Не знаю, какие именно слова произнес Лоренцо во время того разговора. Но могу судить по открытке, которая пришла через три недели. Так и представляю себе этот ответ, произнесенный за бог знает каким бараком — с опущенной головой и отведенным взглядом: «Не имеет значения, amico».
Ночь, которая не хотела заканчиваться
1
Лоренцо крепко стоял на ногах у самого края ада — дольше двух лет и восьми месяцев подряд. Мы не знаем, планировал ли он побег до знакомства с заключенным № 174 517 (но среди вольняшек только за первые месяцы 1944 года было не меньше 500 попыток)[779].
По прошествии десятилетий и учитывая, насколько потаенной бывает человеческая душа, мы не можем узнать, почему Лоренцо остался. Из страха? Оттого, что ему было важно «хорошо делать» свою работу? А может, потому, что ему платили? Или оттого, что в Италии у него не было ’na fumna — женщины, из-за которой его бы тянуло домой? Он не мог бросить двух тонущих в нужде доходяг? Его не пускала неразрывная связь, возникающая между спасателем и спасаемым?[780] Или он остался по совокупности причин?
Но мы точно знаем: кроме Леви, в «Суиссе» у него был еще один друг. Я не упомянул о нем, описывая первую встречу Примо и Лоренцо: это была важная сцена, и я решил убрать из нее «фоновый шум». Но в лунном пейзаже — результате разрушительных бомбардировок — присутствовал еще один человек, итальянец по фамилии Перук (если она, конечно, настоящая) и с неизвестным нам именем.
Зная о привычке Леви добавлять в рассказ элементы вымысла и давать новые имена многим «персонажам», я решил не тратить слишком много времени на поиск информации. К тому же сам Леви рассказывает о Перуке в нарративе легенды, а не реальной истории.
Перук из Фриули был для Лоренцо как Санчо для Дон Кихота. Лоренцо всегда держался с врожденным достоинством человека, которого не страшит риск. Перук, в отличие от Лоренцо, маленький и приземистый, был беспокойным и нервным и постоянно крутил головой. Его глаза сильно косили, как будто бы Перук в постоянном страхе заставлял себя одновременно смотреть прямо и по сторонам, как делают хамелеоны[781].
Леви упомянул Перука в рассказе, опубликованном в 1981 году и посвященном Лоренцо, и, насколько мне известно, больше ничего о нем не писал. Перук был в том тексте единственным добавлением. Автор поместил его между теми, кто помогал безусловно, как Лоренцо, и теми, кто облегчал чужой голод, чтобы просто избежать жадных взглядов либо из эфемерных проявлений человечности или мрачного любопытства.
Перук помогал заключенным, но нерегулярно. Потому что трусил.
Он приносил хлеб итальянским узникам, но скрытно и не каждый день, потому что слишком боялся непонятного и зловещего мира, в котором оказался. Он протягивал хлеб и сразу же убегал, не дожидаясь даже краткого «спасибо»[782].
В какой-то момент я все же решил поискать информацию в Архивах Арользена. Сколько таких Перуков оставили след в сломленной господством «Оси» Европе? Много. И мое внимание привлекли двое из них. Первый, Этторе[783], родился в 1908 году в коммуне Кьонс[784], однако в марте 1944, согласно немецким документам, никак не мог быть в Аушвице.
Второго звали Антонио[785], и он, как и «наш» Перук, был фриульцем из коммуны Канева, недалеко от города Порденоне. Если я правильно разобрал написанное от руки, Антонио был почти ровесником Лоренцо (родился 22 апреля 1906 года) и работал на компанию Colombo (владелец — инженер Марио Коломбо из Рима[786]). Эта компания подписала контракт одновременно с фирмой G. Beotti в 1943 году[787], что способствовало итало-немецкой интеграции. На начало 1945 года Антонио числится заключенным Дахау, и это не сходится со сведениями, которые у нас имеются благодаря Леви.
Многочисленные телефонные звонки предполагаемым потомкам не дали никаких результатов. Перук остался тенью без реальных зацепок. В архивах Аушвица нет списков итальянских вольнонаемных работников — о них вообще крайне мало данных[788]. Можно оценить масштаб поиска: приходится действовать наугад, вылавливая одно имя из миллионов «добровольцев» и «свободных», заполонивших Третий рейх в те годы. Из рабочих-рабов, на самом деле принуждаемых к труду и закованных в кандалы. Извлечь этих людей из забвения непросто, а в некоторых случаях — и невозможно.
2
Леви не раз говорил, что как писатель сознает свою (относительную) беспомощность перед могуществом трехмерной реальности, начиная с самого интимного — психологического аспекта.
В статье «Аушвиц, тихий городок» (Auschwitz, citta tranquilla), опубликованной в газете La Stampa в марте 1984 года, он признался: прочитал десятки книг о психологии палачей, но так и не получил ответов на свои вопросы; «возможно, проблема в том, что задокументированные свидетельства не могут передать всю глубину человеческого естества, — с этой задачей драматурги и поэты справляются лучше, чем историки и психологи»[789].
Что уж говорить о связи между словами и действиями: «Облекать факты в форму слов — занятие бесперспективное», — написал он в рассказе «Углерод»[790], [791], последнем из «“минеральных” рассказов»[792], [793] сборника «Периодическая система». «Невозможно полностью отобразить человека из крови и плоти в персонаже и создать ему объективную историю, ничего не исказив», — подчеркнул Леви десять лет спустя на страницах сборника «Чужое ремесло» (L’altrui mestiere)[794].
Яркий пример — рассказ «Железо», посвященный Сандро Дельмастро[795], который в литературной обработке Леви стал сыном каменщика (в реальности это было не так)[796]. Сандро — друг Примо с университетской скамьи и верный товарищ по горным походам. В те времена альпинизм был синонимом свободы и возможностью проверить себя на прочность. Дельмастро стал для Леви учителем жизни.
«В самой глубине его души зрела потребность подготовиться (и подготовить меня) к железным временам, которые с каждым месяцем приближались», — писал Леви о многочисленных парных восхождениях с Сандро[797], [798]. В программе Би-би-си Bookmark в 1985 году[799] Леви вспоминал: благодаря этим «тренировкам» он задолго до лагеря научился выживать и терпеть усталость, опасность, холод и голод.
Во время одного из подъемов, описанных в рассказе «Железо», альпинисты попали в сложную ситуацию, но это не смутило Сандро. «В двадцать лет, — сказал он, — простительно иной раз сбиться с пути»[800]. На вопрос друга, а как же спускаться, Дельмастро «таинственно» ответил: «Там видно будет… Возможно, придется отведать медвежатины, это самое худшее, что может случиться»[801], [802].
