— Бегут! — сообщил хозяин дома Жунусу.
— Кто
— Из дворца!
— Откуда ты знаешь?
— Только что по нашей улице прошли нагруженные слоны. Прямо в Гинджуванские ворота.
Жунус поспешил выйти из дома.
По улице нескончаемым потоком двигались груженые арбы.
Жунус заметил Агзама, сидевшего рядом с шейхом в двухместной коляске. Имам знаками предложил ему место в обозе. .
— Твое счастье, что ты увидел нас! — крикнул он- Не все успели. Даже первый министр...
Дальше Жунус не расслышал. Неподалеку упал снаряд. Испуганные лошади, обезумев от страха, понесли...
Когда эмир с шейхом и старшим евнухом находился в сорока верстах южнее станции Кзыл-Тепе, сарбазы дрались с красноармейцами на улицах и в домах. Из окон и крыш бухарцы ошпаривали наступавших кипятком. Пробираясь сквозь пламя, наступавшие проникли на пло
щадь перед цитаделью. Широкая каменная лестница вела к воротам дворца.
В первом ряду красных бойцов бежал Маджид с гранатой в руке, прыгая со ступеньки на ступеньку...
Утро застало Жунуса, не спавшего всю ночь, на кладбище под тенью туркестанского клена. Он обдумывал изречение восточного мудреца: «Память человека — листок белой бумаги, на ней жизнь заносит свои заметки. Время безжалостно стирает их. Остаются лишь чуть заметные следы начертанных жизнью трагедий, большой радости и горечи. Чтобы прочесть эти знаки, надо навести на них яркий луч воспоминаний никогда и ничего не забывающего сердца».
Он навел этот луч и остро ощутил свое полнейшее бессилие. Как щепку несет его водоворот событий. Трое суток прошло с того дня, как он покинул горящую Бухару в обозе отступавших войск эмира. За что он обрек себя на добровольное изгнание? Мог же он остаться в Бухаре, занятой войсками Фрунзе? Вместо того, чтобы решительно порвать с имамом и перейти на сторону народа, он безвольно последовал за эмиром, искавшим спасения в бегстве.
Когда Агзам предложил место в повозке, Жунус отказался, он не хотел бежать. Но неподалеку в эту минуту разорвался снаряд и напомнил ему о смерти. Страх падающего в пропасть, страх неизбежной гибели охватил его душу. Нет, лучше было бы погибнуть в тот страшный день, чтобы не мучиться сейчас от угрызений совести...
Он вспомнил Нашена, приславшего к нему джигита с приглашением вернуться домой... Зачем он не послушал мудрого акына, передавшего ему через посланца всего девять слов: «Лучше на родине быть последним, чем у чужих султаном...»
Солнечные лучи начали греть спину. Жунус задремал. Ему снилось подземное царство Сулеймана... Огромные змеи подносили на своих хвостах кушания и сладости. Вдруг одна из змей злобно ударила его хвостом по спине. Он вздрогнул и... проснулся.
Рядом стоял Агзам и ласково похлопывал по спине.
— Проснитесь, дорогой мирза, пора ехать! — сказал имам, опустившись рядом на холодный камень.— Коляска разбита. Я нашел подводу. Только придется ехать на ишаке.
Жунус поморщился и ничего не ответил. Они посидели молча, думая каждый о своем.
Имам поднялся, взял Жунуса под руку и сказал: — Помолимся аллаху и едем.
— Куда? — спросил Жунус.
Агзам удивился:
— Разве Жунусу неизвестно, куда мы едем?
— Да, мне неизвестно.
— В Гиссар. А там, аллах поможет, на отдых.
— Я надумал другую дорогу,
— Какую?
— Поехать в Ташкент.
Агзам вздрогнул, замахал руками.
— Я вам больше не попутчик, имам! — глухим голосом сказал Жунус.
И Агзам понял, что больше говорить бесполезно.
Глава тридцать шестая
Резкий холодный ветер дул с косогора, рвал низко нависшие тучи и гнал их в сторону Заилийского Алатау.
Аул Айна-Куль оживал после пожара. Медленно возводились саманные постройки. Переехали в новые дома старый акын Нашей и кузнец Токей. Часть беженцев переселилась в станицы Кастек и Узун-Агач, другие поставили себе новые дома в Айна-Куле.
Жунус слез с коня, снял малахай и долго смотрел на снежные вершины Алатау. Слезы бежали по его морщинистым щекам.
Родина!
