Протоколы собраний. Полка «Заседания Технического Совета, 75-80 гг.».

Пока Дорхар с глухим стуком перекладывает тяжёлые фолианты в другом проходе, я листаю протоколы. Ищу выступления.

И нахожу! Краткая запись: «Мастер Э. Грейспан представил концепцию резонансного усилителя на основе эмориума для калибровки правдивых показаний. Рекомендовано к доработке».

Публичное представление идеи за два года до «гениального открытия» «Веритек»!

Я чуть не роняю тяжеленную книгу, торопливо копирую цитату и номер протокола.

Спустя час, с горящими глазами, мы встречаемся у центрального стола, выкладывая наши находки.

— Оригинальная заявка, отклонённая под надуманным предлогом, — говорю я, доставая лист за листом. — Финансирование через подставной фонд с последующим переводом к ним. Публичное представление идеи, — указываю я на протокол.

— И оригинальная рецептура сплава, — его голос звучит победно.

Он кладёт передо мной пожелтевшие страницы лабораторного журнала с теми же изящными чертежами и формулами, что и в патенте «Веритек», но с пометками и датами Грейспана.

Мы смотрим на груду доказательств, затем — друг на друга. В его глазах я вижу то же самое, что чувствую сама, — не просто надежду, а уверенность.

— Теперь, — говорит Дорхар, и его губы растягиваются в медленной, безжалостной улыбке, — мы наконец-то можем открывать охоту.

Он выглядит в этот момент так пугающе, что вопрос сам собой срывается с моих губ:

— Дорхар… у тебя это личное?

.

Странно даже, что я решилась озвучить этот вопрос. Конечно, личное.

Вон как застыл. Да и взгляд потяжелел, становясь непроницаемым.

Дорхар смотрит на сияющий узор, застывший над усилителем.

— У меня было много учителей, — его голос звучит приглушённо, без привычной стали. — Этот… был одним из них. Для меня он стал практически отцом. Ему я обязан всем.

Он проводит рукой по лицу, и в этом жесте — многолетняя усталость, которую он никому не показывает. Странно даже, что позволяет себе наедине со мной.

— Я долго не мог ничего доказать. Хотя знал. Видел в этом механизме его почерк. Но знать и доказать — разные вещи. А теперь есть доказательства.

Дорхар оборачивается ко мне, и в его золотистых глазах я вижу глухую, застарелую боль.

Сердце сжимается от сочувствия и понимания. Я смотрю на разложенные на столе бумаги, то, что он смог получить только сейчас.

— Разве вы… разве ты не мог сделать что-то раньше? — осторожно спрашиваю я. — Как у ректора, у тебя столько возможностей.

Дорхар усмехается, но в звуке нет ни капли веселья.

— Ты, наверное, слышала про традицию публиковать изобретения под вымышленными именами.

Я озадаченно киваю, мысленно возвращаясь к отцовской мастерской.

— Да. У моего отца их десяток, под разные сферы. Чтобы отделить одну область исследований от другой. А ещё он любит повторять, что работа должна говорить сама за себя, без влияния имени.

Я замолкаю, подбирая слова. Но они начинают литься сами, рождённые годами наблюдений за отцом. —

— Его упрекали, что он из суеверия. Или потому что настоящее имя ему кажется недостаточно звучным. Хотя теперь я понимаю, что он пытался таким образом избежать давления со стороны корпораций. Чтобы защитить семью.

— Мой наставник говорил о том, что ему нравится начинать с чистого листа, — кивает Дорхар, — чтобы не бросать на изобретение тень прошлых ошибок или успехов.

Мой взгляд падает на изящный механизм Грейспана, и ещё причина приходит на ум.

— А ещё так делают, чтобы остаться в тени… — мой голос становится тише, — чтобы творение начало жить своей жизнью.

Дорхар указывает на устройство на столе.

— Я знал, что это работа моего наставника. Но не знал, под каким из его многочисленных псевдонимов он с ним работал. И таких, как он, — его пальцы сжимаются в кулак, — десятки. Талантливые инженеры, учёные, чьи имена стёрли, чьи работы присвоили. Я годами перебирал изобретения, просто просматривая всё подряд. Это было… как искать иголку в стоге сена вслепую.

