— Что? Нет, — я мотнул головой.

— Уже два пропуска, — его пальцы выудили из стопки пару листов. — Вы прямо добиваетесь своего отчисления. Вот, смотрите.

Он положил передо мной документы и откинулся в кресле. На его губах играла торжествующая улыбка.

Я уставился на бумаги. Рапорты от преподавателей о моих пропусках. Всё чинно, всё по форме.

Первый рапорт подписал Конрад Бергсон. Не думаю, что сделал это намеренно. Текст оказался распечатан на принтере, только подпись стояла от руки.

Бумага сухо сообщала, что студент Орлов не явился на два занятия по боевой подготовке. Отложил лист в сторону и прогнал картину, как Бергсон хмуро подписывает докладную, а рядом с ним стоит проректор и с гаденькой ухмылкой забирает её.

Неужели Конрад хотел вчера меня предупредить, что подписал рапорт? Он вызывает у меня всё больше и больше вопросов. Где бы взять на них ответы?

Вторая докладная оказалась написана от руки. Мелкий, красивый почерк гласил, что я не явился на две пары по иностранным языкам древности. А подписал её некто Терентий Робертович Кузьмин. Даже не знаю кто это…

Я поднял голову от рапорта и Шелестов опередил меня:

— Что, не знаете, кто это? Так я вам поясню, — его губы растянулись в ухмылке, — вы, граф, пропустили два первых занятия по важнейшей дисциплине своего факультета. Терентий Робертович замечательный специалист по древнегреческому языку…

И Ваша подстилка, подумал я, разглядывая стену за спиной проректора, на которой висел портрет императора. Высокий, черноволосый мужчина стоял рядом с конём и, сжимая в руке поводья, хмуро смотрел на художника. Видимо, он предчувствовал, что картина выйдет так себе.

Я не особо разбираюсь в живописи, но, как по мне, мазки можно было сделать меньше, чтобы чётче прописать детали мундира и орденов. А так, широкими мазками, они, словно расплывались перед глазами, оставляя зрителю для фокусировки только лицо государя.

— Вы меня слушаете, Орлов? — в голосе проректора зазвучала злость, и я перевёл взгляд на него.

— Да, простите, задумался, — я отложил рапорт Кузьмина в сторону, — древнегреческий язык, говорите?

— Не только, — процедил Шелестов и тряхнул своей гривой, так, что хвост мелькнул из-за плеча, совсем как у коня на картине. — Ваш подход к учёбе вызывает много вопросов…

— Я готов сдать экзамен по древнегреческому экстерном, — пожал я плечами, от чего лицо проректора застыло без движения, только глаза прожигали во мне дырку взглядом, — изучал в школе, знаете ли.

— Кирилл Дмитриевич, — протянул Шелестов, — это недопустимо, вы не учитесь по индивидуальному графику, а числитесь в академии. Ещё раз такое повторится, и я вас, с превеликим удовольствием, отчислю

— Лаврентий Петрович, — я умостился на стуле покрепче и, опёршись локтями в стол, сцепил руки в замок прямо перед ним, — скажите честно, с чего Вы так хотите от меня избавиться? Вы левый?

Надоели мне эти игры в интриги и недомолвки. Он уже несколько раз пытался меня выгнать, так что пусть объяснит. Найдётся у него смелость? Или горазд только бить исподтишка?

— Потому, что вы здесь лишний, — не моргнув выдал Шелестов с заметной яростью. Его лицо исказилось гневом, и он буквально выплёвывал слова: — наша семья слишком много труда вложила в академию, а ты всё портишь. Студенты и преподаватели готовы вспыхнуть и кинуться друг на друга в любой момент.

— Позвольте, — я расцепил руки и развёл ими, — не я придумал политическую систему Империи и создал предпосылки для разногласий…

— Да плевать мне на политику, — гаркнул Шелестов и из его рта действительно полетели слюни, — ты ведёшь себя вызывающе, конфликтуешь с аристократами, баламутишь воду. Осокин на проверке силы…

— То есть, мне надо было спустить оскорбление? — перебил я его.

— Именно, — кивнул он, — здесь учатся наследники и дети великих родов, все ведут себя воспитанно…

— Бред, — хмыкнул я, и он осёкся. — Вы несёте бред.

