Первые недели в доме я всегда предлагала ей пойти погулять вместе — не чтобы подлизаться, а потому что это казалось правильным. Она всегда отказывалась, в основном пренебрежительно игноря мои слова, и в итоге я перестала даже пытаться. Но сегодня почему-то не хочется оставлять ее одну в этом огромном доме. Может, потому что мне самой одиноко. А может, потому что я вижу, как она тоскует по отцу, хоть и старается это скрыть, и в этой грусти по Авдееву мы с ней похожи.

— Эй, — окликаю ее.

Стася замирает с пакетом сока в руке.

— Что? — Оборачивается, глядя на меня привычно раздраженным взглядом.

— Мы идем гулять. С Марком и Зевсом. — Я стараюсь говорить небрежно, чтобы это не прозвучало как заискивание. — Дома тухло. Пойдешь с нами?

— Делать мне больше нечего. — Она фыркает, закатывая глаза.

— Ну, как хочешь, — пожимаю плечами, берясь за ручку двери. — Просто Зевс, кажется, хотел побегать. А я с коляской не смогу кидать ему пулер так далеко, как ты. Он расстроится.

Это запрещенный прием. Манипуляция чистой воды. Но я знаю ее слабое место. Стася переводит взгляд на собаку. Зевс, услышав свое имя, тут же оживляется, начинает вилять хвостом-обрубком и издавать просительные хрюкающие звуки, глядя на свою маленькую хозяйку. В глазах Станиславы мелькает борьба. Гордость против любви к этому слюнявому пирожку.

— На улице дождь скоро будет, — бурчит она, но я вижу, что лед тронулся.

— У меня есть зонт. Большой. — Поднимаю трость Вадима. — Папин. Под ним поместится даже твое эго.

Уголок ее губ дергается — пытается сдержать улыбку, но та все равно проскальзывает.

— Ладно, — говорит с деланным одолжением. — Только ненадолго. И я иду ради своего пса, а не чтобы с тобой разговаривать.

— Договорились. Ради пса. — Я скрываю улыбку, отворачиваясь к зеркалу. — Одевайся теплее, там ветер.

Через десять минут мы выходим. Странная компания: я с коляской и огромным мужским зонтом, нахохлившаяся Стася в яркой теплой пижаме — да, это пижама — пищащий от восторга, как будто гуляет впервые, Марик, и Зевс, который сходит с ума от радости, натягивая поводок и пытаясь обнюхать каждый куст в радиусе километра.

Мы идем по аллеям поселка. Здесь тихо и безлюдно. Высокие заборы скрывают жизнь богатых и знаменитых, сосны шумят верхушками, раскачиваясь на ветру. Стася идет чуть поодаль, демонстративно уткнувшись в телефон. Но я вижу, как она то и дело косится на Зевса, проверяя, все ли с ним в порядке.

— Отдай поводок, — вдруг говорит она, подходя ближе. — Ты его неправильно держишь.

— Держи, эксперт, — безропотно передаю ей рулетку.

Как только поводок оказывается у нее в руках, Стася преображается: спина выпрямляется, шаг становится увереннее. Она тут же начинает командовать: «Рядом!», «Не тяни!», «Фу, брось эту гадость!». Булли слушается ее беспрекословно. Удивительно, как в этой маленькой девочке уживается столько командирской стали — чистой авдеевской породы, даже если в Станиславе нет ни капли его крови. Кажется, Вадим заражает свою стаю своим же характером. Мне бы еще немножко времени, чтобы впитать больше — и я бы точно не тряслась как осиновый лист, гадая, что в том не прочитанном сообщении.

Мы проходим один круг, потом второй. Ветер действительно пронизывающий, но ходьба согревает.

— Наверное, папа привезет мне телескоп, — вдруг говорит Стася, бросает Зевсу пулер в кусты и пес с радостным лаем ныряет за ним. — Настоящий. И мы будем смотреть на звезды.

— Здорово, — говорю с искренней завистью. Я о подарках даже не думаю. Мой подарок — это возможность хотя бы открыть рот в свое оправдание.

— Он мне пообещал, — с гордостью продолжает Станислава, — а папа всегда выполняет обещания.

Эти слова режут меня без ножа. «Всегда выполняет обещания». А что, если Авдеев пообещал себе вычеркнуть меня из жизни, если я снова его обману?

— А тебе он что пообещал? — Кажется, если она уже развязала язык, то окончательно.

