– Но он твой сын, – повторяет Лена упрямо. – Биологически. Генетически. Твой.

– Да, – признаю я. – Да, он мой. И это убивает меня каждый день. Потому что я не хотел ребенка. Не с ней. Не так. Я хотел детей с тобой! Мы планировали, мечтали. А теперь...

– Теперь у тебя есть ребенок от другой, – заканчивает Лена. – И все наши планы – просто мечты, которые никогда не сбудутся.

Мы молчим. Долго. Я сижу на краю кровати, она у стены. Между нами пропасть, которую я не знаю, как преодолеть.

– Лена, – говорю я наконец. – Скажи мне, что делать. Что угодно. Я сделаю все, чтобы исправить это.

Она смотрит на меня долго, изучающе.

– Ты не можешь исправить, – говорит она тихо. – Ребенок не исчезнет. Твоя измена не исчезнет. Два года лжи не исчезнут. Это все было, и это всегда будет между нами.

– Но мы можем попытаться, – говорю я отчаянно. – Попробовать жить дальше. Я пойду к психологу, мы пойдем к семейному терапевту, я сделаю все...

– Стоп, – останавливает она меня. – Ты правда думаешь, что психолог решит это? Что пара сеансов терапии вернут мое доверие?

– Нет, – качаю головой. – Нет, я не думаю, что это будет быстро или легко. Но я готов работать над этим. Годами, если нужно. Только не уходи. Не поступай так с нами.

– Нами? – она смеется горько. – Какое «нами», Кирилл? Ты разрушил «нас» в ту ночь, когда впустил Вику в нашу квартиру, в нашу постель!

– Я люблю тебя! – кричу я, срываюсь на отчаяние. – Господи, Лена, я люблю тебя так сильно, что готов на всё! Скажи, что мне сделать! Уйти из жизни Макара? Перестать помогать Вике? Сменить работу, город, страну? Я сделаю все!

– Я не знаю! – кричит она в ответ. – Не знаю, что ты должен сделать! Потому что ничего не поможет! Ты изменил мне! С моей сестрой! И у вас ребенок! Как я могу с этим жить?

– Не знаю, – шепчу я, и слезы текут по моему лицу. – Не знаю, Лена. Но прошу тебя – попробуй. Дай мне шанс доказать, что я не потерян. Что мы можем пройти через это.

Она смотрит на меня, и я вижу борьбу в ее глазах. Часть ее хочет верить, хочет попробовать. Но другая часть – та, что сейчас больше – не может. Не после такого.

– Уйди, – говорит она наконец. – Пожалуйста. Мне нужно время. Много времени. Побыть одной, подумать, понять, что я чувствую.

– Сколько времени? – спрашиваю я. – День? Неделю?

– Не знаю, – качает головой Лена. – Может, месяц. Может, больше. Может, никогда. Не знаю, Кирилл. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь смотреть на тебя и не вспоминать.

– Я подожду, – говорю я твердо. – Сколько нужно. Я буду ждать.

– Не обещай того, что не сможешь выполнить, – говорит она устало. – Просто уйди. Оставь ключи. И не звони. Если я буду готова говорить – я сама напишу.

Это звучит как приговор. Как конец. Но я цепляюсь за слабую надежду – «если буду готова говорить». Значит, не «никогда». Значит, есть шанс.

Я встаю, иду в коридор. Достаю ключи от квартиры из кармана, кладу на полку у двери. Поворачиваюсь к спальне.

– Я люблю тебя, – говорю я последний раз. – И буду любить всегда. Что бы ты ни решила.

Она не отвечает.

Я выхожу из квартиры. Закрываю дверь тихо, стараясь не хлопать. Спускаюсь по лестнице – лифта ждать нет сил. Каждая ступенька дается с трудом, словно я иду под водой.

Выхожу на улицу. Дождь усилился, льет как из ведра. Я стою под струями воды, не двигаюсь. Промокаю до нитки за секунды, но мне все равно.

Потерял.

Я потерял ее.

Семь лет брака, семь лет любви, планов, мечтаний – все это разбилось об одну проклятую ночь. И об год лжи после нее.

Еду обратно к Андрею. Город проплывает мимо размытым пятном – от дождя или от слез, не знаю.

Телефон звонит. Вика.

Я сбрасываю. Она звонит снова. Я отключаю телефон.

Не могу говорить с ней. Не сейчас. Может быть, никогда.

