Церемония обошлась без неприятных неожиданностей. А вот пир после нее в зале Вестминстерского дворца — нет. Будучи графом, Гавестон имел право при короле на одежду из золотистой ткани. Ко всеобщему смятению он появился в императорском пурпуре, отделанном жемчугом. Пьер пытался показать себя в той степени, что казалась ему допустимой, а Эдвард восторженно его воодушевлял. При этом монарх совершенно не реагировал на юную невесту, хотя ее дядюшки и братья прибыли на коронацию в качестве официальных гостей. Вместо того, чтобы сесть рядом с Изабеллой, он устроился бок-о-бок с Гавестоном. Друзья смеялись, ели, шутили и не обращали внимания ни на кого больше. Обнаружилось, что Эдвард отдал золото и драгоценности, полученные как свадебные подарки, включая сюда и пожалования от французского короля, Гавестону. Возмущенные и оскорбленные принцы встали, громко выразили недовольство и немедленно покинули зал, вогнав в краску почти всех присутствующих, кроме монарха.
Двумя днями позже, когда Парламент заседал в том же зале, старый граф Линкольн сурово потребовал, чтобы Эдвард поручился в хартии в том, что пообещал накануне коронации — соглашаться с волей лордов вне зависимости нравится ему это или нет. Лишь один из графов осмелился открыто защищать права короля — его кузен, Томас Ланкастер. С помощью Хью Деспенсера ему удалось уговорить графа Линкольна отсрочить осуществление требования, но не успели они покинуть помещение, как лорды начали готовиться к возможному конфликту. Все понимали, — таков единственный доступный путь к надзору за властью Эдварда. Суверена возникшая опасность встревожила, он заменил смотрителей королевских замков, так или иначе связывающих его противников с людьми, ему верными. Если для демонстрации решимости править по-своему была нужна гражданская война, Эдвард доказал готовность к ней.
Роджер Мортимер тоже был готов, он надеялся пойти в бой и защитить монарха. Сам факт жизни при дворе тогда, когда столь многие собирали силы перед назревающим столкновением, уже является очевидной гарантией его верности. 17 марта Роджер совершил еще один шаг и четко объявил о дружбе с Гавестоном, одновременно попросив вместе с тем земельное пожалование для Джона де Болтшема. До этого никто из потомственных лордов не действовал с сэром Пьером сообща. Открытое сотрудничество с ним при соответствующей моменту конъюнктуре доказывает меру сочувствия Мортимера королю и его дружбу с монархом и с Гавестоном.
К концу марта настроения в стране стали заметно напряженнее. Замки подверглись конфискации, люди вызывались и получали обмундирование, по стране рассылались гонцы, которые торопливо согласовывали планы. Король Франции Филипп отправил графам деньги, чтобы помочь избавить Англию от Гавестона. Дни стремительно друг друга сменяли. Только графы Ланкастер и Ричмонд заявили о готовности защищать монарха в сражении. Даже граф Глостер не дал подобного обещания. Кроме Мортимеров верными короне осталось слишком малое число лордов. Граф Линкольн определенно поддерживал боевые действия, того же мнения были Пембрук, Арундел, Уорвик, Суррей и большая часть страны. Для Эдварда и его любимца положение выглядело мрачным.
Временная передышка появилась благодаря Парламенту, созванному в Вестминстере в конце апреля. Мятежные лорды прибыли во всеоружии со своими свитами. Убедительной казалась и демонстрация ими силы, и выразительность выдвинутых вельможами требований. Намерения съехавшихся изложил граф Линкольн. Прежде всего он повторил довольно к этому мгновению затверженный довод о том, что король не синонимичен короне, которой каждый лорд обязан значительно большей верностью. Затем заявил о необходимости изгнания Гавестона по причине измены вышеупомянутой короне, выраженной в присвоении себе государственных земель. И, в конце концов, подвел черту, сказав, что народ, воле коего монарх поклялся повиноваться, уже судил сэра Пьера и обнаружил его виновным. Единственное, что осталось обсудить, — существует ли нужда предъявить обвинения также и суверену.
