Человек, у которого даже куры — если бы они были — неслись бы строго по плану и по часам — импровизирует? Вадим не врет — я это тоже прекрасно знаю, но чутье подсказывает, что во всей этой «импровизации» случайной может оказаться только погода.

Но даже если так — мне все равно.

Пусть рулит — ему это всегда отлично удается.

А мне — всегда нравится, даже если осознаю это с заметным опозданием.

Черт, я так давно не пила, что даже один бокал шампанского ударил в голову, а я уже попросила у стюардессы второй. А вот Вадим пьет только воду.

— Я никогда не была в Венеции, — признаюсь я, разглядывая в иллюминатор подсвеченные закатным солнцем облака.

— Я тоже, — роняет Авдеев.

— Правда? — не могу поверить. — Я думала. Ты уже весь мир избороздил вдоль и поперек.

— Правда. — Он тоже бросает мимолетный взгляд в окно — и снова переключается на телефон. — Ты же видела, как я обычно путешествую. Смотреть достопримечательности и делать круг, чтобы поставить галочку «покатался на гондоле» времени как правило нет.

Я помню. В Нью-Йорке он много работал и из трех дней, которые мы провели вдвоем, у нас был только один вечер вместе. Правда, совершенно фантастический.

Я уже миллион раз отругал себя за то, что выбросила уродливого зайца, которого Авдеев купил мне у уличного торговца. Теперь кроме воспоминаний, у меня о той поездке не осталось ничего.

Остаток полета проходит как в тумане. Мы болтаем. Вернее, болтаю в основном я, подпитываемая шампанским, нервным возбуждением и предвкушением. Рассказываю какие-то дурацкие истории про наш магазин, про то, как Оля в прошлое воскресенье чуть не спалила нам проводку, пытаясь подключить новую печь для обжига. Вадим слушает. Внимательно, без намека на попытку обесценить мои проблемы, которые, на фоне его сложных переговоров и многомиллионных контрактов, наверняка выглядят просто смехотворными.

Когда самолет начинает снижаться, мое сердце ухает вниз.

Мы приземляемся в аэропорту Марко Поло, и нас встречает не гулкая тишина зала для обычных посетителей, а отдельный, тихий терминал. Как будто мы члены королевской семьи.

Я ожидаю, что у выхода будет ждать какой-нибудь представительский автомобиль, но Вадим ведет меня по длинному, крытому переходу, в конце которого — не парковка, а причал.

То, что покачивается на темной воде, похоже на катер, но выглядит как произведение искусства. Длинный, узкий, из полированного, сияющего красного дерева, с кремовым кожаным салоном. Кажется, что-то похожее я видела только в старых фильмах с Софи Лорен.

— Это… это что, наша машина? — Голос бесконтрольно срывается на восторженный писк.

— В Венеции нет машин, Барби, — усмехается он. — Это — наш такси.

Вадим усмехается, заходит на катер первым и помогает сесть мне. Накрывает колени мягким кашемировым пледом, который лежал на сиденье.

Катер бесшумно отходит от причала и скользит по воде лагуны. Я оглядываюсь на здание аэропорта, которое стремительно удаляется, превращаясь в маленькую черную точку, а вокруг остается только вода и небо нереальных оттенков розового и фиолетового.

Я как-то читала, что на самом деле воздух в Венеции пахнет так себе из-за сточных вод, но сейчас не чувствую ничего, кроме запаха соли и йода. И он абсолютно фантастический, несмотря на одинаковые ноты — совершенно не такой, как дома.

То, что прислоняюсь к его груди, осознаю только спустя минуту, когда рука Вадима мягко ложится мне на плечо, притягивая ближе. Даже если кроме этой поездки на катере больше ничего не будет — я уже счастлива.

— Ты как, не замерзла? — Авдеев подтягивает плед выше, укрывая меня и сжимая руки плотнее, из-за чего меня сразу бросает в жар.

— Боже, да ты горячий как печка, — нарочно веду плечами, устраиваясь на его груди максмально удобно. — У меня как будто личный обогреватель.

Город вырастает из воды медленно-медленно, как мираж.

Силуэты дворцов, купола соборов, тонкие шпили колоколен на фоне догорающего заката.

