Роза убежала, а я не нахожу ничего лучше, чем идти в общежитие. У меня и правда ведь выходной. Желание развлекаться испарилось.

Моя весёлая, беспечная Роза, идёт прямо в пасть к тем, кто сломал моего отца.

Я захожу в нашу пустую комнату. Привычный вид вещей Розы, на столе и соседней кровати, заставляет сердце тоскливо сжаться.

Раздеваюсь и ложусь, уставившись в потолок. Я закрываю глаза, пытаясь выкинуть образ рекрутёра Веритек из головы. Даже получается, и я проваливаюсь в тяжёлый сон без сновидений.

Просыпаюсь, когда за окном уже сгущаются вечерние сумерки. Эх, а я так надеялась проспать до самого утра.

Чем заняться? Вообще-то для антидота нужен редкий компонент. Дорхар его заказал, но пока он в пути. За это время нужно успеть проработать обновлённую схему синтеза.

Дорхар велел отдыхать сегодня, а завтра с утра идти в закрытый отдел библиотеки, чтобы составить пять различных схем.

Спать уже не выйдет, а все дела у меня, кроме схемы, переделаны.

Решаю идти в библиотеку сейчас.

Вечерняя Академия погружена в зыбкую тишину, нарушаемую лишь мерным гулом в стенах — будто древнее здание дышит во сне. Светящиеся шары фонарей отбрасывают на каменные плиты дрожащие тени. Охранные големы замерли на постах, их полированные поверхности тускло отсвечивают в ночи.

В главном зале библиотеки царит почтительное молчание, нарушаемое лишь шелестом страниц. Несколько студентов поднимают на меня взгляды, когда я прохожу к дальнему углу, где находится вход в закрытый отдел.

Достаю из кармана ключ-табличку с рунами — специальный пропуск от Дорхара. Металл тёплый от прикосновения к телу. Прикладываю его к матовой пластине у массивной дубовой двери. Раздаётся тихий щелчок. Дверь бесшумно отъезжает в сторону, и внутри вспыхивают магические светильники, заливая помещение холодным светом.

Воздух бьёт в нос — густая смесь запахов старого пергамента, выцветшей кожи и воска. Стеллажи уходят ввысь, теряясь в тенях. Полки ломятся от фолиантов и тугих тубусков с чертежами.

Подхожу к главному каталожному аппарату — громоздкой машине из латуни и тёмного дерева. Набираю код темы: «Синтез гормональных блокаторов на основе эмориума». Аппарат щёлкает, гудит, и на латунной ленте выбиваются номера стеллажей.

Иду вдоль бесконечных полок, сверяясь с лентой. Приходится использовать переносной левитатор, чтобы добраться до нужного фолианта. Пыль столбом стоит в воздухе, когда я снимаю с полки тяжёлый том.

Наконец, в руках у меня всё необходимое: «Практикум по нейтрализации эфирных катализаторов», «Современные методы гормональной стабилизации» и ещё несколько специальных трудов.

Сложив стопку книг, тащу её к своему столу в углу и погружаюсь в работу. Достаю чертёжные инструменты — циркули, линейки, рейсфедеры — и разворачиваю чистые листы пергамента.

Мысли постепенно упорядочиваются, тревога за Розу отступает. Остаются только формулы, схемы реакторов и точные расчёты.

В этой тишине я нахожу то, что искала, — не покой, но сосредоточенность.

— Приятно видеть такое рвение, — раздаётся за моей спиной низкий голос.

Вздрагиваю и оборачиваюсь.

Ректор Ирд неспешно идёт ко мне между стеллажами, его мощная фигура кажется ещё больше в полумраке.

Плечи непроизвольно напрягаются, спина выпрямляется. Поднимаю на него упрямый взгляд, готовясь к замечанию.

— Я приказывал отдыхать, — говорит он, останавливаясь по другую сторону стола. — И составлять схемы завтра.

Медленно поворачиваюсь к нему.

— Вы же сами говорили, что я должна стать выносливее, — парирую я, слегка наклоняясь вперёд. — Разве не это вы имели в виду? Работать, когда другие спят? Доводить дело до конца?

Мой голос звучит чуть громче, чем нужно, нарушая библиотечную тишину.

— Или вы имели в виду какую-то другую, удобную выносливость?

Не отвожу взгляда, чувствуя, как учащённо бьётся сердце.

