— Вы невозможны, Виктор! — на лице Раисы Валерьевны наконец появляется широкая улыбка: — все, все, хватит. Я уже поняла, что вы чертовски обаятельны и когда одним осенним вечером мне будет особенно одиноко — я наберу ваш номер. Но уж тогда — попробуйте только убежать! Знаю я вас, мужиков!

— Эти слухи преувеличены. Несмотря на то, что я тренер и учитель физкультуры, бегаю я отвратительно.

— Все хватит меня смешить. — машет рукой женщина в белом халате: — Вить, ты скажи прямо чего тебе надо. Не обязательно было вот так… из-под печки в три коленца. Говори с чем пожаловал… физкультурник. Натворил чего и спрятаться надо на время? Могу диагноз «шизофрения» поставить, но потом на всю жизнь клеймо будет. Если выбора совсем нет, то ладно. Палату выделю, вот только никаких прогулок по городу, поймают — ко мне вопросы возникнут. Полгодика помаринуешься, выйдешь. Выкладывай чего натворил? — она откидывается в кресле и прищуривается, глядя на него: — слышала у тебя в команде несовершеннолетние есть? Судя по твоему поведению у тебя явный приапизм… соблазнил ее?

— … а? — поперхнулся воздухом Виктор: — Раиса Валерьевна⁈

— Ага, вот и истинные реакции пошли. — кивает головой Раиса Валерьевна: — вряд ли ты кого изнасиловал, ты же по натуре Дон Жуан и игрок, ты грубой силой пользоваться не будешь, тебе нужно чтобы плод сам тебе в руки упал и умолял его съесть… ага. Плюс ярко выраженный комплекс защитника. К себе сам относишься пренебрежительно «со мной все в порядке», а остальных спасаешь. С тем что у тебя в команде полно молодых и красивых девушек — считаешь нужным их защищать. Значит — вышел конфликт с кем-то из ухажеров? Покалечил кого? — она окидывает его взглядом: — физически крепкий, судя по взгляду — уверен в себе, способен на насилие, знаешь и умеешь как делать людям больно. Циничен в достаточной мере чтобы спрятаться в «дурке» пока идет следствие.

— А вы опасный человек, Раиса Валерьевна. — говорит Виктор: — даже не знаю как после этого я вам массаж буду делать. Мне страшновато даже.

— Мужчины должны преодолевать свой страх, не так ли? — усмехается она: — так что? Когда тебе палата нужна? Диагноз прямо сейчас поставим, кликну санитаров и вперед. Запакуем в смирительную рубашку пикнуть не успеешь, у меня они здоровенные, умеют с буйными справляться. Вечерком приду лично, клизму поставлю, литра два сразу, с марганцовкой, чтобы не думал, что жизнь тут малина.

— Какой сервис… поставить диагноз за десять минут беседы. — округляет глаза Виктор: — не успел очнуться, а уже в смирительной рубашке и с клизмой в заднице. Поистине таланты ваши выше неба и шире моря, уважаемая.

— Я же говорю — крепкий орешек. Так и что? — пальцы барабанят по столу: — будешь запираться? Я же могу и согласится на твои непристойные предложения, тренер. Потом бежать будет некуда, я тебя везде достану. — на лице у Раисы Валерьевны снова появляется улыбка.

— Видимо вот именно тут мне и должно было стать страшно. — кивает Виктор: — но нет. Увы, но я искренне влюблен в вас и жажду объятий, слов любви, сладких поцелуев, сплетения ног и готов пастись среди лилий, пусть даже это будет последнее что я сделаю в этой жизни…

— Упрямый. — вздыхает женщина в белом халате, ее взгляд неуловимо меняется, а в голосе появляется сталь: — ладно, уговорил. Выслушаю. То, что выполню — не факт. Но выслушаю. Чего там у тебя?

— Есть у вас санитар один. Васильев, — говорит Виктор, придвигаясь чуть ближе к столу: — он сожительствует с некой Светланой Тереховой. У Светланы есть дочка Оксана, которая в школе учится, восьмой класс.

— Таак. — прищуривается Раиса Валерьевна: — мне уже не нравится куда этот разговор клонится. Продолжай.

Здание администрации психоневрологического диспансера стояло немного в стороне от основного корпуса. Оно напоминало увеличенный сельский дом культуры, построенный ещё в эпоху раннего социализма — двухэтажное, массивное, оштукатуренное, с облупившейся бледно-жёлтой краской и выцветшими от солнца тёмно-красными наличниками на окнах.