Эдвард не мог защитить себя, но он попытался защитить Гавестона. Сложно поверить, но в течение трех недель монарх отказался повиноваться требованиям лордов. Однако ситуация отличалась серьезностью, и последние не собирались отступать. 18 мая Эдвард все же согласился на высылку Гавестона. Расстроенный перспективой опять разлучиться с возлюбленным Перро и разъяренный оказанным на него графами давлением король отыскал способ поступить назло вельможам. Идею подкинула срочность в назначении нового наместника в Ирландию. Сделав Гавестона лордом-наместником Ирландии, Эдвард мог предложить тому значительную власть, еще больше достоинства и весомую долю общественного уважения. Этим шагом он мог также бросить графам в лицо песок. Избранная стратегия была великолепна, — если придется потерять Перро, то допустимо пожаловать ему Ирландию.
К этому времени Роджер, по-видимому, двор оставил. Вероятно, он отбыл вскоре после роспуска Парламента, так как его имени нет среди перечня подписавших различные письма в защиту Гавестона в середине июня. Не исключено, что Мортимер сопровождал супругу с матушкой домой, в Уигмор, или в какое-либо другое принадлежащее им владение. Так выглядит финал первого периода службы Роджера при дворе Эдварда Второго, длившегося, как кажется, на протяжении года, в который Мортимер проявил себя, равно с дядюшкой, непоколебимо верным своему королю.
*
Следующей осенью Роджер с Джоан последовали за Гавестоном и его супругой в Ирландию. Основными мотивами путешествия послужили встреча с дедом Джоан, вступление в права владения графством Мит и ожидание от двора ответа на дело об усадьбе четы в Дулике. Последнее связывалось со спором о взимаемых от ее имени налогах, грохочущим в отсутствии Мортимеров еще с января 1306 года. Вполне возможно, что Роджер также стремился встретиться с Гавестоном, и свидетельства его пребывания в Ирландии надежно это подтверждают. Предположительно, что отплытие Роджера и Пьера оказалось согласовано, ибо 21 июня появилось обращение к Мортимеру собрать свои силы для шотландской кампании. Пусть она и не продвинулась далеко, но сильно его задержала.
Официально Ирландия находилась под управлением Англии, но в действительности оно играло роль, крайне незначительную. Страна представляла собой общинные земли, пребывающие в страшной бедности, обладала пустой казной и вопиющей нехваткой влиятельных лордов, никто из которых не желал ставить жизнь на карту в таком беззаконном и нищем пространстве. Но подобное характеризовало исключительно области, завоеванные Англией. Более половины острова продолжало оставаться под управлением непрестанно сражающихся местных ирландских кланов. Английские лорды постоянно оборонялись от них или же, напротив, шли в атаку, или же вообще сталкивались друг с другом. По сути дела, на протяжении последнего столетия англичане уже отчасти превратились в ирландцев, поэтому более нейтрально будет такое определение, — почти всей страной правили наполовину английские и наполовину ирландские полководцы. Война и сопутствующие ей ужасы поглотили Ирландию целиком, регулярно выплевывая тяжелое для переваривания государство мертвыми телами.
Степень жестокости, окутавшей край, и кровопролитности его повседневности, даже в отношении нападающих друг на друга и друг друга убивающих братьев, может быть собрана из Ежегодных хроник Ирландского королевства, основной летописи ирландцев, написанной на гэльском языке. Почти каждый эпизод повествует о небольших группах воинов, нарушающих границы других: ирландцы теснили ирландцев, они же причиняли вред англичанам, а англичане, в свою очередь, отвечали им взаимностью, грозя опасностью народному водовороту гэльских и англо-нормандских имен, уничтожая тех огнем, доводя до краха и обескровливая. Английские перспективы, выраженные в летописях на латинском, зафиксированных в дублинском монастыре, равно пугающи. Каждый год в них состоит из многочисленных отсылок к сожженным городкам и англичанам, побеждающим или же побежденным ирландскими бандами. Вот какой, откуда бы вы не взглянули, кровавой являлась страна, куда отправились Роджер и Джоан. Вдобавок к прочему, должность, доверенная Эдвардом Гавестону не являлась синекурой. Область более прочего напоминала пограничные владения двенадцатого столетия с битвами говорящих на гэльском наречии кланов и англичан, с объединениями людей, которые убивали путников, сжигали деревушки, убивали рогатый скот противников, завлекали в западни посланников. Тем не менее, для таких как Роджер и Гавестон, доказавших склонность военному опыту и любящих его, Ирландия не была землей, которую следовало избегать, наоборот, она предоставляла им благоприятные возможности.
