— Найдешь их по Бугу ниже, на восточном береге. Прими к себе сестру мою и сына своего прими, — сказав это, парень резко развернул коня и поскакал прочь.

Так у меня, получается, ещё и сын есть? Вот дела. И как мне к этому относиться? И как мне сделать так, чтобы сохранить костяк своего отряда и на его основе создать собственный род, общину? Или ну его всё это! Пойду, поклонюсь отцу, попрошу прощения у брата, обниму мать, проведу какой-нибудь обряд очищения и унижения.

Нет. Когда я в следующий раз приеду в это поселение, то приеду с таким статусом, что меня будут встречать с уважением. И вот тогда я сам решу, о чём говорить с отцом. Тогда я не буду оглядываться по сторонам и ждать разрешения, чтобы обнять собственную мать, сестрёнку, потрепать за светло-русые волосы младшего брата.

Так что пока есть время подумать о том, что и как мне сделать, чтобы стать сильнее. Сын… Надо же, у меня есть сын!

От автора:

Исправить исторические ошибки, реформировать империю на пятьдесят лет раньше, спасти мир от надвигающейся катастрофы. Попаданец в императора Николая I:

https://author.today/reader/161917/1320499

Устье реки Буг.

22 августа 530 год

Я всматривался в лица людей и силился понять, что же их сейчас больше всего волнует. О чём они переживают, о чём мечтают. Для того, что я задумал сделать, мне нужны не просто единомышленники. Мне нужны мечтатели, если угодно, то пассионарии, — люди, которые решат пойти хоть бы на край света, только бы сделать что-то важное, ну или просто улучшить свое благосостояние.

Мне нужны мужчины, которых я готов назвать своими родичами. А это не просто серьёзно — это фундаментально для нынешнего мира и восприятия этих людей. Так что я боялся. Нет, опасался, все же. Так будет правильно.

Перед боем и во время него я не испытываю таких малодушных эмоций. Они и вовсе для меня сейчас словно бы откровение. А что? Так бывает? Потому я свои страхи не гоню. Они пришли ко мне — и я их изучаю, смотрю на них, принимаю, что могу быть и таким. Это я новый. Немного, но все же другой.

Мне поистине страшно остаться в одиночестве. Пока единственным, но уже надёжным, якорем в этом мире для являются мои люди, мои воины, к которым я проникся уважением. Они прикрывали мне спину, я старался быть для них командиром-отцом. Они шли за мной, сражались и сидели у костра, делясь своим самым сокровенным. Пусть и таким, что уши вяли от пошлых откровений. Но это было искренне, без фальши, что сильно подкупало.

Безусловно, мне нужно было что-то решать. Мой род меня не принял. И этот факт разлетелся по моему отряду, как сенсация. Ведь я, так получается, что сам изверг. А если человека называют подобным эпитетом, то он сразу попадает в зону отчуждения не только физически, но и морально.

Изверг — это ругательство, слово, которое по своему негативному нарративу, как бы, не менее жестокое, чем «раб». За извергом люди не идут. Его сторонятся, избегают, словно бы человек неизлечимо болен и обязательно заразен грязной болезнью.

— Так что молчите, други мои? Я искренний перед вами. Жду вашего ответа и неволить не стану, — обращался я к людям.

Это не был Совет Старейшин или Военный Совет. Я разговаривал с людьми своего отряда — со всеми оставшимися в живых двумястами восемью бойцами. Каждый должен принять своё решение. И уже потом — либо подчиниться мне, либо уйти. Это как выборы лидера государства в будущем. Сперва люди решают, потом они подчиняются решениям избранного человека.

— Мы не можем отказаться от родов своих. От нас наши родичи не отвернулись, — после продолжительной паузы сказал мудр Доброслов. — Но и ты вел нас. Ты сделал так, что каждый из нас нынче богаче любого своего родича и может претендовать стать важным человеком в общинах своих. Так что решение сложное.

— За всех не говори! — неожиданно для меня грубо и решительно сказал сотник Некрас.

