— Ханс, ты едешь на встречу, — сказал Вёлькнер твёрдым голосом, не терпящим возражений. — Узнай, кто они и чего хотят. Будь осторожен. Если почувствуешь неладное, уходи немедленно. Возьми оружие и не рискуй без необходимости. Держи меня в курсе.

Дитрих кивнул, хотя в его глазах мелькнула тревога. Он был опытным офицером, но такие встречи, особенно в Абиссинии, где каждый второй мог оказаться шпионом или предателем, заставляли его чувствовать себя уязвимым.

— Да, господин майор, — ответил он, поправляя очки, чтобы скрыть лёгкую дрожь в руках. — Я подготовлюсь.

— И ещё, — добавил Вёлькнер. — Не доверяй никому. Даже Абебе. Если что-то пойдёт не так, ты знаешь, что делать.

Дитрих кивнул, его лицо напряглось, но он был готов выполнить приказ. Он вышел вместе с Абебе, оставив Вёлькнера одного. Майор вернулся к карте, его пальцы сжали ручку на столе. Он чувствовал, как игра становится всё сложнее, но это только разжигало его азарт. Он начал мысленно прокручивать возможные сценарии: кто могли быть эти «важные люди»? Местные вожди, недовольные итальянцами или Императором? Или, возможно, это была уловка британцев, чтобы выманить его людей? Вёлькнер знал, что должен быть готов ко всему — к предательству, обману или неожиданным союзникам.

Через два часа Дитрих стоял у старого склада на окраине Аддис-Абебы. Улица была пустынной, лишь пара тощих собак бродила между грудами мусора, а ветер поднимал облачка пыли, кружившие в лучах полуденного солнца. Дитрих чувствовал себя не в своей тарелке. Абиссиния была чужой, дикой землёй, где правила игры менялись с каждым шагом. Он привык к чётким приказам и строгой дисциплине Абвера, но здесь всё было иным: взгляды торговцев на базаре, шёпот в тавернах, тени в переулках — всё казалось частью невидимой угрозы. Его пальцы теребили ремень кобуры под лёгким плащом, и он старался дышать ровно, чтобы успокоить бешено колотящееся сердце.

Из-за угла появился долговязый абиссинец в потрёпанной тунике. Его лицо было худым, с резкими чертами, а глаза — цепкими, как у ястреба. Он двигался легко, почти бесшумно. Дитрих напрягся, его рука невольно скользнула ближе к кобуре. Он знал, что в Абиссинии даже самый невзрачный человек мог оказаться шпионом или убийцей.

— Ты Дитрих? — спросил абиссинец низким голосом с лёгким акцентом. Он говорил на амхарском, но Дитрих, изучивший язык за месяцы работы в Аддис-Абебе, понял его без труда.

— Да, — ответил Дитрих, стараясь сохранять спокойствие, хотя его сердце колотилось всё сильнее. — Ты от Абебе?

Мужчина кивнул, но его взгляд оставался насторожённым, словно он оценивал Дитриха, ища в нём слабину.

— Идём, — сказал он, указывая на телегу, запряжённую тощим мулом. — Они ждут.

Телега была старой, с облупившейся краской, но выглядела крепкой. Дитрих заколебался, но всё же последовал за абиссинцем. Он забрался на телегу, и мужчина молча протянул ему чёрный мешок.

— Надень, — сказал он, не глядя на Дитриха. — Так надо.

Дитрих нахмурился, его сердце забилось ещё быстрее. Мешок на голове был плохим знаком. Это означало, что его везут туда, где он не должен знать дорогу. Он понимал, что это стандартная мера предосторожности, но ощущение уязвимости не покидало его. Он взял мешок, натянул его на голову и почувствовал, как грубая ткань прилипла к лицу, мешая дышать. Абиссинец щёлкнул поводьями, и телега тронулась, её колёса заскрипели по неровной дороге.

Ехали около часа. Дитрих пытался считать повороты, прислушивался к звукам, но слышал лишь скрип телеги, фырканье мула и редкие голоса прохожих. Городской шум постепенно сменился тишиной, лишь изредка прерываемой криками птиц или далёким лаем собак. Они выехали за город, в пустынные земли, где дорога становилась всё более ухабистой. Дитрих чувствовал, как пот стекает по спине, а нервы натянуты, как струны. Он был готов к худшему, но надеялся, что интуиция Вёлькнера не подвела. Его мысли метались: кто ждал его? Что они хотели? И, главное, вернётся ли он живым?

