Ланкастер признал, — выбора у него не было, отправиться в Солсбери он не мог. Угроза задержания вырисовывалась слишком серьезной, вне всяких сомнений, ведь графа обвинили бы как в убийстве, так и в государственной измене. Кроме того, существовала настоящая опасность оказаться убитым самому. Епископ Стратфорд, к текущему моменту целиком одобряющий дело Ланкастера, вернулся в Солсбери, дабы попытаться повлиять на большее число собравшихся там на заседание Парламента епископов. Он устраивал тайные встречи в своем собственном доме, но в городе были настороже шпионы, и вскоре люди Роджера выпроводили Стратфорда за ворота. Епископ нашел убежище в монастыре Уилтона, но там ему сообщили о намерении Мортимера избавится от него физически. Помня о судьбе Степлдона, Стратфорд ночью ушел через поля.

С момента вынуждения графа Ланкастера и его сторонников замолчать у Парламента уже не осталось необходимости в заседаниях. Но, так как Парламент уже собрался, Роджер использовал возможность вновь вызвать с севера суды и казначея, обезопасив их от падения в руки Ланкастера и возвратив Лондону долю милости, которую, он считал обязательной для поддержания там своей популярности. Другое и единственно значительное дело Парламента решилось в последний день заседаний, 31 октября, когда король наделил трех человек титулом графа. Первым стал его брат, принц Джон Элтэм, получивший титул графа Корнуолла. Третьим — Джеймс Батлер, сын Эдмунда Батлера из Ирландии, которому Эдвард пожаловал титул герцога Ормонда. Между этими двумя пожалованиями суверен лично стянул поясом с мечом Мортимера. Ему монарх подарил титул графа Марча. Для Роджера наступил величайший из моментов. Венчая все вышеперечисленное, одиннадцатью днями позже, в Ладлоу, супруга его старшего сына дала жизнь младенцу-наследнику.

Современники были удивлены новым титулом Роджера. Обычно графства связывались с определенными округами или же с их городами. Более привычным для Мортимера оказалось бы назваться «графом Шрусбери», либо «графом Раднором», позаимствовав титул от города округи одного из уделов, где у него существовали солидные владения. Вместо этого он выбрал Марч, отсылающий к Уэльской Марке. На то могло иметься две причины. Во-первых, титул отсылал к предкам жены Роджера, французским графам Ла Маршам, и привлекал внимание к его связям с несколькими из правящих домов Европы. Во-вторых, он отделял Мортимера от других графов, благодаря своему распространению на настолько обширную территорию. Деспенсер мог жаждать графство Глостер, Роджер — держать под надзором большую часть графства Пембрук, но что касается графства Марч… Подобный титул подразумевал превосходство над существующими графствами Пембрук, Херефорд и Глостер и, разумеется, оказывался намного выше таких графств, как Честер и Шрусбери, если бы те восстановили. По сравнению со столь великолепным титулом, кем был граф Ланкастер?

Генри Ланкастер пришел в ярость, услышав о титуле графа Марча. Он немедленно направился в Уинчестер и отрезал Лондон от приближающегося короля. Мортимер отправил шерифа Хэмпшира, чтобы тот заставил Ланкастера отступить. Навстречу шерифу из города вышел Томас Уэйк, после чего несколько дней продолжались переговоры, завершившиеся подходом армии Роджера. Уэйк отчаянно старался убедить Ланкастера не вступать в бой, подозревая, что Мортимер проявит к ним довольно мало милосердия. Граф смягчился только в последнюю минуту. Когда войско Роджера входило в город, солдаты Ланкастера все еще покидали его. С обеих сторон люди устраивали перепалки, насмешничали и обменивались выкриками. Армии друг друга задирали, но не сталкивались.

В Лондоне происходили исступленные переговоры, на которых сподвижники Ланкастера бились с более сдержанными старейшинами. По Залу Гильдий носились горькие упреки, ведь обе партии понимали, — в столицу прибывает двор. В завершении действа был избран нейтрально настроенный Джон де Грэнтем, создавший вымысел об абсолютной верности Лондона Роджеру. Стоило двору в конце ноября вступить в город, как и Мортимер, и лондонцы усвоили урок, — никто не волен позволить себе пренебрежение другим.