Он делает шаг ко мне, и его тяжёлый, тёплый взгляд заставляет меня учащённо забиться сердце.

— Ты очень помогла, Кьяра. Твой дар… он не просто ускорил поиск. Он дал мне ключ.

Мои губы трогает робкая улыбка. Впервые я чувствую не просто физическую близость или вынужденный союз. Я чувствую, что нужна ему. Что моё умение, та часть меня, которой я всегда гордилась, действительно что-то значит для него.

— Я рада, — тихо говорю я. — Что теперь у тебя есть доказательства. Что теперь можно их остановить.

Он смотрит на меня пристально, оценивающе, и вдруг его выражение лица меняется. Груз личных воспоминаний отступает, уступая место привычной деловой собранности.

— Покажи, что ты нашла по антидоту, — его голос снова обретает властные, ректорские нотки.

Всё верно. Уже глубокая ночь. Мы здесь, чтобы работать.

Я киваю, подхожу к своему столу и разворачиваю чертежи, исписанные свежими формулами. Объясняю расчёты, показываю, где, по моему мнению, мы можем усилить каталитическую цепь, чтобы снизить побочные эффекты.

Дорхар внимательно слушает. Он задаёт несколько уточняющих вопросов, точных и безжалостных, заставляющих меня защищать свои решения. Это привычный, почти профессиональный танец наших умов.

Наконец он трёт подбородок, и в его глазах появляется удовлетворение

— Хорошо, Кьяра. Очень хорошо. Завтра в моей лаборатории сделаем.

От этих слов внутри всё замирает, а потом расправляется лёгким, тёплым крылом надежды. Антидот. Конец вынужденной близости. И… начало чего-то нового, что мы будем выбирать сами.

— Я приду сразу после первой лекции, — говорю я. — Не хочу её пропустить.

Он кивает, удерживая мой взгляд, и я успеваю увидеть в его глазах неуловимую тень. Что-то странное, что появляется в его глазах, когда он смотрит на меня. Что-то, что мне никак не удаётся разгадать.

Потом Дорхар разворачивается и гасит резонансный усилитель. Сияющий узор Грейспана гаснет, но его отпечаток теперь остался на фиксирующих пластинах.

— Пора спать, Кьяра, — произносит он. — Я провожу.

У выхода из тоннеля в коридор с моей комнатой Дорхар придерживает меня за плечо. Поворачивает к себе.

На мои губы обрушивается властный поцелуй. В нём сплелось столько всего, нового, стремительного, ненасытного.

С глухим стоном подаюсь ему навстречу, отдаваясь поцелую, с восторгом ощущая его сильные руки на своём теле, вминающие меня в него.

Мне даже на мгновения кажется, что он возьмёт меня прямо тут, в полумраке тоннеля.

— До завтра, Кьяра, — его хриплый шепот обжигает губы.

Он отпускает меня и уходит, растворяясь в темноте тоннеля. Сердце оглушительно бьётся. Всё ещё дрожат пальцы, всё ещё горят губы. В голове ни одной мысли. Только желание снова окунуться в его объятия.

Я пробираюсь в свою комнату тихонько. Кровать Розы пуста. Снова на свидании. Раздеваюсь, падаю на кровать и проваливаюсь в сон и улыбаясь.

Утро наполняет нашу комнату серым, размытым светом. Открываю глаза и вижу Розу. Она стоит у своей кровати, растрёпанная, но с сияющей, глубоко довольной улыбкой.

— Выспалась? — улыбаюсь ей я, протирая лицо.

— Не совсем, — она сладко потягивается. — Зато как провела время! Брат Элии… он просто невероятен. И такой внимательный.

Она изливает мне восторги, пока мы собираемся. А у меня в груди ледяной ком из-за тревоги за неё.

Вывожу её на разговор о Веритек, осторожно, будто ступаю по тонкому льду. Говорю об общих рисках, о кабальных контрактах, о том, что не все корпорации честны.

Но Роза не слышит. Её глаза горят.

— О, Кьяра, не будь такой букой! Это же шанс! Они предлагают такие лаборатории, такие ресурсы! Представляешь, что я смогу создать?

Она смотрит на меня с таким сияющим, безоговорочным доверием к своему будущему, что все мои предостережения, все доводы остаются невысказанными.