Возможно, это усталость и обида говорят во мне, но мне кажется несправедливым, что он упрекает меня именно за за желание работать. А как я могу иначе, если в голове крутятся мысли о Розе, о Веритек, о родителях.

Уголок его губ подрагивает, и Дорхар тихо усмехается — низкий звук, от которого по коже пробегают мурашки.

Прежде чем он успевает что-то сказать, задаю вопрос, в котором слышны и вызов, и любопытство:

— А вы что здесь делаете в такой час? Разве ректорам не положено спать?

Его взгляд скользит по моим чертежам, цепко, считывая формулы за секунду.

— Сон бывает разным, — отвечает он, и голос теряет оттенок упрёка. — Иногда лучший отдых... закончить то, что не даёт покоя.

Дорхар делает паузу, золотистые глаза снова поднимаются на меня.

— Работай. Но если увижу, что начнёшь засыпать, лично отправлю тебя в постель.

Чувствуя, что играю с огнём, поднимаю бровь.

— Мою? — вырывается шёпот, полный намёка.

Глаза Дорхара вспыхивают в полумраке, в них мелькает что-то тёмное и одобряющее.

Он не отвечает, лишь разворачивается и уходит вглубь библиотеки, оставляя меня с бешено колотящимся сердцем и с полным осознанием, что эта ночь будет длиннее и сложнее, чем я предполагала.

Тишина закрытого отдела библиотеки нарушается только шелестом пергамента под моими пальцами и ровным гулом какого-то древнего механизма, спрятанного в стенах.

Я полностью погружена в схемы антидота, выводя изящные символы на разложенных листах.

Вдруг резкий, громкий звук заставляет меня вздрогнуть.

Вот ведь! Чуть не испортила чертёж!

Оглядываюсь. И закусываю губу.

Это Дорхар с силой захлопнул массивный фолиант перед собой.

Всматриваюсь в его лицо. Обычно бесстрастное, оно сейчас искажено досадой и сдерживаемой яростью.

Не замечая моего взгляда, Дорхар откидывается на спинку стула и проводит ладонью по лицу. У меня аж сердце сжимается, столько в этом жесте усталости.

Только вот я уже знаю ректора Дорхара Ирда. Это явно короткая передышка. Сейчас посидит так и снова встанет, продолжая пробивать невидимую стену своими большими кулаками.

— Я… могу помочь? — всё же решаюсь осторожно спросить я. — Над чем вы работаете? Если это не тайна, конечно.

Его золотистые глаза, тёмные в тусклом свете, пристально изучают меня.

Я даже дыхание затаиваю. Всей кожей чувствую: решает, насколько я заслуживаю его доверие.

— Надо подумать ещё. Сообразить, что я ещё не пробовал, — его ровный спокойный голос звучит совершенно безэмоционально. — Стандартные методы атрибуции не работают. Нестандартные тоже. Есть, конечно, ещё эффективные методы, но в некоторые сферы я предпочёл бы не залезать.

Я молчу. Просто жду, чувствуя его тяжёлый, оценивающий взгляд.

Проходит несколько секунд, прежде чем он коротко кивает самому себе и делает мне жест подойти.

— Твой свежий взгляд может помочь, Кьяра. Посмотри. Мне нужно идентифицировать создателя этого, — он указывает на разложенный перед ним чертёж.

Перевожу дыхание, чувствуя растекающееся внутри тепло от того, что он мне всё же доверяет.

Я подхожу ближе, заглядываю в чертёж. Это схема сложного механизма, состоящего из множества латунных шестерёнок, пружинок и резонаторов. Линии изящные, точные, выведенные с уверенностью мастера.

— Официально он числится работой безвестного ремесленника, — продолжает Дорхар, его голос снова обретает привычную сталь. — Но стиль кричит о руке гения. Высокого класса. Я просматриваю каталоги работ и патентов всех известных инженеров за последние сто лет из этого отдела, пытаясь найти совпадения.

Я смотрю на эти изящные линии, на безупречную геометрию, и вдруг меня осеняет. Это ведь не просто чернила на бумаге! За ними стоит реальный объект, в котором осталась память о том, кто его создал.

— Мы можем воспользоваться моим даром, — говорю я, стараясь, чтобы мой голос звучал уверенно. — Если бы у меня был физический объект, я могла бы попытаться услышать в металле следы его создателя. У каждого мастера свой почерк. Как он держал резец, с каким давлением обрабатывал заготовку. Я могу узнать, какие эмоции он испытывал в момент творения… Металл всё помнит.