Джигиты, шагавшие в передних рядах, презрительно посмотрели на него и молча продолжали идти.

Бакен цеплялся за халаты, пытаясь остановить джигитов.

— Не верьте словам муллы! — надрывался Бакен,— Не верьте!

Но все было напрасно. Толпа не слушала. Бакен бросился к дяде Токею и повис у него на руке, стараясь

вырвать молоток. Но кузнец яростно отбросил племянника в сторону и зашагал еще быстрее.

Около аула Айна-Куль осталось несколько джигитов, друзей Бакена, и среди них верная Гульжан. С тяжелым предчувствием они безмолвно смотрели вслед уходящей грозной толпе.

Казаки, еще издали увидев надвигающуюся на станицу черной тучей толпу, приготовились встретить ее ружейным огнем.

Бой начался без команды, залпом казаков. Джигиты, а за ними женщины и подростки, врезались в казачий строй и смяли его. Началась рукопашная схватка.

Хальфе во главе всадников неожиданно напал на Кастек со стороны речки, откуда станичники не ждали. Он бил шестом направо и налево. Пуля прожужжала мимо уха муллы. Он заскрежетал зубами. Кто-то пырнул ножом в живот его коня. Конь пронзительно заржал и встал на дыбы.

Рядом дрались Токей и Митька. Текла кровь из выбитых Митькиных зубов.

Тыртышный, хорунжий Сотников и землемер Фаль- ковский стояли около ворот и наблюдали, как сражались «голодранцы».

Еще вчера, когда произошла первая стычка, Вера Павловна поехала в Узун-Агач, где встретила уполномоченного области Цун-ва-Зо. Она рассказала ему о событиях в Кастеке. Цун-ва-Зо встревожился. Собрав комиссию, он с утра поспешил в Кастек, чтобы на месте расследовать печальные события. Но Цун-ва-Зо даже не подозревал, что он увидит в Кастеке. Когда комиссия подъехала к станице, бой был в самом разгаре. Разнять дерущихся не было никакой возможности. Люди дрались молча, с остервенением. Слышались звуки тупых ударов, лязг металла и стоны раненых. Где не хватало оружия, пускались в ход руки и зубы.

Цун-ва-Зо дал несколько выстрелов в воздух. Десять казаков, не участвовавших в драке, бросились разнимать сцепившихся. Выстрелы отрезвили людей. Драка пошла на убыль.

Вскоре на улице остались лишь одиночные пары наиболее ярых драчунов. Наконец все утихло.

Цун-ва-Зо велел немедленно отправить в город раненых и заодно вызвать наряд милиции. Казахов Цун-ва-Зо уговорил возвратиться в аул, в Айна-Куль.

В это время Сугурбаев ждал в Узун-Агаче последних известий от хорунжего Сотникова. Но он, полюбовавшись началом драки «голодранцев», поспешил в Нарын.

Через неделю после пожара в Айна-Куле и кастек- ского побоища в Верный нагрянула комиссия из Ташкента во главе с Кожаковым.

Цун-ва-Зо сказал Сагатову с легкой усмешкой:

— Говорят, Кожаков захватил с собой даже повара. Думает, что в Верном для него не сумеют сготовить плов по-узбекски.

— Чепуха! — ответил Саха с неудовольствием. Он знал, с каким наслаждением обыватель обливает помоями советского комиссара, делая из мухи слона.

— Русские говорят: «Без дыма огня не бывает!»

Этот «дым» Саха ощутил через полчаса. Кожаков прислал в обком записку. Он сообщил о своем нездоровье и просил Саху зайти к нему в гостиницу. Саха покусал в раздумье губы и велел подать лошадь.

Кожаков встретил его суховато, дав понять, что приехал он с большими полномочиями. В манере говорить и в скупых жестах Кожакова сквозила солидная уверенность. Саха, вспоминая первую ташкентскую встречу, просто не узнавал его. Как сильно мог измениться этот проворный, болтливый человек всего лишь за два месяца!

В раскрытые окна номера, выходящего в сад, струился прохладой вечерний горный ветер. Кожаков в шелковом бухарском халате сидел у окна и слушал рассказ Сагатова о кастекских событиях.

— Я не понимаю, какую политику вы проводите в области.— Кожаков брезгливо поморщился.— Казачество опять устроило резню, как в шестнадцатом году. Можно подумать, что Семиречьем руководит не коммунист казах Сагатов, а губернатор Фольбаум или Кияшко.

Сагатов побледнел.

