Стася поднимает на меня полный ужаса и боли взгляд. Она больше не колючая маленькая поганка, она просто еще очень маленькая девочка, у которой на глазах умирает ее лучший друг.

— Кристина… он же не умрет? — Ее шепот срывается в крик. — Не умрет?!

— Нет, — твердо говорю я, хотя сама в это не верю. — Стась, подкати коляску.

Ее нужно переключить, пока ее паника не превратила меня в размазню.

Как только она это делает — перекладываю туда уже немного успокоившегося Марка и Проше ее присмотреть за братом. Достаю из нижней колясной сумки палантин — ношу его всегда на случай, если погода снова испортить. Прижимаю его к ране булли, пытаясь остановить кровь, но ткань мгновенно пропитывается красным.

Мир вокруг начинает плыть. Звуки становятся ватными.

Я смотрю на свою ногу — штанина разорвана в лохмотья, кровь стекает в кроссовок, хлюпает при каждом движении. Но это фигня.

Важно только то, что белый бок собаки вздымается все реже и реже.

Важно то, что Стася плачет так отчаянно, будто рухнул весь ее мир.

И важно то, что никого кроме меня здесь нет.

Шок — странная штука. Он действует как анестезия, отключая боль и эмоции, оставляя только голую функциональность. Я смотрю на сломанный зонт, на окровавленного пса, на перепуганную насмерть Стасю, и в голове щелкает тумблер. Паника, которая еще несколько секунд назад грозила разорвать меня на части, внезапно просто растворяется.

Охранник что-то бубнит насчет помощи, пытается докричаться до кого-то в рацию, но на ждать когда они там придут к какому-то решению, совершенно нет времени.

Зевс дышит все тяжелее, а ее вываленный из пасти язык бледнеет с каждой секундой.

— Стась, — мой голос звучит сухо и жестко, как приказ, — ты катишь коляску, хорошо? Только быстро.

Она шмыгает носом и решительно дерется за ручку коляски, хоть ее пальцы все равно мелко подрагивают.

Я опускаюсь на колени в грязь. Плевать на джинсы и боль в ноге, которая начинает простреливать от бедра до пятки.

— Ну, иди ко мне, маленький… иди сюда, герой.

Подхватываю Зевса на руки.

Он тяжелый. Господи, какой же он тяжелый.

Килограмм тридцать мышц и костей, которые сейчас висят на мне безвольным грузом. Собачья кровь тут же пропитывает мой свитер, становится липкой и горячей на коже. Булли тихо скулит, когда я поднимаюсь, и этот звук режет больнее, чем клыки добермана.

— Пошли. Бегом!

И мы бежим.

Бежим какой-то сюрреалистичный марафон. Я ковыляю, волоча прокушенную ногу, сгибаясь под тяжестью умирающей собаки. Стася толкает перед собой коляску с плачущим Марком, спотыкаясь и глотая слезы. Охранник пытается навязать свою помощь, но я отталкиваю его плечом, не посылая на хуй только потому что рядом дети.

Сейчас я нашего храброго пса не доверю никому.

Мне кажется, если отпущу булли хоть на секунду, его сердце тут же остановится.

Дом встречает нас тишиной, которая через мгновение взрывается хаосом.

Галина Петровна, увидев нас на пороге — меня, залитую кровью, и белую, как полотно, Стасю, — вскрикивает, роняя полотенце.

— Боже милостивый! Кристиночка! Стася! Да что же это?!

— Галина Петровна, возьмите Марка! — кричу я, не останавливаясь. — Мы в клинику!

На то, чтобы прикинуть дальнейший план действий — пара секунд максимум.

Я не могу взять «Феррари», потому что даже по поселку ездить на нем с ужасом в глазах. Где были мои мозги, когда я думала, что м аленькая торпеда — это машина мечты, вопрос второй.

«Тайкан» приедет только через пару недель.

Остается только «Бентли» Вадима, и я, не раздумывая ни секунды, осторожно кладу Зевса на заднее сиденье Машина стоит в гараже открытой — Вадим часто оставляет ее так.

Ключи… где ключи? Молнией несусь в гостиную, хватаю брелок с чаши на консоли — интуитивно помню, что он кладет его туда. Руки скользкие от крови, металл выскальзывает, с лязгом падает под ноги. Я беззвучно матерюсь сквозь зубы, потому что приходиться нагнуться за ним, и на это простое действие прокушенная нога реагирует огненной судорогой и вспышкой боли.

