В большом конференц-зале собрались все курсанты и преподаватели для встречи с ним. Он вышел на сцену и осмотрел лица присутствующих. Ему стало не по себе, не от того, что не было о чём сказать, а от того, что ему никогда прежде не приходилось выходить на такую огромную аудиторию. На сцене стоял стул, перед которым микрофон. Он сел, постукал пальцем по микрофону, тот отозвался звуком в пространстве зала. Ещё минут пять стояла тишина, он не решался хоть что-то произнести. Во втором ряду встал молоденький парнишка и задал вопрос, после чего началась беседа, продлившаяся четыре часа. Он рассказывал о себе, о жизни, о работе, о тонкостях, которые нарабатывались с кровью. Вопросы сыпались из зала потоком, и среди них не было ни одного глупого или лишнего. Много смеялись. Такова мама жизни, что всё, так или иначе, спустя время, воспринимается с юмором.

В конце на его удивление курсанты выложили в коробку шары. Большинство осталось за черными. Начальник школы прокомментировал ему так.

– Вас признали своим почти безоговорочно. Не хочу пугать, но вам, коль вы не против, придётся вести ряд дисциплин и, скорее всего, много факультативов.

– Какой?!!- искренне удивился Егоров.

– Очевидно по общению. Мы их грузим информацией нещадно, однако, уровня нормального житейского общения всем не хватает. Даже мы, преподаватели, ощущаем этот пробел кожей.

– Вы думаете, у меня получится?

– Это уже произошло.

– Я считал, что у меня напрочь отсутствуют всякие способности не то что преподавать, а даже излагать свои мысли правильно не умею. Они есть в моей башке, но слов их высказать нет.

– А мы всё поймем. Нам не надо повторять дважды.

– Я заметил. Отсутствовали повторные вопросы. В общем-то я согласен. Мне бы надо составить хоть какой-то план. Одно беспокоит. Возраст.

– При обучении мы придерживаемся принципа полной неизвестности. У нашей школы нет планов и распорядков. Никаких.

– Совсем??!!

– Абсолютно.

– Странно. А мне показалось, что у вас серьёзное отношение к дисциплине.

– Потому что с первых минут пребывания здесь, мы приучаем курсантов к уничтожению праздных моментов. Вы тут никого не встретите шатающимся без дела.

– Вот оно что! Уже интересно.

– А о вашем возрасте скажу так. Вы именно тот человек, который нам необходим. Как воздух.

– Не интригуйте. Покажите мне карты,- предложил Егоров.- Разве может быть нужен кому-то старый пердун?

– Вы можете мне не верить, но я вам говорю правду. Школа создана семь лет назад. Преподаватели молоды. Мы все в начале пути. Отсюда отсутствие нормального общения. Нам не хватает прошлого. Какой-то целостной и надёжной преемственности. А где было её взять в нашей изуродованной стране? Приезжали сюда многие и начинали с того, что сходу давали советы, лезли со своими оценками, делали при этом многозначительный вид. А вы просто говорили о прошлом, своём и тех, кто работал рядом. Делали это ненавязчиво и с долей юмора, под шутку.

– Так я уже не в том возрасте, когда надо лить слёзы. За эти мои хохмочки меня ненавидели. Это от рождения, наверное, во мне. Особо радоваться в молодости поводов не было, но умудрялись на всякие пакости.

– Есть основной принцип. Программа обучения включает в себя общение со стариками и не просто, подчёркиваю вам особо, а с теми, кто никогда ранее не преподавал, не имел своих детей и внуков.

– Где тут оригинальность?

– В психологии. Одиночество плохо с точки зрения общества. Это верно. Но мы живём в профессиональной специфике. Разведка всё-таки. Одинокий старик, такой как вы, не растратил своих внутренних качеств. Вы не читали им на ночь сказок, не учили уму-разуму. Отсюда у вас с памятью всё хорошо. Склероз наступает у тех, кто слишком часто болтает об одном и том же. Склероз – болезнь. Она удел работников культа и чиновников идеологических служб.

