этих… художеств. И хорошую, устойчивую стремянку, — Авдеев переходит на свой любимый деловой тон, но сейчас это совсем не ранит, скорее наоборот — мне нравится, что он вот так сходу понимает, как организовать мой хаотичный порыв. — Пришлешь мне ссылки, я сам все закажу и привезу. И буду рядом, пока ты будешь… гммм… рисовать.