С возвращения из лагеря прошло уже почти двадцать лет, и больше десяти, как умер Лоренцо. Но он обрел новую жизнь на театральной сцене. И главное — он говорит совсем не мало. В спектакле Пьетро (Такка) разговаривает с Альдо (Примо) и неразлучным с ним Альберто. В какой-то момент на сцене появляется даже здоровяк Элиас Линдзин — еще один незабываемый персонаж из «Человек ли это?».
На заднике — разбомбленная стройплощадка. На сцене — недостроенная стена. Леса представляют собой две опоры и деревянную доску-перекладину. На этой конструкции стоит Пьетро; у него в руках — кельма и шпатель. На доске — корыто для раствора. Справа, толкая тачку с лопатой, подходит Альдо и останавливается у лесов. Пьетро делает знак рукой, чтобы он переложил раствор лопатой в корыто. Альдо смотрит, не понимая, что от него требуется.
ПЬЕТРО. Los, aufheben [Давай, возьми это].
Альдо берет лопату и неуклюже погружает ее в раствор.
АЛЬБЕРТО (появляется слева, толкая тачку; видит Альдо и на миг останавливается рядом с ним). А, тебя взяли в чернорабочие? Но это не так делается. Смотри (показывает). Видишь?
ПЬЕТРО. Так вы итальянцы?
АЛЬБЕРТО (обращаясь к Альдо). Черт возьми, опять тебе подфартило. Итальянский каменщик! Не упусти случай, черт побери! Меня уже ждут с тачкой. (Уходит, оглядываясь.)
ПЬЕТРО. Видно, ты ничего в этом не смыслишь. Но работу делать надо. (С подозрением оглядывается по сторонам и без спешки спокойно спускается с лесов.) Дай мне. (Несколько раз погружает лопату в раствор, перекладывает его из тачки в корыто и возвращает лопату Альдо.) Держи и делай вид, что продолжаешь. (Поднимается наверх и начинает выкладывать стену.)
АЛЬДО (какое-то время стоит ошеломленный). Спасибо. (Пьетро молча продолжает работу.) Ты откуда?
ПЬЕТРО. Из Фоссано.
АЛЬДО. А тут как оказался?
ПЬЕТРО (флегматично пожимает плечами). Сам приехал. Меня направили сюда на работу.
АЛЬДО. В каком смысле направили? Ты хотел сюда попасть или нет?
ПЬЕТРО. Мы каменщики, колесим по свету. Я был во Франции с одной фирмой, пришли немцы и отправили нас сюда. (Снова пожимает плечами.) Наняли на работу.
АЛЬДО. И как тебе тут?
ПЬЕТРО. Так же, как везде. Мало хлеба, одна картошка и никакого вина. Живем в бараке; по воскресеньям свободны. Одна скука. Не так, как вы.
ЭЛИАС (проходит справа налево с мешком на плечах, на минуту ставит мешок на землю и смотрит, как работают эти двое). Oué bueno este italiano [А этот итальянец хорошенький]! (Игривым тоном, одновременно протягивая вперед два указательных пальца.) Combinazia [Комбинация]! (Взваливает на плечи мешок и уходит.)
АЛЬДО. Я из Турина… Для нас тут все по-другому.
ПЬЕТРО (осторожно оглядываясь по сторонам и чуть понижая голос). Да, я знаю. Они совсем сбрендили: видел я, что они с вами делают… (Пауза, продолжает работать.) И трубу Биркенау… (Еще одна пауза.) Я науке не ученный, но для меня еврей — такой же христианин, как и другие. (Пауза, продолжает работать.) Лучше нам с тобой сразу поладить, потому что мы тут все как перелетные птицы. Сегодня ты работаешь тут, а завтра неизвестно где. Приходи каждое утро после второго гудка к штабелям дров. Знаешь, где это? Напротив Bau 930, на углу Ха-Штрассе. И захвати с собой пустой котелок: там найдешь полный. Только осторожно, чтобы никто тебя не увидел. Но думаю, ты и сам знаешь. В этом-то деле вы все хороши.
