Возможно, именно ежедневные незамысловатые поступки каменщика и стали основой бесценных свидетельств Примо Леви, увековечившего в своих книгах человеческую солидарность. Его произведения составляют неотъемлемую часть нравственной, здоровой западной культуры последних десятилетий и входят в основную образовательную программу каждой школы в Италии (да и не только в ней).

Кем же был Лоренцо Перроне? Несколько лет я собирал материал о разных этапах жизни этого человека: до, во время и после его работы в «Суиссе» (так он произносил слово «Аушвиц»[31]). Я обратился в архив Фоссано, и тут в моем расследовании случилась первая серьезная заминка. Как правильно пишется фамилия — «Перроне» или «Пероне»?

Я встретился с двумя до сих пор здравствующими племянниками Лоренцо. Я предпринял безнадежную попытку собрать и систематизировать все упоминания о нем в биографиях Примо Леви и его интервью (а их насчитывается более 300[32]), в тысячах книг, посвященных ему самому и его творчеству (а их вышло уже около 7000[33]). Я тщательно изучил досье, собранное в 1995 году Кэрол Энджер[34], биографом Леви — оно хранится в архиве Яд Вашем.

Мне хватило материала, чтобы начать работу над книгой. Однако значительную часть необходимых знаний о неординарном человеке, сделавшем возможной «удивительную историю выживания»[35] Примо Леви, я обнаружил именно в его текстах. Невероятное счастье для историка, который пытается постичь суть человечности, — держать в руках подлинные свидетельства одного из самых проницательных исследователей человеческой природы.

Это, конечно, далеко не всё. «Реальная жизнь людей и то, какой она представлена писателями на страницах книг, не одно и то же», — сказал мне как-то раз Альберто Кавальон[36], редактор аннотированного издания «Человек ли это?»[37] 2012 года и едва ли не самый тонкий ценитель его автора. Сам Примо Леви частенько говорил об искусстве «округления»[38], обращая внимание на воображение и на то, что «действительность всегда сложнее, резче, грубее и острее вымысла»[39]^, [40].

Вот и судьба Лоренцо Перроне, пока он не попал в «Суисс», была вполне себе заурядной, особо ничем не примечательной. В биографии этого неразговорчивого человека обнаружилось множество белых пятен. И большая ее часть, предшествовавшая звездному часу, оказалась скрыта плотной завесой времени. Мне показалось, что ее возможно приподнять, и хотя бы поэтому стоило попытаться.

Мое повествование, естественно, начинается с описания первой встречи Перроне и Леви — с момента, когда Лоренцо глянул в лицо Примо и тут же вновь опустил глаза. Ноги каменщика прошагали сотни километров, прежде чем принесли его в проклятое место, где развернулась вся эта история. Великая история спасения, которую следует знать каждому из нас.

[43]

С заключенным № 174 517 Лоренцо познакомился, когда выкладывал кирпичную стену. Несмотря на затрещины, которые ему то и дело отвешивала жизнь, а может, как раз вследствие этого, даже в концлагере он трудился на совесть. Как писал Примо Леви в «Канувших и спасенных»[44], «он делал [стены] ровными, прочными, аккуратно подгоняя кирпичи и используя столько раствора, сколько требуется. И делал он это не потому, что привык подчиняться приказам, а из чувства профессиональной гордости»[45].

Лоренцо никогда не задумывался, есть ли хоть какой-нибудь смысл изнурять себя работой. И в тот день, когда уроженец Бурге, исторического центра Фоссано, впервые увидел тщедушного паренька-заключенного, тоже. Недавно закончилась бомбардировка союзников, и «это вечно дымящееся, казавшееся бескрайним нагромождение железа, цемента и грязи»[46], пространство под названием Буна[47], было изрядно перепахано.

Грандиозный промышленный комплекс в лагере Моновиц, в шести километрах от Аушвица I, принадлежал Interessen-Gemeinschaft Farbenindustrie AG, больше известной как I. G. Farben («И. Г. Фарбен»)[48]. Лоренцо и его щуплый напарник пробирались между кучами битого кирпича; строительный мусор скрипел под подошвами грубых рабочих ботинок. Добравшись до места, каменщики, не сильно усердствуя, но споро принялись поднимать защитную стену вокруг наиболее ценного заводского оборудования.

Взобравшись на строительные леса, Лоренцо молча клал кирпичи. Узник с татуировкой на левом предплечье «№ 174 517» работал внизу. Лоренцо на ужасном немецком грубо приказал Haftling («хефтлингу») — бледному как смерть и едва дышавшему от истощения заключенному — поднять на леса новое полное ведро[49], потому что «заканчивается раствор». Позже выяснилось, что заключенного звали Примо.

Тощий 24-летний паренек, который для Лоренцо был пока что всего лишь номером, широко расставил ноги, обеими руками схватился за ручку ведра и начал раскачивать его, надеясь на помощь инерции. Но забросить тяжесть на плечо не удалось. Результат вообще вышел плачевным: ведро выскользнуло из рук и половина содержимого оказалась на земле.

Лоренцо произнес всего восемь слов — первые слова ключевой части этой истории. Они наверняка звучали в голове Примо еще несколько бесконечно долгих часов того летнего дня. Точнее, одного из дней 1944 года[50] между 16 и 21 июня. Западную часть Верхней Силезии в это время уже сотрясали взрывы тяжелых бомб союзников. В последующие месяцы авианалеты учащались и становились все более разрушительными[51].

«Чего еще можно ожидать от такого, как этот»[52], — пробормотал себе под нос Лоренцо на родном пьемонтском, спускаясь с лесов. Пролитый раствор уже начал схватываться, скрепляя строительный мусор — осколки разрушенных бомбами строений. Авиация регулярно наносила бомбовые удары. Результаты работы по «планете Аушвиц» постоянно фотографировали с воздуха. Однако освобождать приговоренных к газовым камерам узников войска не спешили[53].