— Страшная политика! — заговорил Фальковский, вытирая платком вспотевший лоб.— Национализация, социализация, конфискация. Все сводится к одному: чтобы человека нищим сделать. Сегодня скот отнимут, завтра с земли сгонят... Что же остается русскому человеку? Живым в гроб ложиться? Не понимаю!

— Конечно, киргизу такая политика на руку! — потемнев в лице, ответил Сотников.— Их власть сейчас...

Фальковский посидел недолго. После его ухода Сотников надел фуражку и отправился к Тыртышному.

Вскоре по всей станице из дома в дом передавалась последняя новость о конфискации коров для беженцев...

На другой день Сотников вместе со старшим сыном Митькой с ytpa ушел на охоту. День после дождя выдался на редкость удачный. Поохотившись вдоволь, отец и сын вечером отдыхали на берегу озера Айна-Куль и ели вареных уток. В ауле закончилась дойка кобыл, и пастух гнал их на водопой. Охотники подошли к табуну. Митька крикнул вызывающе:

— Эй ты, калбит! Зачем пасешь коней на нашем поле? Зачем топчешь урожай?

— Какой урожай? Кони пасутся на лугу!

— На лугу! — передразнил хорунжий.— А ну-ка, Митя, согни его в дугу!

Митька не заставил ждать, размахнулся и ловким ударом кулака сшиб пастуха с ног.

Пастух вскочил и бросился на обидчика.

— Он еще драться! — крикнул хорунжий и в свою очередь ударил пастуха по уху. Тот кинулся на Митьку.

— Ишь, калбит какой горячий... Я тебя живо остужу, сукин сын...

Сотников схватил пастуха за голову, Митька за ноги, они раскачали его и бросили в воду. Раздался вспл'еск. — А теперь живо за дело! — скомандовал хорунжий. Сотниковы быстро сбили лошадей в табун и прямо по засеянному полю погнали в станицу.

— Киргизы потравили весь урожай! — кричал хорунжий.

Люди выскакивали из домов, бежали вслед за табуном. На церковной площади собралась возмущенная толпа.

— Режьте коней!

— Проучить нехристей!

— Довольно терпели!

...Весть об угоне табуна быстро распространилась по аулу Айна-Куль. Ее принесли женщины и дети, собиравшие кизяк на лугу и наблюдавшие за избиением пастуха.

— Русские угнали табун! — вопили женщины.— Спасайте лошадей!

Мужчины, отдыхавшие после полудня, выскочили из юрт. В ауле началась суматоха.

Хальфе, воздев руки к востоку, горестно воскликнул рыдающим голосом:

— О великий аллах! Помоги своим рабам!

Крупные капли слез падали ему на бороду. Руки дрожали, губы шептали проклятия неверным:

— Сколько же они будут издеваться! Больше нет сил терпеть насилия кафиров. Они хотят погубить нас! Заклинаю именем аллаха и призываю всех вас отомстить кафирам! Беспощадно убивайте и истребляйте их!

Около Хальфе сгрудились аксакалы. Они шумели и звали на помощь бога. Женщины заголосили, запричитали.

— Отомстим! — раздались голоса.

Джигиты вооружились кольями и дубинами.

Нападение на Кастек было неожиданным. Оно произошло в тот момент, когда казаки безуспешно пытались загнать захваченный Сотниковым табун в сарай. Лошади, напуганные криком и шумом, не хотели заходить в незнакомые помещения, метались и, наконец, прорвав кольцо людей, устремились в поле. '

В это время из переулка вылетели вооруженные кольями джигиты.

— Бей кафиров!

Казаки растерялись, многие кинулись по домам. Митька Сотников оторвал оглоблю от телеги и замахнулся на подскакавшего к нему джигита. Тот, освободив правую ногу из стремени, юркнул под живот лошади, а затем, налетев на Митьку сзади, ударил его по голове дубиной. Митька упал.

Охватив кольцом коней, джигиты погнали их в Айна- Куль.

В тот день, когда Сотниковы угнали лошадей, Бакена не было дома. За три дня до этого события он уехал в город навестить больного Тлеубая. Ночь застала его на обратном пути к дому.

Рано утром он остановился на берегу озера и отпустил коня пастись, решив, что дойдет пешком до юрты Гульжан.

Как хорошо в Джетысу, родной стране, где ночевал поэт Асан-Кайгы в поисках счастья своему народу-горемыке!

Предание говорит, что Асан-Кайгы облюбовал Джетысу для родного народа за красоту природы и богатство земли.