Приезжаю к Андрею. Он открывает дверь, видит меня – мокрого, убитого, пустого.

– Плохо? – спрашивает он.

– Хуже некуда, – отвечаю я.

Он пропускает меня внутрь, дает полотенце. Я вытираюсь механически, сажусь на диван. Смотрю в одну точку.

– Она выгнала меня, – говорю я в пустоту. – Попросила оставить ключи. Не звонить. Ждать, пока она сама решит, готова ли говорить.

– Это не конец, – пытается утешить Андрей. – Она просто в шоке. Нужно время.

– Это конец, – качаю головой. – Я видел ее глаза. То, как она смотрела на меня. Как на чужого. Как на предателя. Это конец, Андрей.

Он молчит. Потому что знает, что я прав.

Я сижу на чужом диване, в чужой квартире, и понимаю – вот оно. Дно. Я достиг самого дна своей жизни. Потерял жену. Потерял дом. Потерял право называться хорошим человеком.

И все из-за одной ночи.

Одной чертовой ночи, которую я не могу даже толком вспомнить.

Телефон вибрирует – включился автоматически. Сообщение от Вики: «Кирилл, прости. Я не хотела. Давай встретимся, все обсудим. Макар...»

Я удаляю сообщение, не дочитав. Блокирую ее номер.

Не хочу видеть это имя. Не хочу слышать про Макара. Не хочу ничего, что связано с ней.

Хочу только одного – вернуть время назад. В ту ночь. Не открыть дверь. Не впустить Вику. Не разрушить свою жизнь.

Но время не вернуть.

И остается только жить с последствиями.

Если это можно назвать жизнью.

Глава 8

Конверт лежит на столе уже три часа. Я смотрю на него, не решаясь открыть. Хотя знаю, что там внутри. Знаю по тому, как его вручил курьер – формально, отстраненно, попросив расписаться в получении. Знаю по логотипу юридической конторы в углу.

Исковое заявление о расторжении брака.

Руки дрожат, когда я наконец вскрываю конверт. Достаю несколько листов, пробегаю глазами. Юридический язык, сухие формулировки, никаких эмоций. «Истец: Макарова Елена Владимировна. Ответчик: Макаров Кирилл Александрович. Основание: непреодолимые разногласия, утрата доверия, невозможность дальнейшего совместного проживания».

Непреодолимые разногласия.

Какое красивое словосочетание для обозначения того, что я разрушил наш брак одной гребаной ночью.

Я откидываюсь на спинку дивана – чужого дивана, в чужой квартире, которую снял три недели назад. Однушка, простая мебель, белые стены, пустота. Ничего личного, ничего родного. Просто место, где я сплю и пытаюсь понять, как дальше жить.

После того как Лена узнала правду, все покатилось с бешеной скоростью. Она не кричала, не устраивала истерик. Просто посмотрела на меня, и в ее глазах была такая боль, такое презрение, что мне захотелось провалиться сквозь землю.

«Уходи», – сказала она тихо. – «Сейчас же. Забирай вещи и уходи. Не хочу тебя видеть».

Я пытался говорить, объясняться, просить прощения. Бросился к ней, хотел обнять, удержать. Она отстранилась, как от прокаженного.

«Не трогай меня. Никогда больше меня не трогай».

Я собрал вещи за двадцать минут. Запихнул в сумку одежду, документы, ноутбук. Все остальное осталось там – наша квартира, наша жизнь, наше счастье. Вышел за порог и услышал, как за спиной щелкнул замок.

С тех пор прошло три недели. Три недели я живу в этой коробке, просыпаюсь по ночам в холодном поту и пытаюсь дозвониться до Лены. Она не берет трубку. Заблокировала меня везде – в телефоне, в мессенджерах, в соцсетях. Стерла меня из своей жизни одним движением.

Я пытался прийти к ней на работу. Дождался окончания смены, стоял у входа в клинику. Она вышла, увидела меня и развернулась обратно. Охранник вежливо, но твердо попросил меня уйти. Сказал, что доктор Смирнова просила не пускать меня на территорию.

Доктор Смирнова.

Она вернула девичью фамилию еще до официального развода.

Я встаю, иду на кухню, наливаю стакан. Дешевый, горький напиток обжигает горло. Допиваю, наливаю еще. Боль притупляется, но ненадолго. А потом становится еще хуже.

Телефон вибрирует. Я хватаю его – может, Лена? Нет. Номер адвоката.