Я нарочно приезжаю немного раньше назначенного времени — хочу усесться за стол, чтобы не мелькать перед авдеевским носом своим беременным животом. Не знаю почему. Из какого-то ослиного упрямства быть может. Или потому, что слишком хорошо помню осиную талию его «безобразной Эльзы» на том фото в журнале, и не хочу быть объектом сравнения, проигрывающим с разгромным счетом. Хостес спрашивает, на чье имя стол, услышав фамилию (она даже здесь действует как будто заклинание на вход в пещеру Али-Бабы), проводит меня до столика в глубине, в слегка уединенной части зала.

В этом пафосном месте все кричит о деньгах: от хрустящих скатертей до официантов, которые смотрят на посетителей, как на экспонаты в музее. За окном Осло тонет в сумерках, а я тереблю край своего черного платья, и на секунду кажется, что ребенок внутри возмущенно пинается, хотя на моем сроке это исключено (я не совсем дремучая — прочитала все буклеты, которые получила в самый первый визит в клинику). Я бы и сама хотела кого-нибудь пнуть, желательно Вадима Александровича Авдеева, как только он усядется на стул напротив. Но я сижу спокойно как удав, только сжимаю бокал с водой с такой силой, будто это может удержать меня от того, чтобы не разнести этот зал к чертовой матери.

Я замечаю Авдеева, кажется, за несколько секунд до того, как он появится в зале.

Просто инстинктивно — как собака? — вытягиваюсь как гвоздь и с силой удерживаю руки на телефоне, делая вид, что без особого интереса перед встречей, листаю ленту в threads.

Мое сердце бешено лупит в ребра.

Ладони предательски потеют.

Я опускаю взгляд в экран, пытаясь сосредоточиться хотя бы на одной строчке, но все равно нутром чую — он уже здесь.

Краем глаза цепляюсь за двухметровую глыбу в черном костюме, который сидит на нем, как вторая кожа. Как всегда, конечно же. Его походка — расслабленная, неторопливая, как у хищника, который знает, что добыча уже в ловушке. Одну руку небрежно держит в кармане брюк. Официанты чуть ли не кланяются, и воздух становится тяжелым, как будто он притащил с собой всю свою юридическую армию.

Я чувствую его взгляд, и капитулирую через секунду — больше просто не получается. Кажется, если не посмотрю — он просто вырвет из меня душу, не притронувшись даже пальцем.

Синие глаза смотрят холодные, с искрой чего-то, что я даже не буду пытаться понять.

В тот наш последний разговор он смотрел… мягче.

А теперь, кажется, уже жалеет о том, что дал мне уйти при своих.

Господи.

В груди жжет.

Рвет.

Тупо больно дышать, и по мере того, как мое Грёбаное Величество подходит все ближе, начинают вскрываться старые раны. Я думала, зарубцевалось, но нет — кровоточит как будто мы расстались только вчера.

Вадим садится напротив, никак не обозначая свое присутствие даже вежливым приветствием, кладет на стол кожаную папку. Движения точные, как у хирурга, эмоции — такие же стерильные. От того Вадима, который смеялся над моими идиотскими шуточками, называл меня Барби и присылал сэндвичи, чтобы я не оставалась без завтрака, не осталось и следа.

Я до сих пор адски сильно люблю его.

Хотя теперь вместо него вот этот холодный циничный камень, смотрящий на меня, как на врага.

— Кристина, — голос Авдеева режет, как нож, с легкой насмешкой, — пунктуальна. Не ожидал.

— А ты, Авдеев, все еще думаешь, что можешь удивить меня пафосным рестораном, — огрызаюсь я, и сердце колотится как перед казнью. — Прилетел поиграть в хозяина жизни? Или новая пассия тоже не прошла проверку на соответствие высоким стандартам, и ты решил вспомнить обо мне? Ретроградный Меркурий, кстати. Говорят, в эту фазу можно безнаказанно творить всякую хрень — пользуешься моментом?

— Следишь за мной, малыш? — Его идеальные губы кривятся в снисходительной ухмылке.

Как это возможно, что ты стал таким красивым?!

Я ненавижу его так сильно, что с трудом удерживаю от желания расцарапать идеальное авдеевское лицо. С чуть более темной щетиной, чем я помню. С более длинной челкой, все так же слегка запутавшейся в густых черных ресницах.

Все неправильно, господи!

