Я вежливо отказываю. Улыбаюсь, шучу, говорю, что завалена учебой.

Но внутри, даже самым успешным и привлекательным, с толпами поклонниц, у меня сплошное «нет».

Все их лица меркнут перед одним-единственным — с резкими чертами, изумрудной кожей и золотистыми глазами, в которых пляшут огоньки одобрения.

После него, после его властной нежности, после того, как его большие руки держали меня так, будто я хрустальная и из податливой глины одновременно, все остальные кажутся… ненастоящими. Блеклой тенью.

На третий день, после особенно скучной лекции по магической термодинамике, ко мне подходит группа однокурсников. Выглядят измотанными.

— Кьяра, ты же у ректора индивидуально занимаешься, — начинает один. — У нас личные проекты горят, маны не хватает. Центральный поток еле дышит. Нет ли у тебя какой-нибудь… идеи?

Идея есть. Сразу. Та самая, о которой Дорхар говорил с презрительной усмешкой, называя его «костыль для лентяев».

Схема «маногонератора». Я помню каждый виток спирали, каждую руну. Опасная штука, говорил он. Развращает, отучает чувствовать естественные потоки.

Но они смотрят на меня с такой надеждой. А я так хочу снова почувствовать себя полезной. Не изгоем-нарушителем, а тем, кто полезен, кто может помочь.

— Есть одна схема, — осторожно говорю я. — Но она… не одобрена учебной программой. И ректор её не жалует.

— Нам без разницы! — хором отвечают они. — Ты же знаешь, как с ней обращаться!

И я поддаюсь уговорам. Вечер третьего дня мы проводим в пустой лаборатории, собирая устройство. Я руковожу, объясняю, поправляю. Латунь, серебро, сияющие кристаллы-аккумуляторы.

У нас получается! Решаем применить на практикуме.

Утро начинается с приподнятого, почти праздничного оживления. Мы тайком проносим собранный генератор в нашу общую аудиторию перед практикумом.

— Готовы? — спрашиваю я, и моя рука лежит на рубильнике.

В ответ — десятки кивков и восторженных взглядов. Я включаю.

Тихий, нарастающий гул. Воздух в аудитории начинает вибрировать, наполняясь плотной, сладковатой энергией. Свет становится ярче, краски — сочнее.

Студенты ахают, кто-то смеется, кто-то сразу же хватается за свои проекты — и они оживают с невероятной скоростью.

— Работает! — кто-то хлопает меня по плечу. — Линд, ты гений!

Я улыбаюсь, наблюдая, как магия льется рекой. Да, работает. И в этом есть доля его заслуги, правда? Он научил меня читать эти схемы.

Мы даем генератору поработать минут двадцать. Атмосфера заряжена, как перед грозой. Все довольны, возбуждены. Потом я, как и договаривались, выключаю его. Гул стихает, но ощущение избыточной энергии еще витает в воздухе, как запах озона после бури.

— Ладно, хватит на сегодня, — объявляю я, стараясь звучать строго, как он. — На практикум опаздываем.

Мы выходим из аудитории, толпой, возбужденные и довольные. Я иду в центре этого потока, и на меня смотрят не с жалостью, а с восхищением. И это… приятно. Очень.

Мы входим в мастерскую для практикума. Воздух здесь всегда пахнет машинным маслом и остывшим металлом. Но сегодня запах кажется особенно густым. Инструменты на столах будто подрагивают, отливая странным, слишком ярким блеском.

Я отряхиваю руки, надеясь наконец-то выбросить из головы его образ, собираясь с головой погрузиться в работу.

Передо мной — разобранный кинетический стабилизатор, десятки блестящих шестерёнок, требующих точной сборки.

Делаю глубокий вдох, пытаясь сосредоточиться на тактильных ощущениях: холодный металл, гладкие грани...

— Линд, слышал, ректор тебя на износ гоняет. Ты же по индивидуальному плану. Что здесь делаешь? Сбежала?

Ко мне подкатывают двое из группы Габриэля. Я щёлкаю последнюю шестерёнку на место с лёгким усилием.

— Ага, соскучилась по вашим скучным лекциям. Здесь хоть адреналин есть, — отзываюсь я, не отрывая взгляда от механизма.