— Что? — его глаза полезли на лоб, — да как ты смеешь…

— Да легко, — я подался вперёд и, навалившись на его стол, посмотрел ему в глаза, — Вы трус и дурак, раз думаете, что все тут ведут себя достойно и воспитанно. Сильные притесняют слабых, а Вы закрываете на это глаза. Но, стоило мне ответить обидчику, как Вы назначили меня крайним.

— Вон отсюда, — завопил Шелестов, и указал рукой на дверь, — пшёл…

— Да я-то уйду, — хмыкнул я, вставая со стула, — но пока Вы остаётесь здесь, ничего не поменяется. Не я, так кто другой дал бы отпор Осокину, и последствия…

— Ты рушишь дело моей жизни…

— Я? — ткнул себя пальцем в грудь, — а не Вы ли, Лаврентий Петрович? Закрывая глаза на проделки княжичей и детей графов? Не удивлюсь, если они тут втайне обесчестили уже какую девицу, а вы покрываете это.

Лицо Шелестова пошло красными пятнами и он не мог вымолвить ни слова. Только булькал, открывая рот. Его руки потянулись к вороту мантии и стали его оттягивать.

— Предупреждаю, не делайте меня крайним. Не лезьте ко мне. Хотите сохранить свою академию? Так относитесь ко всем одинаково.

Я отошёл к двери и обернулся.

— Но Вы же боитесь, Осокины, Твардовские, — я припоминал фамилии аристократов, о ком слышал, — Чернышёвы-Кругляковы и другие, кто здесь учится, они влиятельнее меня, и Вам проще угождать им, да же?

В ответ проректор что-то прохрипел и замахал руками. Я почувствовал движение магии по его каналам, но, даже не дёрнулся. Он создавал лечебное заклинание для себя.

Не только трус, но и слабак. В молодом возрасте мучиться сердцем, нда.

Дождался, когда он создаст заклинание, и оно ему поможет, а потом, когда он отдышался, произнёс:

— До свидания, Лаврентий Петрович, — я открыл дверь из его кабинета, — я Вас услышал и больше не пропущу занятий.

Дверь за моей спиной закрылась, и я поспешил из административного корпуса.

Прямой вопрос дал неожиданный результат. Шелестов ответил, пусть и резко, но правдиво. Мои ощущения подтвердились, он не враг мне. Вернее, не такой, как остальные противники. Ему не нужна моя смерть или наследство. Он просто радеет за детище своего рода.

Что ж, это радует. Если он услышал меня, то мы придём к взаимопониманию. Если нет, то повторю ещё раз, но прогибаться ему в угоду я не собираюсь.

Объяснять, что я не хотел так громко о себе заявлять я не буду. Это сама система их академии вынудила меня. Пусть закручивает гайки среди всех студентов, а не видит проблему только во мне. Сможет ли? Вопрос хороший. А смогу ли я?

Я замер на развилке. Одна дорога вела к общаге, другая к сараю клуба. Уже смеркалось, и прохладный ветер раскачивал ветви деревьев. Редкие студенты обтекали меня, словно река речной валун, и устремлялись по своим делам.

Символично получается. Распутье в мыслях и в жизни. Смогу ли я поменять здесь всё так, как должно? Как заявлено академией? Чтобы аристократы действительно были здесь равны.

Нужно мне это? Не знаю. Мне нужно одно — отучиться здесь и получить диплом. Заодно вернуть части духа. Если для этого понадобится разрушить и перестроить местный уклад, что ж, так тому и быть. Но помыкать собой, и подняться за мой счёт я больше никому и никогда не позволю.

Взгляд скользнул в сторону сарая, но я туда не пошёл. Лучше лягу сегодня спать раньше. Завтра новый день, надо сходить на пары, чтобы у Шелестова не было причин ко мне цепляться, а потом займусь делами. Узнаю, что там с аукционом, и надо делать артефакт для Керр: скоро придётся доехать до морга.

Проснулся раньше будильника, Тихон еще спал у него сегодня первой пары не было. Прикрыл дверь в его комнату, чтобы не разбудить. Привел себя в порядок, позавтракал и отправился на занятия

Аудитория встретила меня привычным шумом голосов. У окна девчонки, размахивая руками, обсуждали новый сериал. Кто-то торопливо дописывал конспект, склонившись над тетрадью.