— Пирогост! В копья! — кричу я, замечая, что один из моих ближников уже отбился на своем участке от гуннов.

Рядом с ним не менее полусотни воинов. Стоят без дела. Подбегаю к ним.

— В копья, в строй! Вперед! — кричу я, становясь за построением склавинов.

Не идеальный строй, мало щитов впереди, но они есть. И такая организованная сила — тоже сила.

— Вдоль повозок! — кричу я.

Пирогост командует бойцами. Выдвигаемся по периметру вагенбурга. Мы делали шаг за шагом, тесня прорвавшихся врагов, сбрасывая тех гуннов, что взобрались на телеги. Другие соплеменники, пропуская нас, хватали камни и продолжали сбрасывать их по склону.

— Некрас! Готовь конных! — кричу я.

Да, больше, чем три десятка конных мы выставить не могли. Но и это уже сила. Понятно, что враг выдыхается, число гуннов сокращается. И еще один, но слаженный удар и все… победа за нами.

— Держи! — рядом оказалась Даная.

Она вновь держала в руках два взведенных арбалета. Железная баба! Наша кровь, славянская! Нужно только после боя поджечь избу, чтобы Даная в нее вошла и коня подготовить, чтобы она его останавливала.

Оставляю Пирогоста и его отряд, взбираюсь на одну из повозок там, где уже было расчищено от гуннов. Смотрю…

— Экий вражина! — приговариваю я, целясь в одного воина, в богатых доспехах, с притороченным к седлу мехом.

Признак статусности.

— Бдын! — спускаю тетиву.

Арбалетный болт ударяет в голову, скорее всего, предводителя отрядов гуннов. Он вываливается с седла. И тут… пусть я еще не увидел признаков, гунны сломались. Я словно бы почувствовал, как мой выстрел окончательно решил исход боя.

Гунны, завидев, что их предводитель упал, не обращая внимания на то, что болт лишь по касательной ударил в голову, скорее всего он еще живой, запаниковали.

— Всем вперед! Со склона спускаемся! — закричал я.

Самое время с криком обрушиться в контратаку. И прямо сейчас сотник Некрас, раздвинув повозки, стал спускаться с тремя десятками склавинских всадников с холма. Сопротивляться даже трем десяткам решительных склавинских воинов, уже было некому.

— Ура! — кричал я, перепрыгивая через наши укрепления, сбегая со склона холма.

Враг бежал. Русское, ну пусть славянское, «ура», впервые гонит врага прочь. И пусть только я использовал этот боевой клич, но в следующий раз научу ему и всех своих бойцов.

Победа!

Киликийские ворота. Трапезунд

22–30 июня 530 года

Что может быть сложнее боя? Осознание его последствий. Что легче? Выполнять приказ или принимать решения в бою и перед ним? Ответы для меня очевидны.

Люди пошли за мной. Я их увел от крепости. И тут… Мы безвозвратно потеряли семьдесят шесть человек — такие потери у нас. Причём, я не беру в расчёт даже те ранения, которые вроде бы на вид и несущественные, но могут принести немало хлопот или даже лишить человека жизни. Антисанитария, конечно, ужасная, и даже нет гарантии, что инфекции не будет и после того, как я строго-настрого приказал подходить к раненным только с мытыми в уксусе руками. А еще вычищать уксусом ножи, если их используют при тех грубых операциях, что сейчас проводились.

Я бы не назвал нашу победу Пирровой. Всё же большая часть воинов жива и относительно здорова. Но случись ещё хотя бы один раз нам вступить в бой с подобным гуннскому отряду противником, да я бы мог уже называться не военным вождём, а сотником, растерявшим своих бойцов до сотни, или меньше.

Терять близких людей, соратников по оружию — к этому никогда не привыкнешь. Ну или моя психология не позволяет это сделать. Эти люди для меня близкие? Уже да. Два дня, а как месяц прошел. Это мозг, сознание, настолько быстро адаптируется. И люди, Славмир, Пирогост, Хлавудий, даже Даная, для меня уже не безликие, свои.

— Военный вождь, ты как? — ко мне подошёл, баюкая руку, Пирогост.