Катер замедляет ход, и мы входим в Гранд-канал.

Я задерживаю дыхание. Вид настолько невозможный, что впервые в жизни не хочется хвататься за телефон и снимать все вокруг. Хочется впитывать вид кожей, запечатлеть где-то очень глубоко в памяти.

Вокруг нас как будто ожившая сказка и здания, которые, кажется, парят над водой.

Мы проплываем под мостами, и люди, стоящие на них, машут нам руками. Я охотно машу в ответ, в какой-то момент увлекаюсь настолько, что хватаю руку Вадима и начинаю трясти и ей тоже. Он утыкается лицом мне в макушку, слышу, как вздыхает — такие бурные проявления эмоций не в его стиле, но зато моей экспрессии и сумасбродства хватит на двоих. А мне достаточно, что он не сопротивляется.

— Хочешь, сфоткаю тебя? — слышу совершенно неожиданное от него предложение.

— Серьезно? — Нехотя выскальзываю из его рук, разворачиваюсь, чтобы сидеть лицом. Не похоже, что сейчас заржет, да и телефон из кармана уже достал.

— Абсолютно серьезно. — Откидывается на локоть и пока я театрально позирую, то изгибаясь и посылая ему воздушные поцелуи, то выставляя вперед ногу, делает один за другим кадры.

Не сопротивляется, когда забираю телефон, чтобы посмотреть, что получилось.

Почти все получилось идеально.

На секунду появляется желание пролистать галерею выше.

Но… зачем? Это скорее рефлекс, потому что… если Авдеев сказал, что у него никого нет — значит, никого нет. На вранье я его ни разу не ловила. Тем более — бросаю взгляд на свое офигенно кольцо — я теперь его невеста, и пусть даже не очень хорошо справляюсь, для него это определенно очень много значит.

Я снова откидываюсь ему на грудь — урчу, когда тут же рефлекторно обнимает за плечи — задираю телефон так, чтобы мы попали в кадр и делаю парочку совместных селфи.

— Выложу, пожалуй, вот эту, — нарочно выбираю кадр, где я получилась идеально, а он смешно морщится.

— Не забудь подписать, что у меня такая рожа с будуна, — не сопротивляется Авдеев.

— Правда… не против? — Я, конечно, ношу его кольцо, но вместе мы до сих пор нигде не светились. Очень может быть, что до конца испытательного срока, кольцо — это вообще единственное, что у меня останется от нас. Но меня этот вариант развития событий настолько пугает, что я стараюсь вообще о нем не думать.

— Правда не против, коза, — соглашается.

Захожу к себе на страницу, прикрепляю фото к сообщению и пишу: «Я и Стремянка».

Кнопку отправки не нажимаю — жду, что в последний момент меня остановит, но Вадим даже не дергается. А я все сбрасываю, потому что на самом деле именно это фото никому показывать не хочу.

Катер замедляет ход и причаливает к небольшому, уединенному причалу, освещенному старинными фонарями. Нас встречает человек в ливрее, Вадим выходит первым и снова подает мне руку.

— Добро пожаловать в «Gritti Palace», сеньор Авдеев, сеньората Таранова.

Мы не идем через главный холл, а по тихим, гулким коридорам, устланным коврами, мимо картин в тяжелых золоченых рамах.

Наш номер больше похож на апартаменты дожа — огромная комната с потолком, расписанным фресками, антикварная мебель, обитая тяжелым, бордовым бархатом. Гигантская королевская кровать под балдахином,

И самое офигенное — три огромных, от пола до потолка, окна, выходящих прямо на Гранд-канал.

Я подхожу к одному из них, распахиваю створки и в комнату врывается прохладный ночной воздух Венеции. Несколько минут стою просто как зачарованная, не в силах поверить, что все это происходит на самом деле.

Отвлекаюсь только когда слышу, как за моей спиной Вадим отдает какие-то распоряжения по-английски. Мы приехали налегке, без багажа, так что обслуживающий персонал быстро прикрывает двери и оставляет нас одних.

Напряжение, которое ненадолго отступило, возвращается с новой силой — вибрирует в воздухе, смешивается с запахом лагуны и старого дерева. Я стою, вцепившись в подоконник, и почему-то боюсь обернуться.