АЛЬДО. А ты не придешь?
ПЬЕТРО. Мне тоже нельзя, чтобы меня заметили. Знаешь, что нам сделают, если застукают вместе вне работы? Тебя в газ отправят, меня — как вас, в лагерь.
АЛЬДО. Давай сразу проясним: никто не станет рисковать просто так. Мне нечего дать тебе взамен. Разве что потом, в Италии, если выберусь отсюда.
ПЬЕТРО. Не болтай. Я ни о чем не прошу. Когда что-то надо сделать, это делают. (Спускается с лесов и осматривает стену, прищурив один глаз, чтобы оценить, насколько ровной она получилась.)
АЛЬДО (сдавленно смеясь). Как стены…
ПЬЕТРО (на полном серьезе). Да, именно так. (Поднимается чтобы разровнять раствор.)[640]
Перевернутый мир
<…>
Он сказал это таким спокойным голосом, что удивил самого себя:
— Понятно: для меня это тоже нелегкий выбор, но я думаю, это лучшее, что можно сделать. Человек должен хорошо обдумывать свои решения, — и добавил после паузы: — Как и слова. — Леонид не ответил[641].
<…>
Примо Леви. Если не сейчас, то когда? 1982
[642] Послания
1
«Я сам приехал. Меня наняли в Германию на работу», — говорит Пьетро-Лоренцо в спектакле. Противоречивый образ создается через альтер эго и, несомненно, не сочетается с понятием добровольности. «Ты хотел сюда попасть или нет?» — допытывается Альдо в театральной постановке, получая взвешенные, мудрые ответы. Они оставляют ощущение, что там, в «последней клоаке “немецкой вселенной”»[643], в этом l’anus mundi (анусе мира, по Леви)[644], где не хватает хлеба, много картошки и «никакого вина», мало кто мог оказаться по собственному желанию. Карточки из столовой подтверждают: основными блюдами в «меню» были хлеб и суп.
Употребляя в этой книге слово «вольнонаемный», я часто беру его в кавычки. Так поступал и Леви, когда спустя десять лет вернулся к обстоятельствам своего спасения. Среди них — встреча со «свободным» каменщиком: и здесь кавычки тоже имеют особый смысл[645].
Лоренцо должен был постоянно ощущать принуждение с 1943-го и до лета 1944 года — до встречи с заключенным № 174 517. В августе в Германии было около 7 651 970 иностранных рабочих (вольняшек и узников) — более четверти всей рабочей силы[646]. Гауляйтер Тюрингии Фриц Заукель[647] за несколько месяцев до этого заявил, что «из пяти миллионов иностранных рабочих, трудившихся в Германии, менее 200 000 оказались там добровольно»[648].
В Фоссано фашистское руководство марионеточной Итальянской социальной республики рекомендовало набирать «добровольцев» среди «бездельников» и «бывших военных». Это явствует из документа, датированного апрелем 1945 года[649]. На случай неподчинения[650] предусматривались карательные меры — найти желающих отправиться на чужбину было не так уж и просто.
Как пишет Чезаре Бермани в книге «За работой в Германии Гитлера», из 82 517 итальянских рабочих, отправленных в Третий рейх после 8 сентября 1943 года, несколько десятков тысяч могут считаться «вольнонаемными» («Кавычки здесь необходимы», — подчеркивает историк)[651].
В этом «большом и запутанном» мире[652] подневольного труда итальянцы оказались где-то посередине «между заложниками и работниками по принуждению», отмечает Мантелли в своем исследовании «Товарищи по труду» (Camerati del lavoro). Возвращаться домой им было запрещено, и примерно 100 000 из них оказались запертыми в рейхе[653]. В августе 1944 в Аушвице III и на предприятиях I. G. Farben под постоянными бомбежками союзников[654] работали 30 539 заключенных, около 35 000 гражданских и около 1000 британских военнопленных[655].
