Вклад Лоренцо в контакт с «потерянным навсегда миром»[750] был таким же решающим, как и литры — сотни литров — супа для Примо и Альберто: «Каждый выживший и вернувшийся из лагеря — скорее исключение, чем правило; хотя мы сами, надеясь освободиться от преследующего нас прошлого, стараемся забыть о нем»[751], [752]. Выживали «самые сильные, самые хитрые и самые удачливые», писал он в «Если не сейчас, то когда?»[753]. Основными факторами для этого были упорство, ловкость и удача. Для Примо воплощением последней оказался Лоренцо[754].
Вопрос, отчего он это сделал однажды и почему потом продолжал помогать, остается без ответа. Думаю, здесь уместно привести слова дона Лента, сказанные Томсону много лет назад, — это прямое и наиболее вероятное объяснение: «Во времена Лоренцо каменщики и рыбаки Фоссано объединялись, чтобы помогать самым слабым»[755]. Возможно, в этом — ядро истории Лоренцо, спасшего Примо, кульминация попытки пересмотреть его жизнь и поступки, угадать его мысли.
Аушвиц и его окраины ужасают, но одновременно и дарят нам веру в людей. За нее можно было ухватиться тогда, можно и сейчас. Зло не заражало всякого и повсюду; там, в преисподней, были и те, кто (по словам Леви) имел «достаточно понимания, сочувствия, терпения и смелости», чтобы противостоять мерзости[756]. Среди всеобщей серости всегда что-то проблескивало и можно было найти «второй конец нити»: «человека-друга»[757]. С большой вероятностью там были и другие — сотни? — мужчин и женщин, подобных Лоренцо. Их имена погребены в архивах среди миллионов других.
5
По всей нацистской Европе гильотинировали[758] сотни «свободных» и «вольнонаемных» работников — за то, что они пытались «организоваться»[759]. Braccia — иностранные рабочие, вывезенные из Италии для работы на военную машину Германии — десятками бежали из Хайдебрека и Блехаммера[760], намного меньше — из Моновица[761]. Все они рисковали как минимум оказаться за колючей проволокой — среди будущих «канувших» и единиц спасенных. Лоренцо же подвергал себя огромной опасности, продолжая доставлять литры супа и отправлять открытки.
Примо и Альберто обсуждали свою внезапную удачу: «Так, переступая через лужи, мы идем по грязи под темным небом и разговариваем. Разговариваем и идем. У меня в руках два пустых котелка, у Альберто полная menazka, но, как говорится, своя ноша не тянет»[762].
Мы обсуждаем новые планы: нам нужна вторая menazka, на обмен, чтобы не два раза ходить в дальний конец стройки, где работает сейчас Лоренцо, а один. Мы говорим о Лоренцо, думаем, как его отблагодарить. Конечно, потом, если вернемся, мы обязательно сделаем для него все, что будет в наших силах, но какой толк загадывать вперед? Вряд ли мы вернемся, это и ему, и нам ясно, поэтому если делать что-то, то сейчас, не откладывая на потом[763], [764].
Не думаю, что Примо и Альберто когда-либо пытались обсудить с Лоренцо план побега. В любом случае сбежать из Моновица было практически нереально, хотя некоторым это удавалось. Например, британский солдат Чарльз Кауард поспособствовал сотням заключенных, использовав хитрую стратегию, о которой 8 ноября 2020 года рассказал Яд Вашем.
Солдат «брал шоколад и сигареты у своих товарищей по заключению и менял их у охранников на мертвецов, которым потом подкладывал документы живых евреев, и таким образом помогал им бежать»[765]. Но Кауард был в привилегированном положении: военнопленные имели возможность получать посылки от Красного Креста[766], могли жаловаться (и немцы иногда даже извинялись)[767] и рассчитывать на поддержку «команды» — на сеть, о которой мы говорили.
Помимо Каурда, был еще один «подтвержденный» праведник народов мира, действовавший в Моновице или в непосредственной близости от него. Польский крестьянин Джозеф Врона жил вместе с матерью Анной, сестрой Хеленой и братом Евгением в деревне Нова-Вийс округа Кенты Освенцимского уезда. Врона работал на Буну и наладил контакт с еврейскими узниками. Он помог сбежать рабам рабов, Якобу Триммеру (позже он стал известен под именем Макса Дриммера) и Менделю Шейнгезихту (Герману Шайну).
В те дни, когда Бьянка и Эстер читали написанный рукой Лоренцо призыв Примо сохранять спокойствие, а сам Лоренцо каждый день приносил друзьям полную менашку супа, Врона перерезал колючую проволоку и вывел Якоба и Менделя из лагеря. Если быть точными, это случилось 21 сентября 1944 года.
Джозеф держал беглецов дома около двух месяцев, а потом сумел переправить их к своей знакомой, где они и прожили до самого освобождения[768]. «Единственным способом спастись» для евреев, как пишет историк Ян Гросс[769] в главе «Почему важны границы Холокоста» (Perche i margini della Shoah sono importanti) своей книги «Урожай золота. Разграбление еврейского имущества» (Un raccolto d’oro. Il saccheggio dei beni ebraici), «были контакты с местным населением»[770]. Яд Вашем объявил Врону праведником народов мира 13 марта 1990 года, а 12 декабря 2006 года удостоил этого почетного звания и его родственников[771]. Дырой, которую проделал Джозеф в лагерной ограде, успели воспользоваться еще два узника — скорее всего, немцы[772].
Врона не был единственным поляком, который помогал заключенным[773]. «Лагерное мироздание населяли тысячи отдельных монад, которые постоянно вели между собой скрытую отчаянную борьбу»[774] — за выживание: «Это была… нескончаемая война всех против всех»[775], [776].
Предполагаю, беда случилась в октябре. Лоренцо недавно исполнилось 40. Леви потом написал в «Лилит»: «Скорее всего, кто-то за мной шпионил, потому что в один из дней я не обнаружил в нашем тайнике ни котелка, ни супа. Альберто и я были унижены этой неудачей и, более того, сильно напуганы — котелок принадлежал Лоренцо, и на нем было выцарапано его имя. Вор мог заявить на нас, или, что более вероятно, шантажировать»[777]. И вот они — другие слова Лоренцо. Их, как обычно, мало — но они, несмотря на приведенные в косвенной речи, добавляют нам новый фрагмент мозаики.
Лоренцо, которому я сразу же сообщил о краже, сказал, что ему плевать на котелок и что он достанет себе новый. Но я-то знал, что это неправда, — он не расставался со своим котелком со времен армейской службы и возил его с собой все эти годы; понятно, что он был ему дорог[778].