Наконец телега остановилась. Абиссинец снял мешок с головы Дитриха, и тот заморгал, привыкая к яркому свету. Они были далеко от города, в окружении холмов, покрытых редкими кустами и сухой травой. Солнце стояло высоко, его лучи жгли кожу, а воздух был сухим и горячим. Перед ними стояла небольшая хижина, сложенная из глины и веток, с крышей из пальмовых листьев. Рядом паслись несколько коз, их блеяние нарушало тишину, а у входа в хижину стоял мужчина — высокий, широкоплечий, в традиционной белой шамме. Его лицо было суровым, с глубокими морщинами, а глаза смотрели так, что Дитрих невольно почувствовал себя не в своей тарелке.

— Входи, — сказал долговязый абиссинец, указывая на хижину.

Дитрих поправил очки и шагнул вперёд, стараясь держать себя в руках. Его рука невольно коснулась кобуры под плащом, но он заставил себя опустить её. Внутри хижина была скудно обставлена: деревянный стол, несколько стульев, глиняный кувшин с водой. За столом сидел мужчина лет пятидесяти, его шамма была вышита золотыми нитями, а на поясе висел кривой кинжал с резной рукоятью. Его лицо было спокойным, но в глазах читалась решимость, словно он привык командовать и не терпел возражений. Рядом стояли двое молодых мужчин с винтовками за плечами. Их взгляды были полны подозрения, и Дитрих чувствовал, как они следят за каждым его движением, готовые в любой момент схватиться за оружие.

— Ты из Абвера? — спросил главный, его голос был глубоким, с лёгким акцентом, выдававшим происхождение из народа оромо.

Дитрих кивнул, стараясь сохранять спокойствие, хотя его сердце билось быстрее обычного. Он чувствовал, как пот скапливается под воротником рубашки, но старался не показывать нервозности.

— Лейтенант Ханс Дитрих, — представился он. — Меня прислали, чтобы узнать, чего вы хотите.

Мужчина слегка улыбнулся, но в его улыбке не было тепла — она была скорее хищной.

— Я — Микаэль, сын Кэбэдэ, вождь оромо, — сказал он. — Мои люди устали от войны, но мы не хотим ни итальянцев, ни власти, которая нас угнетает. Мы знаем, что вы, немцы, играете свою игру в Абиссинии. И мы хотим знать, насколько вы готовы нам помочь.

Дитрих напрягся. Это был не просто разговор — это была проверка. Оромо были одним из крупнейших народов Абиссинии, их численность и воинственность делали их силой, с которой нельзя было не считаться. Их поддержка могла дать Абверу огромное преимущество, но их ненависть к иностранцам была хорошо известна. Дитрих понимал, что должен ответить осторожно, чтобы не спугнуть их, но и не обещать того, чего не мог выполнить. Его мысли метались: что он мог сказать? Как далеко он мог зайти, не связывая Абвер обязательствами, которые Берлин не одобрит?

— Абвер заинтересован в стабильности, — начал Дитрих, тщательно подбирая слова. — Мы не хотим, чтобы Абиссиния попала под власть итальянцев, но понимаем, что текущая ситуация неустойчива. Если ваши цели совпадают с нашими, мы можем обсудить сотрудничество. Но мне нужно знать, чего вы хотите и что можете предложить.

Микаэль наклонился вперёд, его глаза сузились, словно он пытался заглянуть в душу Дитриха. Его взгляд был тяжёлым, и Дитрих почувствовал, как по спине пробежал холод.

— Мы хотим свободы для оромо, — сказал Микаэль. — Нынешняя власть держит нас в узде, как и её предшественники. Она говорит о единстве Абиссинии, но её единство — это оковы для моего народа. Итальянцы обещают нам землю и автономию, но мы знаем, что их обещания — ложь. Они хотят сделать нас своими марионетками. Если Абвер поможет нам с оружием, деньгами и, возможно, советниками, мы можем изменить баланс сил. Но власть не должна достаться итальянцам. Мы хотим гарантий, что вы поддержите нас, а не Муссолини.

Дитрих молчал, обдумывая слова Микаэля. Это был опасный разговор. Абвер мог использовать оромо, чтобы ослабить противников, но поддержка повстанцев означала бы прямое противостояние с итальянцами, что шло вразрез с приказами Берлина. Вёлькнер предупреждал, что открытая эскалация недопустима — Берлин хотел, чтобы Абвер действовал скрытно, не провоцируя Муссолини. Но отказаться от такого предложения тоже было рискованно. Оромо могли найти других союзников — британцев, давно рыскавших по Абиссинии, или даже СССР, чьи агенты чувствовали себя здесь уверенно. Дитрих чувствовал, как его мысли кружатся, словно в водовороте. Он должен был выиграть время, не давая твёрдых обещаний.