— Вы даете отчет своим словам?

— Какой здесь отчет! Разве это неправда? Под носом у вас жгут казахские аулы, избивают казахов, а вы сложили руки и смотрите, что будет дальше.

Сагатов выжидающе молчал.

— Давно надо было выселить казачество и устроить беженцев в станицах. А вы заняли позицию золотой середины.

— На поголовное выселение казачества я не пойду! Об этом мы с вами говорили еще в Ташкенте, и мою точку зрения вы знаете.

— Ваше поведение в ЦИКе расценивается, как откровенный подхалимаж перед русскими. Рахимов просил меня передать вам, что надо перестроиться.

— Я перестроился еще в шестнадцатом году! — ответил Саха, едва сдерживаясь, чтобы не нагрубить.

— Безнадежный вы человек! — Қожаков махнул рукою.

На другой день, в воскресенье, Кожаков обедал у Сагатова. Гость рассказывал новости: Бухара лихорадочно готовится к войне. Эмир разогнал партию младобухар- цев, и теперь многие из них, укрывшись в Ташкенте, ждут его падения и рвутся к власти.

Во время этой беседы вошла хозяйка и сказала Сахе: — Там какой-то человек к вам... Из Айна-Куля...

— Пусть войдет.

На пороге появился казах с черной жидкой бородой и слегка вздернутым носом. Руки у него тряслись.

— Не узнал, Саха? Ну, что же, не удивительно. Я пришел с того света!

— Тлеубай! — Сагатов только по голосу и глазам узнал аульного безбожника. — Как вы изменились!

— Если бы ты побывал на том свете, так не стал бы удивляться!

Кожаков с любопытством поднял глаза на Тлеубая, — На все воля всемогущего аллаха, утверждает Хальфе. Но я думаю несколько иначе. Я всегда рассуждал: живи в ногу с жизнью. Кто не умеет жить, тому нечего делать на земле. И вот я, грешник, как именует меня Гальфе, пошел в Кастек к землемеру и потребовал отмежевать мне землю. Он отказался, а казаки чуть меня не избили. Возвратился я в аул, поел и заснул... Открываю глаза. Темно, задыхаюсь, давит какая-то тяжесть. Что со мною? Щупаю кругом. Не похоже на постель. Земля. Сырость. Оказывается, лежу в могиле. Тут я понял, что умер и нахожусь на том свете. Неужели прав Хальфе?

Саратов с Кожаковым невольно рассмеялись.

— Неужели прилетит Джабраил? Тогда мне несдобровать. Обязательно попаду в ад. Страшно! Хочу подняться. Руки обмотаны. Рву зубами кебин 1 , приподнялся на локти, головою ударился обо что-то. Посыпалась земля. Напрягаю последние силы... Вижу голубое небо и солнце... Значит прав я, а не Хальфе. Правда, он снова хотел меня сунуть обратно в могилу, но дело это у него не вышло! — торжествующе закончил рассказчик.

— Тлеке, вы оставайтесь у меня ночевать,— предложил Сагатов. — А что вам дальше делать, поговорим завтра!

Но Тлеубай отказался. Тронутый вниманием, он прослезился и ушел.

— У него был летаргический сон, а его закопали в могилу, как мертвеца! — пояснил Саха гостю.— Он действительно чудом вернулся с того света.

— Кто такой Хальфе?

— Мулла! Фанатик. Предлагал выполнить закон шариата и умертвить «воскресшего» Тлеубая. Вообще этот случай доставил нам хлопот. Контрреволюционеры использовали его в аулах для разжигания национальной вражды против русских.

Кожаков лениво зевнул и резко переменил тему разговора:

— Где ваш отец, Саха?

— А почему вы интересуетесь моим отцом? — с раздражением спросил Сагатов.

— Кое-что слыхал о нем. Вы знаете, где он сейчас находится?

— Пропал без вести!

— В таком случае, я сообщу вам сюрприз. Ваш отец с басмачами!

Кожаков наблюдал за выражением лица Сагатова. Сагатов не поверил. Вспыльчивый Жунус мог сделать не

обдуманный шаг, совершить, ошибку, но он не мог перейти в лагерь врагов.

— Во-первых, позвольте вам не поверить. А во-вторых, я придерживаюсь завета Абая: «быть сыном не отца, а народа».

— Что вы не сын отца, это, пожалуй, так. Но сделаем тесь ли вы сыном народа, это мы увидим, когда казахи в Джетысу получат землю...