В настоящий момент Роджер Мортимер испытывал удовлетворение, но он пришел в столицу не ради установления мира. Теперь вельможа точно осознавал, — быть войне. Возвращения к играм с Ланкастером во главе Совета не предусматривалось. Лишь один из них мог обладать властью. Таким образом, его целью перевоза в Лондон двора являлось разрушение оказываемой сопернику горожанами поддержки. Граф устроился в Хайэм Феррерс, в Нортхэмптоншире, и послал к королю гонцов с предложением созыва монаршего Совета. Роджер в гневе отправил их назад, требуя, дабы Ланкастер проявил больше смирения: чтобы он приблизился к суверену, как вассал, и совершил капитуляцию без условий. Мортимер перечислил обиды Эдварда, включая его право окружать себя такими советниками, каких король выберет сам, отсутствие Ланкастера при дворе, когда его туда вызывали, и появление графа перед очами господина с оружием, даже учитывая малое число их встреч. В ожидании ответа Роджер принял меры для установления над столицей контроля. Правитель запретил использование в городских стенах оружия и восстановил там закон и порядок. В конце концов, уверившись, что Лондон устоит, Мортимер вместе со двором покинули его ради Глостера, где решили вооружиться, разобраться с планами и откуда вознамерились начать с Ланкастером войну. Лишь сила оружия могла определить кто из них является верноподданным, а кто — государственным изменником.

Кажется, что в минуты серьезных кризисов Роджер имел обыкновение оборачиваться к Господу. Сейчас он сделал вклад в часовню в Лейнтвардине. 15 декабря в Глостере Роджер пожаловал земли и содержание стоимостью в 100 марок (67 фунтов стерлингов) в год колледжу с девятью капелланами, дабы те ежедневно проводили в церкви Святой Марии службы ради благополучия душ короля Эдварда и королевы Филиппы, королевы Изабеллы, епископа Бургхерша и его лично с женой, детьми, их предками и потомками. Прошло уже много времени с тех пор, как Мортимер начал участвовать в сражениях, он понимал, что теперь придется биться с объединенными силами графов Ланкастера, Норфолка и Кента. Роджер мог не пережить настоящего момента. Разум Мортимера стал немного холоднее с тех пор, как он потерял еще одного из сыновей. Вскоре после смерти второго сына, Роджера, младший, Джон, был убил на турнире в Шрусбери. Помимо убитого в семье рождались внуки, которых, граф Марч понимал, он мог никогда не увидеть повзрослевшими, и которые унаследуют плоды его трудов и просто будут изумляться при звуке имени деда. Вклады и надгробные памятники считались единственным способом для представителей знати взаимодействовать с наследниками сквозь столетия. А еще никуда не исчезал вопрос супруги Роджера и Изабеллы, с кем вельможа не мог жить ни вместе, ни раздельно, разрываясь между обеими женщинами. Это была до странности растянутая семья, — король, две королевы, жена и возлюбленная, живые и мертвые, но такими оказывались наиболее дорогие Мортимеру люди, и он желал, дабы они существовали друг с другом в мире, пусть и исключительно в молитвах капелланов церкви Святой Марии в Лейнтвардине.

Да, причина своевременности вклада наличествовала: Роджер не просто отправлялся воевать, отстаивая политику, проводимую относительно Шотландии или предательства Генри Ланкастера, он сражался, защищая и свою, и Изабеллы жизни. Граф Кент узнал о том, что Эдвард Второй все еще жив. И поделился новостями с Ланкастером.

Нам не известно, каким образом граф Кент навел справки о продолжающих протекать днях бывшего короля. Наиболее вероятным объяснением является доверительный разговор с Эдвардом Третьим, пока Роджер и Изабелла находились на пути в Бервик, на свадьбу Дэвида и Джоан в июле 1328 года. Тогда ясно, почему граф Кент с братом, графом Норфолком, отказались присутствовать на собрании в Йорке, состоявшемся после их возвращения. В сделанном позже признании Кент утверждал, что услышал новости в Кенсингтоне от лондонского монаха-доминиканца. Тот «вызвал демона, уверенно заявившего, что Эдвард, брат графа и когда-то король Англии, жив». Почти определенно, подобное служило средством скрыть имя истинного осведомителя. К тому же, остается возможность самостоятельного выяснения братьями ордена доминиканцев тайны жизни Эдварда и последующего информирования ими Кента. Каким бы не оказался настоящий источник сведений, если Кент поделился знаниями с Ланкастером в период между июлем и сентябрем, то совершение последним обвинения в убийстве осенью превращается в попытку раскрыть блеф Роджера, вынудить его показать живого низложенного монарха. Пусть это остается фактом расплывчатым, существует высокая степень вероятности, что Ланкастер все знал уже к концу октября. 5 ноября он написал мэру Лондона, настаивая на послании неких данных, услышанных от графа Кента, с гонцом, ибо не осмеливается доверить их бумаге.