Наташа Маркова уже слилась с гусарами, размахивая руками и о чем-то рассказывая, периодически указывая то на Арину Железнову, то на Виктора с Валентиной. Алена Маслова вела светскую беседу с кем-то из массовки, периодически, украдкой бросая восхищённые взгляды в сторону Холмогорова и его залихватских усов.

Работники «Мосфильма» в синих спецовках и жилетах замерли, не зная, как реагировать на вторжение. Один из них, тащивший куда-то здоровенные оленьи рога из реквизита — так и застыл с открытым ртом, когда мимо него пронеслась Юля Синицына, целеустремлённо двигаясь к столику с фруктами из папье-маше,. Другой, разматывавший кабель, вынужден был отскочить в сторону, пропуская другую девушку, которая почему-то решила, что именно там, за его спиной, происходит что-то невероятно интересное.

Но больше всего девушек толпилось рядом с девушкой в белом платье, она выглядела словно пришелица из другого мира, из мира благородных рыцарей и прекрасных принцесс.

Актрисы в исторических костюмах смотрели на спортсменок с плохо скрываемым изумлением — как фарфоровые статуэтки, вдруг обнаружившие себя на одной полке с гантелями. Дамы в кринолинах невольно поджимали юбки, когда мимо проносилась очередная волейболистка.

Где-то в глубине площадки раздался возмущённый голос, судя по интонации — кого-то из помощников режиссёра. Но его быстро заглушил весёлый смех и восклицание:

— Ой, а это настоящая сабля⁈

Виктор тяжело вздохнул. День рождения Арины Железновой обещал стать незабываемым. В том числе и для съёмочной группы. Нужно было срочно спасать положение.

— Георгий Александрович! — Людочка подлетела к режиссёру, едва не споткнувшись о кабель. Её обычно аккуратно уложенные волосы растрепались, а в голосе звенела паника: — Катастрофа! Какие-то девицы ворвались! Дубль сорван! Двадцать первый дубль, Георгий Александрович! Холмогоров вне себя! Плёнка! Время! Свет уходит!

Она перевела дыхание и затараторила снова:

— Нужно вызвать милицию! Немедленно! Или хотя бы дружинников! Выгнать их всех и составить акт о порче социалистической собственности! Я напишу докладную в Госкино, пусть знают, в каких условиях приходится работать советским кинематографистам!

Савельев не отвечал.

Он стоял неподвижно, чуть склонив седую голову набок, и смотрел куда-то поверх плеча своей помощницы. Прищуренные глаза медленно двигались, словно объектив кинокамеры, выхватывая детали из пёстрой картины перед ним.

— Георгий Александ… — начала было Людочка, но режиссёр медленно поднял руку, и она осеклась на полуслове.

Тишина.

Савельев разглядывал незваных гостий с выражением художника, неожиданно обнаружившего перед собой чистый холст и полную палитру красок. Высокие. Статные. Загорелые руки и ноги, привыкшие к движению. Они смеялись, жестикулировали, перемещались по площадке с какой-то особенной, животной грацией — как молодые лошадки, выпущенные на весенний луг.

Одна из них — светловолосая, с короткой стрижкой — подпрыгивала возле осветительного прибора, что-то спрашивая у оторопевшего техника. Другая — высокая, темноволосая, с капитанской повязкой на руке — пыталась урезонить подруг, но её саму то и дело отвлекали то гусарские мундиры, то бутафорские сабли. Третья — крепко сбитая, широкобедрая, широкоплечая — несла картонную коробку так легко, словно та ничего не весила. Именно на ней-то глаза столичного режиссера и остановились.

— Георгий Александрович? — осторожно позвала Людочка. — Вы меня слышите?

— Вот оно, — произнёс Савельев негромко, всё ещё глядя на девушку, что шла к дому через лужайку уверенной поступью: — вот наша крепостная Варвара…

— Что⁈ — вскидывается ассистентка: — Георгий Александрович, вы же сейчас не серьезно, да? У нас съемки в разгаре, у нас шесть актеров на роли даже не утверждены еще, у нас пять вырезанных сцен, осень на дворе, люди в рубашках мерзнут! Очень трудно выглядеть томной дамой, когда ночью уже почти ниже нуля! Нам в этом году нужно на натуре все отснять, остальное уж в павильонах в Москве доснимем! Георгий Александрович!