— Все справно, ногу только подвернул. А ты промой вокруг раны водой, потом уксусом, и забинтуй её. И прикажи остальным не жалеть полотна, пользовать только чистым, и обязательно промывать раны, — сказал я.

Потом нашёл в себе силы, поднялся с одного из тех бревен, что мы скатывали во врага. Оглянулся. Побоище. Уже закончился самый сложный этап любого сражения — контроль. Конечно, как еще к этому относиться.

Но для меня было неприемлемым, например, когда подросток Славмир схватился за копье, чтобы отправиться добивать раненого врага. Я его прогнал, а потом еще сделал внушение Хлавудию, который ходил между убитыми гуннами, да все приговаривал. Что-то вроде:

— Смердящий червь, получи!

Нельзя глумиться над убитым врагом. Я не могу. Это бремя слабых потешаться над поверженным. А сильный примет свою победу с достоинством. Я наивен? Возможно. Пусть реальность порой и диктует свои правила.

Оглянулся. Тела поверженных противников уже унесли. Их сожгут перед самым нашим уходом сожжем и своих и чужих. В разных кострах. А своим так и соорудим курган, не совсем по обряду, но я настаивал. Иначе можно будет тут остаться еще на дня три. Нет, уходить и срочно.

Поднялся на вершину по пологому спуску. Тут лежали тела убитых лошадей, их решили сбросить в реку. В Ефрате найдутся те, кто решит отобедать. Но вот с людьми я решил так не поступать.

Мой отряд, словно пораненный медведь, пытается «зализать» свои раны.

— Да что же ты кричишь, как жена рожает! — слышал я строгий окрик Данаи.

Я уже знал, что она активно принялась помогать раненым. Причём, из того, что я увидел, о ранах женщина всё же понятие имеет.

Неискоренима и непобедима мужская кобелиная натура. Даная принимала раненых в кибитке, в которой мы с ней передвигаемся и в которой спим. Очередь из страждущих была, как за дефицитом в советское время. Лишь бы только она прикоснулась даже к самой ране. Конечно, воины хотят внимания для других своих конечностей.

Женщина перевязала рану одному бойцу, забинтовав его плечо лоскутами из порванной льняной рубахи. Потом тяжело вздохнула и посмотрела на следующего.

— Не пихайся! — вскрикнул Славмир. — Ныче я иду.

Другой воин оттолкнул раненого в руку рыжего подростка, устремляясь к бывшей проститутке за помощью. Да и ранение у Славмира было… царапина. Он бы вымыл руку, вот и все лечение. Но, нет, нужно же к Данае на прием попасть.

— Я тут ждал! — обиженно сказал конопатый. — Я должен…

Не только Даная перевязывала раненых. А ведь рядом с нашим мудром, Добрословом, и очереди не было. А он, как мне кажется, более профессионален в медицине, чем Даная. Так что не так всё плохо в моём отряде, раз мужики думают о женском внимании больше, чем о своих ранах. И разубеждать в этом я их не хотел. Зла женщине не чинят.

— Митр! — позвал я самого пожилого бойца в нашем отряде.

— Да, вождь? — быстро подошёл ко мне умудрённый сединами воин.

— Ты сосчитал всё, что нам досталось? Сколько серебра и золота взять получилось? — спрашивал я, конечно, рассчитывая на то, что мы вдруг возьмём большое богатство.

Не взяли мы несметных сокровищ. Или я не прав?

— Два мешка серебра собрали и почти целый мешок золота. Ещё каменьев дорогих, — сказал Митр, а я нахмурил брови и посмотрел на него искоса.

«Два мешка серебра» — это такое расплывчатое обозначение, мера, которая, если бы я не видел те самые мешки, то воображение нарисовало бы грандиозные сокровища.

Но нет, мешки те небольшие. Если зерном мерить, то вряд ли больше чем шесть килограммов может поместиться в такой мешок. И между тем у нас после сбора трофеев поверженных персов, наберётся максимум полтора мешка серебра. Про золото и говорить не приходится, по-моему, только с десяток монет золотых.

— Что-то ты, старик, лукавишь, — с прищуром, будто бы изобличая лгуна, сказал я.

— Да пусть меня Сварог своим молотом пришибёт, коли в чём покривил! Столько и собрали, — сказал старик, а я почему-то стал ожидать от него, что он перекрестится.