— Кристина.

Я, чуть не влетев в него носом, делаю торопливый шаг назад и, мысленно собравшись с силами, поднимаю взгляд.

— Я купил коляску. И автокресла. — Вадим все еще немного хмурится. — Одно останется у меня в машине. А остальное нужно завезти тебе. Посмотришь, разберешься. Виктор сам поставит кресло в машину, когда придет время.

Я пожимаю плечами. Какая разница?

— Хорошо.

— Давай сейчас? — Он бросает взгляд на часы.

Уже почти пять, наверное, хочет успеть поскорее сбросить с себя эту ношу, и побежать на свидание к своей…

Я стискиваю челюсти и еще раз пожимаю плечами — ок, сейчас так сейчас.

Вадим открывает передо мной дверь «Бентли». Но на этот раз — переднюю. Пассажирскую.

Я на мгновение замираю, проглатываю вечное желание спорить и, не говоря ни слова, сажусь.

Мы едем молча. Он пару раз отвечает на звонки, решает какие-то рабочие вопросы. Я смотрю в окно и чувствую себя так, будто мы — просто двое незнакомцев, случайно оказавшихся в одной машине. Даже пытаюсь выковырять у фантазии пару тем для ненавязчивого вежливого разговора, но не получается.

Дома я поднимаюсь в квартиру первой. Вадим — через несколько минут. Вносит огромную коробку с коляской, потом — автокресло. Ставит все это посреди гостиной.

— Спасибо, — говорю я, понятия не имея, что еще сказать.

Он как будто вообще не реагирует. Начинает распаковывать коробку. Его движения — быстрые, уверенные. Достает детали, инструкцию, которую тут же откладывает в сторону, и начинает собирать коляску. Без единого лишнего движения. Как будто делал это всю жизнь.

Я мнусь рядом. Мне… нужно что-то делать? Или просто уйти и не мозолить ему глаза?

— Хочешь чаю? Или воды? — просто чтобы нарушить эту давящую тишину.

— Кофе, — бросает Вадим, не отрываясь от своего занятия. — Если не сложно.

Иду на кухню. Руки немного дрожат, взгляд бегает по полкам, скользит в сторону кофе-машины. Господи, зачем я предложила? Я же здесь ни к чему пальцем не притронулась, я… не…

— Что такое, Кристиночка? — Галина Петровна отвлекается от пирога с вишней, сразу чутко реагируя на мою панику.

— Вадим… — Спотыкаюсь. Мне можно называть его просто по имени, когда рядом — посторонние? Боже. Да какая к черту разница, я же и так все время у нее на виду, она все прекрасно понимает про наши «отношения» — даже если не в деталях, но точно в курсе, что мой ребенок явно не про «… и жили они долго и счастливо». — Вадим попросил кофе. Я не… знаю…

Она тут же кивает, вытирает руки и зовет меня к себе, на свою половину кухни.

Чувству себя полной безрукой идиоткой, когда захожу на территорию, куда, кажется, моя нога ступает почти впервые. Галина Петровна протягивает мне турку, чашку, одну банку с молотым кофе, другую — чуть поменьше — с порошком корицы. Мотаю головой — Авдеев так не любит. Кажется.

Под ее чутким руководством, сама варю кофе, и даже успеваю «поймать» до того, как начинает пузыриться. Переливаю в чашку. Разглядываю с таким триумфом, будто добыла ископаемое сокровище. Беру блюдце двумя руками и осторожно, чтобы не пролить, несу ему.

Вадим уже почти закончил.

Коляска стоит посреди гостиной.

И она… идеальна. Темно-серая, почти графитовая, с элементами из бежевой кожи. Стильная, хищная, футуристическая. На колесных дисках и на кожаной ручке — маленький, но узнаваемый герб. Желтый щит со вздыбленной черной лошадкой.

«Феррари».

Ну, конечно.

Рядом стоит автокресло. Такое же бежевое, с таким же гербом.

— Серьезно, Авдеев? — вырывается у меня, и я не могу сдержать усмешку. — Феррари? Это же просто коляска и кресло. Совсем не обязательно…

Он поднимает взгляд, замечаю на губах тень улыбки.

— Мне захотелось, — потирает уголок рта большим пальцем, как будто только для того, чтобы не улыбнуться еще шире.

Выразительно смотрит на чашку и я, мысленно чертыхнувшись, отдаю ему кофе.