Жунус не мог оторвать глаз от зубчатой, всегда окутанной сизым туманом горы Прохладной, оттуда, умеряя жар, дул обычно ласковый ветерок. С подножья гор до озера Айна-Куль расстилались альпийские луга. Сейчас они не радовали сердце Жунуса семиреченскими темно-красными маками, нежно-голубыми незабудками, белыми колокольчиками лилий. Кругом лежал снег. Он прислушался к шуму бурной, вечно говорливой речки Кастек и взглянул на озеро Айна-Куль — опрокинутую чашу в горах.
От аула на гранитный берег озера вела тропинка. Сколько раз по ней ходил маленький Жунус вместе с матерью за водой, цепляясь за подол ее платья!
Жунус закрыл глаза, живо представив свое детство, счастливое, невозвратимое... Ему почудилось, что он услышал голос матери, вечно хворой, безропотной. Разве можно забыть протоптанную ею тропинку на озеро Айна- Куль!
Родина! Милая, любимая родина!
Жунус подъехал к аулу со смятенным сердцем. Черноглазый карапуз, оседлав палку, носился между юртами.
— Сынок!
Увидев незнакомого седого старика, карапуз умчался. У кого же теперь спросить, где юрта Нашена?..
Словно в ответ, залаяла собака и побежала к нему навстречу. Жунус прищурился — черная с белым пятном на лбу.,. Да это же его кобель!
— Қарагаска! Карагаска!
Собака навострила уши, перестала лаять. Он еще раз позвал ее. Она завиляла хвостом и легла у ног коня.
«Верный мой пес! Узнал, узнал меня! Не ты ли один сохранил мне верность!»
Жунус наклонился и камчой ласково погладил Кара- гаску по спине. В родном ауле первым его встречает пес. Как посмеялась над ним судьба! Всеми уважаемый человек в Айна-Куле — теперь он никому не нужен. Забыли! Навстречу не бегут детишки с криками. Никто не взбирается к нему на седло, не обхватывает его шею ручонками.
С озера шла молодая женщина с полными ведрами воды. Она остановилась, уступила дорогу. Жунус поздоровался. Чья она? Силился вспомнить — и не узнал. Робко спросил, где живет Нашен. Молодуха показала рукой, и он направил коня к саманным домам. Они были выстроены на скорую руку, низенькие, с плоскими крышами. Из труб валил дымок.
Внимание Жунуса привлек белый пятистенный дом с двумя застекленными окнами. Жунус узнал руку кузнеца Токея. Все сработано умело и с любовью, даже забор отличается от соседних.
Жунус привязал коня к старой рассохшейся двухко лесной арбе и торопливо вошел в дом. Потолок низенький, но зато стены белые, чистые. Пол застлан. Справа в углу — деревянный сундук, на нем аккуратно сложены старые одеяла и подушки.
У окна на кошме дремал Нашен. Он недавно вернулся из Узун-Агача. Жунус встал у дверей и по-восточному поздоровался. Нашен приоткрыл глаза. Он старался приподняться на локтях, услышав знакомый голос.
— Неужели Жунус?
— Да, акын, это я — блудный сын! — Жунус упал на колени и, схватив руки Нашена, припал к ним губами.
Плечи у Нашена вздрогнули. Тяжелые капли слез пролились на белую бороду.
— Вернулся?— как бы не доверяя себе, еще раз спросил акын и сам же ответил:—Хорошо, что вернулся.
Жунус подсел к Нашену.
— Да, дорогой мудрец, я вернулся, как охотник, погнавшийся за хромой серной. Он гнался за ней по пустынной степи днем и ночью. Наконец догнал, а вместо серны оказался... мираж. Потряс сумку — ничего, все выпало. Қоня загнал. И остался один в пустыне — пеший, без пищи и воды... Разве я не похож на него?
— Похож. Ты растерял свою славу, оторвался от Народа... Мне жаль тебя!
Заиндевевшая за годы блужданий голова Жунуса упала на грудь.
— Зачем ты приехал к нам?
Беспощадный вопрос Нашена окончательно обескуражил Жунуса.
— Я приехал с повинной головой!
Нашей не ожидал услышать из уст тщеславного Жу- нуса правдивый ответ. Он усмехнулся и промолвил:
— Я думал, как разочарованный Қоркут 1 , ты не найдешь ничего, кроме несправедливости. На днях в Узун- Агаче меня встретил казах из Среднего Жуза. Он сказал: «Где же ваш Жунус? Мы вместе с ним начали большую жизнь. Куда он пропал?» Я ему ответил: «Жунус отстал, ушел обратно с полдороги». Разве это неправда?