Обычно этот боец, могучий и рассудительный, находится в тени. Он всегда, если только не на поле боя, где очень даже активен, был задумчивый и молчаливый. Сторонится общаться, если только не по делу. Если и присутствовал у костра во время нашего странствования, то слушал. Редко улыбался, когда все заливисто смеялись. Но все же являл эмоцию, не был полностью черствым.

Я уже уверен, что у этого человека есть что скрывать. У него своя тайна и не мне со своими вывертами судьбы, требовать признаний. Его история должна быть чем-то похожа на мою, потому как он неожиданно для всех рьяно и откровенно стал поддерживать меня.

Я ведь не сразу собрал людей для разговора. Как и положено, вначале изучил общественное мнение, узнал, что же думают люди относительно всего того, какие новости просочились для коллективного обсуждения в отряд.

Славмир мне в этом очень сильно помог. Рыжий умеет так подкрасться, что его никто и не видит, и не воспринимает, что он есть. Потому-то люди не стеснялись и говорили всё то, что они думают. А и узнали бы, что их слушают, сильно бы не стеснялись. Ведь я…

К моему сожалению, военный вождь. А если нет войны? Так и я не нужен. Вот такие пертурбации общественного сознания.

— Я буду с тобой, военный вождь. И людей из своей сотни я не неволю, но вы меня знаете… — решительно и, я бы даже сказал, напористо, грозно глядя на всех собравшихся мужчин, продолжал говорить Некрас. — Я старался быть для вас старшим братом. И пусть я один из самых старших в отряде по летам своим, но принимаю Андрея как отца своего. Я произнес свое слово.

Если бы не такое напряжение, я мог бы и прослезиться. Когда от человека не ждёшь откровения, когда считаешь его чуть ли не бесчувственным… И тут он выдаёт этакую искреннюю эмоцию, такие чувства, что диву даёшься, откуда у этого человека всё это взялось.

— И я с тобой! — выкрикнул Хлавудий.

— Ты-то куда! — всплеснул руками Пирогост. — Даже не посетил родичей своих.

— А что ж, с чего мы не посетим? Разве же нам запретят это сделать? А вот после вернёмся. Я пахарем быть уже не смогу. А в родах наших воинов не жалуют: каждый землю орать повинен. Не буду! — скащал Хлавудий.

Прямо не хмурый, пасмурный вечер с накрапывающим дождем, а момент откровения и удивления. Хлавудий заговорил, причём, вполне грамотно, даже в какой-то степени уел своего дальнего родича Пирогоста. И тот только недоуменно развел руками.

Мой телохранитель Пирогост. А ведь я на него надеялся больше, чем на всех остальных. Вот только он подчинялся мне безоговорочно в походе. Сейчас, почему-то, может из-за женщины, рвется в свой род. Нужно будет с ним позже поговорить по душам. Пирогост не должен скрывать от меня свои мотивы. А мне важно знать, чем руководствуется этот человек, чтобы осознать и принять мнения других.

— Вы поклянётесь мне, что останетесь со мной и подчинитесь. А после сможете уйти и повидаться со своими родными. Пусть они знают, что будут у них защитники. Если они призовут нас — мы придём и поможем им. И торговать мы будем. И жён брать с их родов, — сказал я.

Посмотрел на людей, понял, что в головах сейчас происходит переосмысление своего мировоззрения. Уйти из рода! Немыслимо. Но один немыслимый поступок эти люди уже совершили. Они пошли со мной на войну.

И если эти люди — все, кто решился пойти на край света и воевать, кто наиболее активный из склавинов, — сомневаются, то что же говорить о тех, кто привык к существующему порядку.

Хлавудий, на самом деле, несколько неправ. У склавинов уже есть такая прослойка обществ, как воины, которые, конечно, могут землю пахать, но всё же чаще занимаются тренировками. Их мало, но они есть. И тот же Пирогост явно из таких. Не представляю его за плугом, ну или сохой, чем там нынче пашут.

В славянском обществе вовсю идёт процесс, когда из хороших охотников мужчины становятся в целом неплохими воинами. Впрочем, насколько я понял, ещё не пришло осознание, что воин должен не землю пахать, а совершенствовать свои боевые качества. Его обязанность — быть всегда готовым умереть за тех людей, которые его кормят.