Нарочно становлюсь так, чтобы ему пришлось протянуть руки. Потому что боюсь подойти ближе — кажется, сдурею, если вдохну его запах. Почему-то в последнее время он действует на меня особенно остро. Как будто вместе с его сыном, во мне заодно зреет зависимость, потребность до него дотрагиваться. И чем дальше — тем тяжелее ей сопротивляться.

Чтобы не пялиться на его губы, пока он прикладывает их к чашке, перевожу взгляд на коляску. Не знаю, дело ли в том, что у меня больше нет сил с ним пререкаться, или потому что она и правда идеальна, но все, что я чувствую — это восторг. Даже могу представить, как буду катать в ней своего маленького Авдеева.

— Она что — тоже разгоняется до сотни за три секунды? — пытаюсь пошутить. И, пересилив себя, все-таки делаю шаг вперед, чтобы погладить кожаную ручку. Она настолько приятная наощупь, что хочется пищать от какой-то почти детской радости. Катаю — взад-вперед. Мягко, плавно, почти невесомо.

— Почти, — скорее слышу, чем вижу, как Авдеев прячет довольную улыбку. — И у нее карбоновая рама.

Когда снова перевожу на него взгляд — натыкаюсь на синие глаза. Он как раз смотрит открыто, без стеснения. Явно ни на секунду не ковыряя себя мыслью, насколько это уместно. Похоже, из нас двоих, только я загоняюсь на тему «слишком близко, слишком знакомо».

— Тебе не нравится? — Чуть-чуть хмурится.

— Нравится, — озвучиваю только десятую долю своего восторга. Остальное держу внутри на толстой-толстой цепи.

Не раскатывай губу на чужого мужика, Крис. Он это делает для своего сына — ты здесь вообще не при чем.

И все-таки, несмотря на наше ситуативное перемирие, чувствую себя страшно неловко.

Уже вечер. Наверное, было бы вежливо пригласить его на ужин, даже если он снова откажется. Но я держу рот на замке — помню данное самой себе обещание ничего не предлагать, и больше никогда не делать первый шаг. Ему, очевидно, есть с кем проводить вечера. А я не хочу превращать авдеевские отказы в славную-добрую традицию.

— Ой, Вадим Александрович, а вы еще здесь! — Из кухни выходит Галина Петровна. Всплескивает руками. — А я как раз пирог в духовку поставила, и мясо почти готово — минут двадцать и можно за стол. Может, останетесь на ужин?

Я прикусываю губу.

Нет, на нее совсем не злюсь — она просто вежливая. Она просто не знает, что Авдеев приходит не за тем, чтобы наводить мосты с инкубатором, в котором зреет его сын. Он просто очень ответственный, и держит свои инвестиции под контролем. Выражаясь его языком — я просто очень доходный, но высокорисковый актив.

Но, как ни странно, проходит несколько долгих секунд, а «нет» я так и не слышу.

Замечаю только, что Вадим опять на меня смотрит. Вопросительно. Как будто ждет моего решения.

А я, после секундной заминки, киваю. Хорошо, оставайся…

Но тут же семеню на кухню вслед за Галиной Петровной, бормоча на ходу:

— Я помогу…

А на самом деле — просто чтобы сбежать. То ли от этого напряжения, то ли от своих собственных, предательских чувств — не знаю, и знать — не хочу.

Галина Петровна снова все понимает без слов, дает мне посильную работу — мою зелень, режу хлеб. Руки двигаются на автомате.

Когда все готово, делаю мысленный вдох и возвращаюсь в гостиную, чтобы позвать Авдеева к столу. Пока иду — потихоньку, как воришка — прислушиваюсь. Боюсь, до дрожи в коленях боюсь, что он там как раз говорит по телефону, воркует со своим страшилищем, которое, судя по всему, не оставляет его ни днем, ни ночью.

Услышу — и у меня сердце разорвется от боли.

Но как будто тихо.

Заглядываю.

И замираю на пороге.

Вадим лежит на диване — так вот для чего этот огромный белый монстр! — заложив руку за голову и согнув одну ногу в колене. Его лицо — абсолютно безмятежное. Длинные, черные ресницы отбрасывают тени на загорелые щеки. Губы чуть приоткрыты.

Он спит.

Выглядит таким… уязвимым. Таким уставшим.

Только сейчас по-настоящему осознаю те темные круги у него под глазами, которые заметила еще утром. Он ни разу не пожаловался. Ни словом, ни жестом не показал своей усталости. Хотя я знаю, в каком бешенном ритме он живет, как много работает. И сколько сил требуется, чтобы держать все под контролем.