Они смеются, но не уходят. Чувствуя их любопытные взгляды, я перехожу к следующему этапу — синтезу катализатора для балансировки. Аккуратно смешиваю компоненты в пробирке, когда эти двое подходят поближе.

— Линд, у тебя тут один реактив недоочищен. Подвинься, поправлю.

Я поднимаю пробирку на свет, играя переливами жидкости:

— Спасибо за заботу, но мой ректор научил меня проверять всё десять раз. И людей — в первую очередь.

— Как ты вообще выдерживаешь его? — качает головой первый, наблюдая, как я чётко дозирую следующую порцию.

— А я не выдерживаю, — огрызаюсь я с улыбкой, ставя пробирку в держатель. — Я наслаждаюсь. Вы бы видели, как он читает нотации о технике безопасности. Это же поэма в десяти томах!

Общий смех привлекает внимание других. Атмосфера в мастерской раскованная — преподаватель задерживается, и все пользуются моментом.

Я возвращаюсь к стабилизатору, проверяю люфт ротора.

Вдруг сзади раздаётся бархатный голос:

— Позволь.

Это Лоренц, тот самый красавец-аристократ с нашего курса. Он мягко отодвигает меня в сторону, его пальцы касаются моей талии, и берёт инструмент.

— Вот здесь нужно так, — он демонстрирует корректировку, и его движение действительно технически безупречно.

Я фыркаю, вырывая инструмент обратно:

— Ты ничего не понимаешь! Угол должен быть...

И в этот момент я понимаю, что вокруг — неестественная тишина.

Смех, шутки, звон металла — всё оборвалось разом. Я медленно поднимаю глаза от стабилизатора.

В дверях, заполняя собой весь проём, стоит Дорхар.

Его взгляд, тяжёлый и обжигающе холодный, скользит по Лоренцу, чья рука всё ещё лежит у меня на талии, а затем приковывается ко мне. К моему лицу, с которого ещё не успела сойти улыбка.

Воздух вырывается из моих лёгких с тихим, неслышным стоном. Я замираю, чувствуя, как ледяная волна накатывает на меня от макушки до пят. Вспыхнувшая радость, что Дорхар вернулся, растворяется от его пугающего вида, вызывающего озноб.

Его лицо — каменная маска. Но по едва заметному напряжению в скулах, по той абсолютной, мёртвенной тишине, что исходит от него, я понимаю: ректор в абсолютном, испепеляющим бешенстве.

Лоренц уже попятился, испарился буквально от меня, хотя вообще-то далеко не из пугливых.

Ректор больше он не смотрит на меня. Его взгляд, холодный и всевидящий, скользит по замершим студентам, по незавершенным механизмам, по инструментам, застывшим в руках.

Он делает три неспешных шага к преподавательскому столу. Стук его каблуков по каменному полу, да шипение и бульканье реакций на столах — единственные звуки в оглушительной тишине.

— Остановить все процессы. Немедленно, — его голос не громкий, но он режет воздух, как лезвие. — Все магические и технологические операции. Зафиксировать текущее состояние.

Десятки рук замирают, откладывают инструменты. Гул механизмов стихает один за другим. Мастерская погружается в гробовую тишину.

— Пока вы здесь упражнялись в остроумии и позволяли себе разболтанность в отсутствии преподавателя, — пугающе ледяным тоном говорит ректор, — в соседнем учебном корпусе произошел инцидент, грозящий жизням и здоровью находящихся там.

У меня леденеет кровь. Нет. Не может быть.

— Неконтролируемый всплеск магического поля, — продолжает он, и его золотистые глаза, наконец, останавливаются на мне, и в них нет ни капли тепла, только сталь. — Самопроизвольная левитация, неконтролируемые трансформации материи. Хаос. Причина — кустарный, собранный в нарушение всех правил безопасности, маногенератор.

Все взгляды впиваются в меня. Я чувствую, как горит лицо, а ладони становятся ледяными.

Мы же его выключили! Я сама щелкнула рубильник! И никто кроме меня не мог его включить, я вытащила из него ключевые детали, вот они у меня, в карманах.

— Устройство, — голос ректора звучит зловеще тихо, — которое я лично, неоднократно, называл костылем для лентяев. И которое было собрано под чьим-то руководством.