Ах, как тосковал Бакен в Синьцзяне по Алатау! Пусть у Бакена нет земли, пусть он беден, но он сейчас счастлив, что живет и дышит сладким воздухом Джетысу.

Бакен насторожился. Из леса выехал всадник. Кто это так рано? Впереди Бозтай, а кто же второй?

— Счастливый путь, беженец! — насмешливо приветствовал Бозтай, играя камчой.

— Доброе утро, джигит в юбке! — ответил Бакен. Улыбка сошла с лица Бозтая.

— Я не бежал в Китай, сверкая пятками, и от страха не пачкал себе штаны!

Второй джигит расхохотался. Бакен не остался а долгу.

— А я не торговал совестью и не грабил свой народ, как делали спекулянты.

Бозтай хлестнул коня и поскакал в сторону Узун-Ага- ча. Не успел он скрыться в лесу, как где-то за аулом, очень близко, вспыхнул пожар. Сильный ветер высоко взметнул пламя. Черный дым окутал аул. Взволнованный Бакен сбросил халат и помчался в Айна-Куль.

В Айна-Куле первая заметила пожар Фатима. Она проснулась неожиданно. Блеяли ягнята, мычали телята, лаяли собаки. Набросив на себя халат, Фатима выскочила. Пожар! О боже!

С перепугу она потеряла голос, не могла произнести ни одного звука.

Старуха бросилась в юрту, сорвала одеяло с Гульжан и указала рукой на дверь. Дочь вскочила, увидев безумные глаза матери.

— Горим! — закричала девушка.

Поняв, что случилось, Гульжан подняла на ноги весь аул. В Айна-Куле началась паника. Вопли женщин, плач детей, крики мужчин — все слилось в дикий гомон. Только несколько отважных джигитов во главе с Бакеном бросились тушить пожар, преграждая путь к юртам.

Гульжан, схватив братишку, вместе с матерью побежала к озеру. Возле юрты Нашена она вспомнила о больном акыне.

— Я сейчас, мама! — крикнула Гульжан,—Бегите к озеру.

— А ты куда?

— Спасти Нашеке!

И Гульжан вбежала в юрту акына.

Нашен лежал бледный, но спокойный, с домброй на груди. Губы его беззвучно шевелились. Шептал он молитву или сочинял стихи? Было ясно, он готовился принять смерть.

Гульжан упала к его ногам. Неужели сгорит акын, гордость аула, друг отца?

— Встань, дочь моя! Не время для слез! — Нашен спокойно повернул голову.

— Где ваш брат? Почему оставил вас?

— Я его сам отпустил. Иди и ты, дочь моя!

— Нет. Я вас не оставлю!

Гульжан выбежала из юрты и оглянулась вокруг. Люди вели неравную борьбу с огнем. Она схватила за руку Бакена.

Они вбежали в юрту. Нашен строго посмотрел на Бакена, но ничего не сказал, только пошевелил губами Посадив акына на кошму, они вдвоем поволокли его на озеро, в безопасное от огня место.

Пожар стал ослабевать. Кошмы юрт шипели, но уже не пылали пламенем, а обугливались. Увидев, что кошмы задерживают огонь, Токей предложил снять их с юрт и застлать землю.

На помощь погорельцам пришел неожиданный дождь. Как часто бывает в Семичерье, внезапно появились тучи, и прошел спасительный ливень, потушивший пожар.

С озера понемногу возвращались женщины и дети со следами ожогов на лицах и на руках. Они подходили к своим юртам и находили жалкое пепелище. Все молчали, не знали, к чему приступить, с чего начать.

Мучительное молчание нарушил Хальфе.

— Это дело рук кафиров! — крикнул он злобно.

Толпа вздрогнула. Все подняли головы и посмотрели друг на друга.

Вот кто виновник их несчастья!

Разгневанная толпа, обуреваемая жаждой мести, молча двинулась к станице. Впереди шли беженцы, с дубинами, кольями, ножами. За ними — женщины и подростки, кто с кочергой, кто с камнями в руках. Лица у всех были искажены от злобы, волосы взлохмачены. Толпу возглавлял Токей, шагавший с молотком в руках. Всегда молчаливый, кузнец в исступлении ругался.

Бледный, взволнованный Бакен прыгнул на дорогу и очутился впереди толпы. Широко раскинув руки, с искаженным от ужаса лицом он кричал:

— Братья, опомнитесь! Куда вы идете?