— Сценарий, Люда. Страница сорок семь. Сцена с крестьянками у реки. Сенокос, купание красного коня, все вот это…

Людочка нахмурилась, взглянула в свой планшет, потом вскинула голову, вспомнив: — Но… Георгий Александрович, мы же её вычеркнули! Ещё в Москве! Вы сами сказали, что «бледные немочи» и «худосочные студентки художки» не в состоянии сыграть роль настоящей русской женщины. Вы говорили, что вам нужны Некрасовские типажи, чтобы коня на скаку остановила и в горящую избу вошла… а сейчас таких в природе нет. Я все помню.

— Мы не там искали. — мотает головой режиссер: — надо было на спортфак идти… вот она, женская красота! Люда, видишь вон ту, с коробкой? У которой коса через плечо?

Людочка проследила за его взглядом. Посмотрела на волейболисток. Потом на режиссёра. Потом снова на волейболисток.

— Вы же не серьёзно, — сказала она, и в её голосе проскользнула слабая надежда на то, что это шутка.

Савельев повернулся к ней, и в его глазах уже горел знакомый огонёк — тот самый, который команда научилась узнавать и бояться. Огонёк означал, что великий режиссёр увидел Кадр. А когда Савельев видел Кадр — остановить его не могли ни профсоюзы, ни партком, ни законы физики.

— Людочка, — произнёс он почти ласково, — представь себе: закат, золотой свет, поле со скошенной травой. Девушки в простых рубахах, разгорячённые работой. Капли пота на загорелых плечах. А потом — река. Смех, брызги, солнце играет в каплях воды. Молодость. Красота. Жизнь. Купание нагишом, красота русской деревни, закат, конец рабочего дня, юные крестьянки наконец могут снять с себя опостылевшие тряпки и предстать во всей своей красоте! Красоте, которой нипочем годы, десятилетия, века!

Он сделал паузу, давая словам повиснуть в воздухе.

— Кустодиев, Людочка. Живой Кустодиев. Не какие-то бледные студентки с театрального факультета, которых неделю откармливать надо, чтобы хотя бы в обморок не падали в одном кадре с живой лошадью. А настоящие русские красавицы. Посмотри на них — кровь с молоком! Посмотри на эту, с коробкой, она и есть наша Варвара!

— Крепостная девушка, подруга главной героини, которая помогает ей отбиться от насильников? — моргает Людочка, глядя на девушку с выдающейся фигурой, которая только что поставила картонную коробку на лужайку и пошла обратно к автобусу: — нет, глядя на нее, конечно, легко поверить, что она кого угодно раскидает в стороны… но она же не актриса! Она в кадре держаться не сможет! У нас Лыкова на эту роль пробовалась! И Маргарита Степанова!

— Мы снимаем не кино, Люда, мы снимаем жизнь. Вон посмотри… — Савельев кивает в ту сторону лужайки, где расположились спортсменки. Заинтересовавшая его девушка подошла к двум другим, которые видимо препирались по какому-то непонятному поводу и легко разрешила их спор — заграбастав их и унеся с собой — одну под мышкой, а другую на плече. Людочка подняла бровь. Сглотнула.

— Какая силища. — сказала она, чувствуя, как у нее слабеют коленки: — такая как прижмет… но они же не обучались…

— Ещё лучше! — Савельев хлопнул в ладоши. — Здоровые, сильные тела! Никакого жеманства! Они умеют двигаться, Людочка, двигаться естественно, понимаешь? За мной!

Он уже шагал к группе волейболисток, и Людочка, вздохнув, поспешила за ним, на ходу вытаскивая карандаш из-за уха.

Виктор первым заметил приближающегося режиссёра и шагнул навстречу, готовя извинения.

— Прошу прощения за вторжение, — начал он. — Мы сейчас соберём всех наших и не будем мешать. Просто у Арины день рождения и…

— Молодой человек, — перебил его Савельев, окидывая Виктора оценивающим взглядом, — вы тут главный?

— Я тренер команды. — говорит Виктор: — это целиком и полностью моя вина, что мы…

— Замечательно. — Савельев кивнул так, словно Виктор только что сообщил ему чрезвычайно важную информацию. — Как вас зовут?