Перед зданием — типовой советский двор для учреждений: чахлый газон с проплешинами, несколько клумб с перебитым кирпичом по краям, у крыльца кривенькая берёзка и пара древесных кустов, между которыми вросла лавочка из крашеных досок. Всё пространство вокруг — выложено плиткой с обвалившимися краями, кое-где торчали металлические урны на бетонных ножках с вечным окурком и парой фантиков внутри.

Дальше — ряды облетающих тополей и вязов, у подножия деревьев лежит уже опавшая листва, красного и желтого цветов. На горизонте виднелся корпус больницы с решетками на окнах, а за оградой — вечная дорожка из разбитого асфальта, ведущая к остановке автобуса, где торчит облезлый указатель с полустершейся надписью «Психоневрологический диспансер». В воздухе — терпкий запах прошлогодней листвы, влажной земли и слабого едкого дезинфектора, которым умывалось здание в особенно пасмурные дни.

Он вышел на крыльцо и огляделся. Деревья вокруг уже почти сбросили с себя листву, оставив лишь одинокие яркие пятна красно-желтого цвета, трепещущие на осеннем ветру. Подумал про тот самый лист из рассказов О’Генри, про лист, нарисованный больным художником на стекле для того, чтобы одна девочка, вбившая себе в голову что непременно умрет с последним листом — жила. Неисправимым романтиком в душе был этот Сидни Портер, человеком, который до конца верил в лучшее в людях… наверное это хорошо — видеть в людях лучшее.

— Ну что? — спросила у него Альбина Николаевна, пристраиваясь рядом: — как там?

— Все нормально. Обещала не вмешиваться. — пожал он плечами, остро жалея, что так и не научился курить. Сейчас бы выбить сигарету из пачки и поднести к лицу огонь зажигалки…

— Все-таки ты обаятельный соблазнитель, Полищук. — говорит Альбина, которая видимо читает его мысли и достает из своей сумочки пачку сигарет. Прикуривает от зажигалки, откидывает волосы назад, выдыхает вверх клуб дыма: — в этом нужно отдать тебе должное. Я тебя недооценила. Впрочем, тогда ты еще со своей Анжелой ходил и был тихой, неприметной мышкой. Стоило ей тебя бросить — ты вон как развернулся… не остановить. Скоро на международный уровень выйдешь. Кто бы знал что для успеха тебя нужно бросить.

— Все беды от женщин. — кивает он: — если бы не Ева так до сих пор в раю жили бы. Много крови, много песен за прекрасных льется дам…

— И что думаешь? — спрашивает его Альбина через некоторое время: — пока мы девчонок у твоей Арины оставили, это ладно. Я с мамой поговорила, убедила согласие на загородную поездку написать, но это два, максимум три дня. Потом что? Если РОНО узнает, что мы тут самоуправством занимаемся, — мне потом голову открутят. А мне это не нужно, у меня последний год в глубинке, мне обещали контракт в Северную Группу Войск подписать, в Польшу. В среднюю школу номер десять в городке Щецинек. Я честно тебе признаюсь, Вить, я туда всю дорогу стремилась, за границу выехать. Мне Оксану жаль конечно, но что мы сделать можем? Мама ее сделает так как отчим скажет, она запугана и в то же время — любит этого придурка. Я такие случаи видела, они там в семье могут собачиться, как угодно, а если кто со стороны влезет — так вдвоем на него кидаются.

— Подписала-таки согласие? — Виктор с уважением смотрит на Альбину: — как ты с ее мамой договорилась?

— Чего с ней договариваться. — Альбина встряхивает волосами, снова затягивается, огонек на кончике сигареты вспыхивает, она складывает губы трубочкой и выдает струю дыма: — она напуганная овечка. Я к ней просто подошла и сказала, подпишите вот тут, у нас экскурсия за город на два дня, все оплачено. Она молча подписала, представляешь? Не спросила, где девочка, что поела, во что одета, прохладно же, уже осень! Как страус, голову в землю засунула и видеть ничего не желает!

— Ну так и хорошо, нет? — спрашивает Виктор. Альбина качает головой.

— Это вопрос кого она больше боится, Вить. А больше она боится своего сожителя, этого Григория Васильева. Подписала, потому что он ей не запрещал. А как он узнает… — она пожимает плечами: — ладно если ему все равно и может даже понравится, что девчонки-подростка дома нет. Деньги не тратятся, опять-таки квартира у них однокомнатная… но если он вдруг на дыбы встанет? Тогда она нам больше ничего не подпишет.