— Кто сказал слово в защиту бедных казахов, когда станичники отобрали у них скот? Кто протестовал, когда заставили уплатить три миллиона рублей Тыртышному за разбитую мельницу? Она осталась цела и работает до сих пор в Қастеке.

Жунус задохнулся; весь багровый, с пеной на губах стоял он посреди юрты. Он хотел рассказать сыну, как его недавно выпороли, но постеснялся.

А дело было так: остановили Жунуса на дороге трое встречных всадников в красноармейских шлемах. Один взял за узду коня, двое стащили с седла. Заговорили торопливо, перебивая друг друга:

— Это тот самый гад!

— Тот, тот... калбитский генерал...

Жунус понял — пощады не будет. Не успел ахнуть, как связали руки и раздели.

— Держи!

Длинная тонкая плеть со свистом ожгла тело Жунуса.

... Кто надругался тогда над стариком? Не с ними ли воевал Жунус в шестнадцатом году? Не все ли равно какие они — белые или красные. Они — русские. И на шлемах у них были красные звезды. .

Жунус грузно опустился на одеяло и долго молчал, поникнув головой. «На земле нет справедливости и не будет!»

Саха тоже молчал.

— Ты кем у большевиков? — Жунус поднял голову.

— Я секретарь уездного комитета партии.

. — Что это значит?

— Уком — совесть и глаза партии во всем уезде.

— Ага! — тонкие губы Жунуса искривила улыбка.— Если ты. совесть и правда, почему не заберешь дома у казаков, почему не отдашь их беженцам? .

— Не все казаки виноваты! — твердо сказал Саха.— Были же среди них, которые помогали вам. Вспомни Кащеева...

— Он не казак!

Тальник в руках Жунуса снова треснул. Отец встал и махнул рукою.

— Нам не о чем разговаривать...

Это было первое и последнее столкновение сына с отцом летом тысяча девятьсот восемнадцатого года.

Через месяц Жунус исчез. Куда? Никто не знал.

Деловая жизнь в обкоме начиналась рано. С утра в приемной секретаря толпились посетители: работники из дальних уездов, приехавшие по вызову, руководители областных организаций, скотоводы из аулов.

Сагатов сидел в кабинете за большим дубовым столом, покрытым синим сукном, и разбирал утреннюю почту.

— Можно? — высокий бородач приоткрыл дверь.

— Заходи, заходи, Басов!

Грузно ступая по ковру, вошел председатель облЧК. Крепко пожал руку Сагатова и опустился в кресло.

— Ну, какие новости, Дмитрий Васильевич?

— На днях ездил в Пржевальск. Прибыла партия беженцев из Синьцзяня.

— Хорошо!

— Хорошо, да не очень! Беженцы хотят жить на своих землях, а их в шестнадцатом году с куропаткин- ского благословения забрали кулаки.

— Так. Дальше!

— Идет слух—казаки решили расправиться с главарями восстания. Кое-где были самосуды. Провокаторы открыто работают в аулах: «Власть русская, киргизам не жить в Семиречье. За восстание расплатился Бокин, убит!» А Жунус, ваш отец, сбежал к басмачам искать защиту. На советскую власть не надеется.

Басов пристально смотрел на Сагатова. Саха изменился в лице. Вот опасность, о которой предупреждал Фрунзе! Враги хотят взбудоражить вернувшихся беженцев, столкнуть их с казачеством. Чтобы напугать казахов, вспомнили и смерть Бокина и исчезновение Жу- нуса.

Сагатов рассказал Басову о своем разговоре с Фрунзе и закончил:

— Опасный сейчас момент. Враги советской власти постараются его использовать... Все наше внимание на этот участок...

Когда Басов вышел, Сагатов долго сидел, подперев руками голову. Ах, отец, отец! Что ты наделал?.. Стал орудием в руках врагов.. Даже друзья скоро перестанут доверять твоему сыну...

Саха не заметил, как в кабинет вошла девушка низенького роста, с круглым смуглым лицом, живым взглядом черных глаз. Длинные косы свисали до колен. Она ступала осторожно, словно боясь испачкать ковер. Подошла к столу и остановилась молча.

— Садитесь, сестричка! — предложил Саха.

Девушка опустилась на стул.

— Что вы хотите? — Саха старался угадать причину прихода юной посетительницы. «Или продали за калым старику, или сбежала от нелюбимого мужа»,— подумал он.