— Остров, — бросаю первое, что приходит в голову. Не знаю почему.

— Скучно, — фыркает Стася. — Лучше бы машину.

— Машину он уже подарил. — «Даже две, но еще не знает, что это была самая бессмысленная трата денег в его жизни».

— Лучше бы тогда коня — они красивые. И умные.

— Зачем мне конь? — переключаю внимание на эту внезапно возникшую угадайку.

Она открывает рот, но вот так сходу ничего не может придумать. И начинает перебирать самые нелепые варианты того, что мне еще нужно — слюнявчик, салфетки для лица, чтоб стереть мое «кислое выражение», подниматор интеллекта. Я подхватываю, невольно переключаясь со своих страхов на ее детские попытки меня уколоть.

Это немного понижает градус внутреннего напряжения.

А еще в конце концов мы начинаем обсуждать, что бы такое приготовить Вадиму на ужин к его приезду — я предлагаю миндальные кексы, которые он любит, Станислава соглашается и добавляет к ним шоколадное мороженое. Мы, конечно, не становимся подругами, но становимся… сообщницами. Двумя женщинами (пусть одна из них еще совсем маленькая), которые ждут одного мужчину.

Словно в награду за маленькое перемирие, свинцовые тучи над головой потихоньку расходиться. Ветер стихает. И сквозь разрывы в облаках пробивается солнце. Яркое, ослепительное, заливающее асфальт.

— Распогодилось, — говорю себе под нос, имея ввиду, конечно, не столько погоду, сколько внутренне настроение.

Дышать становится легче, страх неизвестности понемногу отступает.

Солнце припекает плечи даже через одежду, Марк спокойно дремлет в коляске, рядом идет дочь моего любимого мужчины и его собака. И все кажется… возможным.

Все кажется исправимым.

— Пойдем к пруду? — предлагает Стася и, не дождавшись моего ответа, кладет ладонь на ручку коляску, чтобы подтолкнуть ее в сторону поворота. — Уток покормим. Я булочку взяла.

Подбрасывает маленький рюкзак на плечах, и я, конечно, соглашаюсь.

Мы сворачиваем на узкую тропинку, ведущую через небольшой перелесок к пруду.

Здесь нет суеты, но громко от поющих птиц.

Зевс бежит впереди, приминая лапами траву и радостно не обминая ни одной лужи.

Я закрываю зонт — он больше не нужен — и вешаю его на предплечье.

Стася рассказывает свой удивительно складный план, как научить Марка разговаривать за один месяц. Я слушаю, стараясь скрывать улыбку, вставляю небольшое замечания — нарочно туповатые, чтобы у Станиславы был повод поумничать. Пока она болтает — мое внутреннее напряжение не копится, а рассеивается.

Когда в ответ на ее очередное гениальное решение по воспитанию младшего брата, пытаюсь ответить что-то шутливое… слова неожиданно застревают в горле.

Я даже не сразу понимаю, почему — взгляд фиксирует Зевса, который бежал метрах в пяти от нас, а теперь вдруг останавливается и перестает вилять хвостом-обрубком.

Шерсть на собачьем загривке встает дыбом, а потом наш добродушный пирожок издает низкий, гортанный рык — звук, который я никогда раньше от него не слышала.

— Зевс? — настороженно зовет Стася. — Ко мне!

Но пес не реагирует. Он стоит, чуть пригнув голову к земле и смотрит куда-то в густые заросли слева от тропинки.

Кусты медленно раздвигаются.

Без звука и лая простая черная тень отделяется от зелени и выходит нам наперерез.

Это собака. Она не очень крупная, но гладкая шерсть лоснится на солнце, а купированные уши остро торчат вверх.

Даже моих не очень больших знаний в собачьих породах достаточно, чтобы понять — это доберман. Он стоит поперек тропинки, перекрывая нам путь. Голова немного опущена, янтарные глаза смотрят исподлобья, не мигая. Из пасти капает слюна.

На нем нет ошейника. И намордника — тоже.

Мое сердце сначала сжимается, а потом начинает биться где-то в горле, перекрывая кислород.

Время замедляется.

Как в киношной съемке вижу напрягающиеся под черной шкурой мышцы. Как он медленно, скалясь, поднимает верхнюю губу, обнажая белые, длинные клыки.

Доберман не просто гуляет — он охотится. И мы — на его территории.