Зачем ты сказала про его новую бабу, Крис?! Чтобы что? Надеялась услышать, что «все кончено» или «это не то, что ты думаешь»?

— Читаешь журналы о финансах? — Вадим расстегивает пиджак, лениво забрасывает ногу на ногу, и когда к нам подходит официант, просит принести ему минералку с лимоном.

Вопросительно приподнимает бровь, давая понять, что можно сделать заказ.

Я дергаю подбородком, и он отпускает официанта.

— Я много чего читаю по долгу работы, — пытаюсь контролировать и строго дозировать тональность своего голоса. — Но не заметить твое довольное лицо с этой серой молью было просто невозможно. Поздравляю.

— Ты правда думаешь, что имеешь право говорить о моей жизни? — все тем же невозмутимым тоном интересуется Авдеев. — Тебе не кажется, что это, мягко говоря, не твое дело? И я здесь, как ты понимаешь не для того, чтобы ты упражнялась в острословии. Пришел тест ДНК. Ребенок мой. Поздравляю, ты не соврала. На этот раз.

— Как же плевать на твои поздравления — чтобы ты только знал. — Я расслабленно улыбаюсь, но под столом изо всех сил сжимаю кулаки, чтобы не заорать. Мысленно считаю до трех, и киваю на папку, которая лежит на краю стола как бомба замедленного действия. — Это что?

— Договора, Кристина. — Его голос становится холодным, как сталь. — Один — до родов. Второй — после. Ты должна их подписать, малыш.

— Должна? — Я нервно смеюсь. — Ты серьезно? Думаешь, я просто возьму ручку и подмахну твои бумажки, как послушная девочка?

— Именно так, Кристина. — Говорит — и лениво толкает ко мне папку. — Потому что у тебя нет выбора. Читай. Подписывай.

— Я и пальцем к этому не притронусь без своего адвоката. — Демонстративно откидываюсь на спинку стула.

— Адвокату ты их тоже можешь показать. — Авдеев снисходительно улыбается, давая понять, что у него, конечно, все ходы просчитаны и предусмотрены, и никакой адвокат — даже самого дьявола — не найдет к чему придраться. — Но ответ я хочу услышать сейчас.

— Зачем? Хочешь стать свидетелем моей позорной капитуляции?

— Ты на удивление проницательна, малыш.

— Прекрати так меня называть — у меня есть имя.

Ты же нарочно, да? Стегаешь меня этим «малыш» как плеткой — подчеркнуто, с садистским наслаждением.

— Я буду называть тебя так, как хочу, малыш. — Даже не скрывает откровенный стеб над моими психами. — Но, если вдруг у тебя есть способы запретить мне это — можешь ими воспользоваться. Нет? Тогда не трать мое время, Таранова.

И все, что было до этого — превращается в детский лепет.

Потому что он произносит мою фамилию с подчеркнутой брезгливостью. Как будто вытирает плевок со своих идеально начищенных туфлей. Мне хочется бросить все и побежать в туалет, чтобы смыть с себя его презрение. Смыть с себя свою собственную фамилию. А лучше — содрать кожу, потому что никакое мыло не поможет стереть с меня этот разговор.

Я поджимаю губы, делаю глоток воды и степенно, воображая себя слонихой, достаю из папки договора.

Увесистые.

Кажется, листы еще теплые, как будто их распечатали ровно перед встречей. Может, так и есть? Может, Его Величество в последний момент решил взять какой-то хардкорный вариант, с пометкой «Специально для Тарановой»? Или никакого лайт-варианта не существовало в природе?

Пока пытаюсь сосредоточиться на сути, замечаю, что Авдеев достал телефон, что-то читает и почти сразу — набивает ответ. Это так знакомо, что в моменте у меня на секунду темнеет в глазах и к горлу стремительно подкатывает тошнота.

О, нет.

Нет, только не снова…

У меня не было панических атак уже несколько месяцев.

Мой психоаналитик называет это «самым важным прогрессом», потому что я справляюсь сама — без антидепрессантов.

Но появление Авдеева срабатывает как чертов триггер. Снова.

Я делаю еще один глоток воды, наплевав на то, что пальцы так дрожат, что в стакане случается чуть ли не маленькое цунами. Он все равно не смотрит — пялится в телефон, как будто я вообще перестала существовать, как будто он сидит один за этим столиком. Уговариваю себя не следить за его лицом, пока он открывает сообщение (слышу характерный приглушенный звук оповещения), но все равно смотрю.