– Красиво подмечено. Кстати, склероз у них не только от беспрестанного чтения Талмуда и "Капитала" Маркса. Он у них, это моё мнение, от чрезмерного усердия в поглощении жирной и калорийной пищи, безмерной жадности к алкоголю. Но вашу мысль о старости и не растраченности я просёк. Что-то внутри у меня шевелится и чешется на языке, только говорить ничего не буду. Повременю. Надо чтобы всё осело. Сейчас оно смешалось, воспоминания нахлынули. Чувства должны отлежаться, чтобы выкристаллизовывались правильные выводы.

– Мы не торопим вас.

– Да я понимаю,- Егоров кивнул.- А вам нужны именно одинокие волки?

– Не только одинокие и старые, но и умные.

– Перебираете малость,- возразил Егоров.

– Даже если так, от вас не убудет. Вы принимали участие в стольких проектах, у вас жизненный опыт, на который наложились размышления об окружающем мире. Это для нас самое главное. Окруженный родными и близкими лишается времени на раздумья, а если оно и остаётся, то уходит, как правило, на глупые семейные выяснения, склоки.

– Помозговать пришлось о многом, это верно. Но вопрос о выводах, к которым я пришёл, для вас значения не имеет. Так мне что-то внутри говорит.

– Имеет. Огромное значение имеет. Очень. Но мы с вами не на суде инквизиции. Насильно выпытывать, не станем. Захочете – поделитесь. И потом, никто за вас, вашу жизнь уже прожить не сможет и оценивать тоже. Не скрою. Есть в мной сказанном подвох. На то мы и разведшкола. Воспитываем так, чтобы они могли влезть в душу к кому угодно. Коль потребуется, и к дьяволу в доверие войдут. Как же без этого!? И к вам они полезут. Вы представитель поколения, на долю которого выпало столько бед и несчастий, страданий и мытарств, и не только физических, но и моральных, и скрывать то, что вы прошли сквозь всё это с потерями – да, но ведь прошли, и не расплескали самого сокровенного, не утратили способности правильно оценивать реальность, сохранили чувство собственного достоинства. Мы не только любовь тут прививаем. Мы вакцинируем до фанатического верность. Но не как в прежние годы к Родине. Извините, Аркадий Петрович, но не к ней. Если вам об этом больно слышать, оставим этот разговор.

– Думал я и об этом. Тяжело. Больно осознавать, что чувства к ней размылились и перестали что-то весить. Но как бы там не было, я её всё равно люблю. Пусть она перестала существовать, страна наша, пусть её история страшна и порой безумна, но за неё я готов умереть. Не могу из себя это убрать и вытравить не смогу.

– Вы знаете, что у нас многонациональный состав? Есть ребятки и из бывших союзных.

– И это прекрасно. Не хотите ли вы всё собрать вновь до купы?

– А вы что по этому поводу думаете?

– Уж не знаю, что вам ответить. Я чётко знал для чего служу, не жалея сил и здоровья. Для того, чтобы по нашей земле не катилась война. А против человечества у меня рука не поднимется.

– Вот об этом им, детям, и надо поведать. Я об этом знаю только из кино. Они, конечно, всё просмотрят сами, у нас уйма хроник. А в воспитании надо без фальши. Они же её нутром чуют. Кто кроме вас без фальши сможет? Главное без прикрас. Откровенно. Да так, чтобы у них в головах была сумятица, чтобы слёзы из глаз и комок к горлу.

– Как-то повторяли по какому-то каналу интервью с Владимиром Познером, где он откровенно говорит, что не может простить немцев. И я не могу. Вот как он. Понимаю всё, знаю, что выглядит глупо, но простить не могу и забыть этого не смогу никогда. А вы уверены, что детям это знать необходимо?

– Уверен. Без ненависти не бывает прозрения и не бывает любви. Всё надо выстрадать.

– С этим соглашусь. И всё-таки мне надо время для обдумывания.

– Мы вас будем ждать и не станем торопить.