— Я к вам пришла не как к большому начальнику, а как к близкому человеку,— заговорила девушка.

Сагатов удивился: неужели дальняя родственница?

— Откуда вы?

— Я здешняя. Дочь Адила. Меня зовут Ляйли.

Она не осмелилась поднять глаза. Смотрела под ноги, нервно перебирая тонкими пальцами.

Алая краска залила лицо Сагатова. Так это Ляйли, его невеста! Как-то мать в ауле полушутя-полусерьезно поведала ему, что он обручен с дочерью купца Адила. Саха тогда не придал значения словам Фатимы.

— Я вас не знаю! — вежливо заметил Саха.

— А я ведь ваша невеста! — тихо сказала девушка, еще ниже склонив голову.

— Видите... Мы ничем не связаны, кроме обещания наших отцов.

Ляйли подняла голову н впервые смело взглянула ему в лицо. «Какой красивый!..»,

— Обещание родителей подсказано богом, подтверждено ангелом-хранителем! — нашлась ответить девушка.

— Любовь не признает ни бога, ни ангелов, милая Ляйли! — заметил Саха.— Теперь не то время, когда сыновья любили глазами отцов, а не своими сердцами.

— Мое сердце принадлежит мне,— сказала Ляйли.— ' А мои уста говорят по его внушению!

— Вот же, дорогая сестричка, я думаю, что вы пришли не для того, чтобы поговорить о своем сердце! — пошутил Саха.

— Я пришла просить вашей помощи.

— Если я смогу, пожалуйста!

— Это в ваших руках. Конечно, если вы захотите.— Ляйли сделала ударение на последнем слове.— Мой отец сидит в тюрьме. Его не выпустят до тех пор, пока он не уплатит совдепу пять миллионов рублей. Но у нас нет столько денег.

— Я не могу нарушить постановление советской власти.

«Неправда!» — хотела крикнуть Ляйли, но удержалась и спросила, меняя тон:

— Вы ненавидите нас? За что?

Саха встал, давая понять, что разговор окончен. Ляйли тоже поднялась и молча вышла из кабинета.

Никогда Саха не думал, что к нему может явиться девушка и сказать: «Я твоя невеста!» Он улыбнулся, «Невеста!» А между прочим, довольно красивая... Сколько ей может быть лет?.. Видимо, училась... Бойкая...

— Разрешите?

В полураскрытую дверь боком пролез тучный казах с пузатым желтым портфелем в руке. Пухлое лицо с отвислой губой показалось Сагатову знакомым. Где он видел этого человека?

«Козлиная голова!» — чуть не воскликнул Сагатов, вспомнив старую кличку Сугурбаева, данную ему Тока- шем Бокиным.

— Поздравляю, дорогой брат, с большим постом! — осклабился Сугурбаев, обнажив кривые желтые зубы.

Он протянул через стол руку. Саха без особого удовольствия пожал потную пухлую ладонь неожиданного гостя.

— Я давно у нас в Джетысу,— Сугурбаев сделал ударение на слове «у нас», давая понять, что они земляки.— Приехал по устройству беженцев шестнадцатого года. Наверно, слыхали? Занят по горло. Вот, наконец, выбрал время и приехал в город.

Сагатов молчал. Он ждал, что еще скажет Сугурбаев. Но тот насторожился, как зверь, почуяв запах охотника. Тогда Сагатов решил не оставлять никакой щели, чтобы ею мог воспользоваться Сугурбаев.

— Странно, я встречаю вас третий раз и все в разных ролях — вы припоминаете?

Сугурбаев невозмутимо поднял кустистые брови. Черные глазки встретили взгляд Сагатова и тут же прищурились.

— Пах! Мой брат, кто может устоять против превратностей судьбы? Вот вы сегодня секретарь обкома, а кто скажет, что с вами будет завтра? Я думаю, что лучше быть возницей на свободе, чем считать дни в тюрьме. Верно гласит казахская пословица: «Лучше живая мышь, чем дохлый лев». Мне кажется, дорогой брат, я достаточно понятно ответил на ваш вопрос. Оставим это. Копаться в чужом белье не очень приятно, как гр- ворят русские. И правильно говорят.

— Я понимаю, что вы хотите сказать. Но для меня неясно, почему вы так легко пристали к нашему берегу? Кажется, было бы честнее сидеть за кучера, чем за хозяина?

Сагатов откинулся на спинку стула и забарабанил пальцем правой руки по столу.