— Я с тобой! — Стася уже сидит на заднем сиденье.

Она не спрашивает — она констатирует. Сама устраивается в автокресле, сама пристегивает ремни безопасности. Детское личико перепачкано грязью, но челюсть сжата с такой упрямой решимостью, что в пору делать ДНК тест, ей-богу. Сейчас она похожа на него так же сильно, как похож Марик.

Авдеевская порода — мы все ей заражаемся, просто рядом с ним.

— Это может быть… сложно, — все-таки пытаюсь ее отговорить, пока завожу мотор.

— Это! Моя! Собака! — кричит Станислава, и в ее голосе столько отчаяния, что я сдаюсь и давлю на газ.

«Бентли» срывается с места, рыча мощным мотором. Мне было жутко страшно вести эту тяжелую машину еще в прошлый раз, но я изо всех сил делала вид, что справляюсь. Она маневренная и послушная, но меня пугает, что я взяла ее без спроса. И что звонить Вадиму сейчас, чтобы поставить его перед фактом — это как будто еще хуже, чем сесть за руль его обожаемой машинки.

Нога горит огнем. Каждое нажатие на педаль отзывается вспышкой боли, от которой темнеет в глазах. Я до крови закусываю губу, чтобы не закричать.

Только бы успеть, только бы успеть…

Мы летим по трассе. Я стараюсь не нарушать правила, но все равно иногда слышу яростные гудки. В зеркале заднего вида вижу, как Зевс пару раз пытается поднять голову — и каждый раз она безвольно падает обратно.

— Держись, миленький, — шепчет Стася, гладя его мощные короткие лапы. — Все хорошо… хорошо…

Ветеринарная клиника — первая, что выдал навигатор — встречает нас запахом хлорки и лекарств. Я вбегаю внутрь, неся Зевса на слабеющих под его весом руках.

Ноги подкашиваются, я почти падаю, но кто-то подхватывает меня под локти, придерживая и забирая булли.

— Срочно! Кровотечение! Рваные раны!

Каталка, лампы, люди в зеленых костюмах — все смешивается в какой-то испорченный калейдоскоп.

Зевса увозят за двойные двери, а мы со Стасей остаемся в коридоре — грязные, окровавленные и трясущиеся посреди стерильной чистоты. Она сползает по стене на пол, обхватывает колени руками и начинает раскачиваться. Я присаживаюсь рядом, не трогаю ее, но стараюсь, чтобы наши плечи соприкасались, чтобы она знала, что не одна.

Адреналин отступает, и на его место приходит боль.

Настоящая, пульсирующая, невыносимая боль.

Моя штанина теперь пропитана кровью от бедра до колена. Ткань прилипла к коже и каждое движение превращает ее в противно мокрую наждачку. На полу вокруг красные разводы.

— Девушка! — ко мне подходит молоденькая испуганная медсестра. — У вас же кровь. Это укус? Вас нужно показать врачу!

— Это ерунда, — отмахиваюсь я, хотя чувствую, как реальность с каждой минутой расфокусируется все сильнее. — Как наша собака? Он наш член семьи, понимаете?! Сделайте все, пожалуйста! Деньги не важны, совсем не важны!

— Доктор занимается вашим псом. Давайте я вам хотя бы рану обработаю.

Я поддаюсь, не особо понимая, какие манипуляции она проводит со мной в следующие десять минут. Просто фиксирую, что кровь больше не идет, но боль становится сильнее.

Час тянется, как год.

Мы сидим в коридоре. Стася молчит и пьет чай, сделанный кем-то из персонала.

И держит меня за руку ледяной ладонью.

Наконец выходит врач. Окидывает нас взглядом, устало снимает перчатки и потирает переносицу.

— Жить ваш пес будет, — говорит наконец, и у из наших со Стасей ртов синхронно срывается всхлип облегчения. — Задета артерия, животное потеряло много крови, но сердце крепкое. Мы зашили, поставили дренаж. Псу нужно остаться в стационаре хотя бы до утра. Под капельницей.

— Спасибо, — шепчет Стася.

— Спасибо, — подхватываю я, готовая расцеловать его со всей благодарностью мира.

— А вам, милочка, срочно в травмпункт. — Врач переводит взгляд на мою ногу и сердито хмурится. — Если укус серьезный, могут быть повреждены мышцы. И нужно бы сделать укол от столбняка и бешенства.