– Именно поэтому охватить стоит все редкие заболевания. Создать биобанк. А потом продавать материалы исследовательским институтам.

Он задумался, прикусил губу.

– Но хватит ли спроса? Это же редчайшие случаи…

В ответ раздался тихий смешок, с тенью лукавства:

– Спрос окажется куда выше, чем ты думаешь. Главное ведь не только редкие болезни. Самое ценное – доступ к образцам новых заболеваний.

– Новых? Каких же? – в голосе Дэвида прозвучала тревога.

– Никто не знает, когда грянет новая эпидемия.

Слова упали тяжело, как камень в воду. В воздухе повисло напряжение. Речь шла не о гипотезах – где-то впереди уже маячила тень грядущей катастрофы. В мыслях мелькала картина: мир мечется, не успевает собрать образцы, а в это время у одной компании – готовая система, позволяющая первыми монополизировать всё.

И тогда правительства, фармгиганты, учёные – все начнут стучаться в двери этой компании. Цены на образцы можно будет назначать любые.

Но дело не только в деньгах. Финансирование разработки лекарств требовало постоянного притока средств. Инвесторы не потерпят, если миллиарды будут годами уходить в дыру без отдачи.

Механизм с биобанком решал эту проблему.

В разгар паники, подобной COVID, представь компанию, у которой уже собраны уникальные образцы. Вокруг хаос и растерянность, а здесь – контроль над ситуацией.

И если выяснится, что половина акций этой компании принадлежит фонду с безупречной репутацией и высокой результативностью… вдруг многомиллиардные вложения перестанут казаться рискованной авантюрой?

Всё встанет на свои места.

Взгляд уткнулся в Дэвида, и тишина в комнате стала осязаемой — пахло бумагой, кофе и лёгкой тёплой пылью. Важный вопрос прозвучал ровно, как метроном: нужна ли уверенность, чтобы вести компанию, которая под крылом фонда займётся коммерческой деятельностью? Ведь каждой фирме требуется директор.

На лице Дэвида отразилась тяжесть – не столько от ответственности, сколько от страха принять на себя чужую тень.

– Нужно ли брать этот пост на себя? – голос дрожал. – Всё равно же финансирование идёт из денег Сергея, так что Шон мог бы….

Попытка уклониться прозвучала едва заметно, но прервана была твёрдо и бескомпромиссно.

– Так не пойдёт. Если главным станет лицо, связанное напрямую со мной, возникнет конфликт интересов, – последовал спокойный ответ. Представить, что хедж-фонд, учреждённый донором, вкладывает крупную сумму в компанию, возглавляемую тем же донором – невозможно всерьёз рассчитывать на доверие инвесторов, особенно если бизнес долго будет убыточным.

Нужен был человек посторонний, независимый. Лучшей кандидатуры, чем Дэвид, не нашлось, но он колебался:

– У меня нет ни опыта, ни желания управлять бизнесом. Разработка лечения и так отнимает все силы….

Убедили твёрдо: это не прихоть, а необходимая процедура. Учреждение дочерней коммерческой структуры позволило бы привлекать инвестиции, а не зависеть только от пожертвований. Деньги со стороны, институциональные инвесторы, гранты правительств и международных организаций – всё это стало бы доступно при правильной модели.

Дэвид всё равно сомневался: больше инвестиций – больше ответственности, а прибыль далеко не гарантирована.

– Не хотелось бы тратить драгоценное время на борьбу с планами продаж и ежедневным давлением, – пробормотал он.

Ответ прозвучал неожиданно просто:

– Неважно, если прибыли не будет.

– Что? – переспросил Дэвид.

– Важно не текущая выручка, а потенциал. Есть стартапы с минимальной выручкой, но оценённые в миллиарды, – пример прозвучал жёстко и холодно.

Упоминание о наиболее громком случае прошлого – компании, чья репутация строилась на обещаниях – напоминало о силе ожидания и веры инвесторов, а не о реальной прибыли.

– Наша услуга обладает достаточным потенциалом, – добавили.

Несмотря на длительные уговоры, решение не пришло сразу. Наконец Дэвид тяжело вздохнул:

– Ты прав, но можно ли дать день на размышления? Всё слишком неожиданно, надо обсудить с Джесси….

– Конечно, – последовал спокойный ответ, но под поверхностью бывалая усталость и рост раздражения. Джесси в жизни Дэвида занимала особое место: его голос затих, и слова стали более личными.

– Знаешь, обящательно должен спросить её, – произнёс Дэвид, – я ей обязан жизнью. Затем, немного опустив взгляд, он раскрыл историю, которую давно прятал:

– Четыре года назад всё могло закончиться. Была серия припадков, диагноз никто не мог поставить, годами скитался по больницам. Диагноз Каслмана был сформулирован только в 2008 году; до того часто ставили лимфому. В моём случае симптомы отличались, причин никто толком не знал. Врачи махнули руками, и оставалось лишь ждать.

Слова лежали в воздухе тяжёлым грузом, словно звук закрывающейся двери. Дэвид рассказал о том, как, потеряв надежду, начал приводить дела в порядок и даже оборвал отношения с Джесси, думая, что разрыв причинит ей меньше боли, чем предстоящая смерть. Глаза его померкли на мгновение, и в комнату ворвался едва слышимый, но плотный аромат горького эспрессо – напоминание о том, что за этими разговорами стоят не только стратегии, но и человеческие судьбы. Дэвид опустил взгляд на пол и выдавил горькую усмешку, от которой в воздухе повисла горечь пережитого: смесь старого кофе, бумаги и чуть солоноватого пота.

– Никому не говорил о болезни, кроме двух самых близких друзей и родных, – прозвучало тихо, с хрипотцой воспоминаний.

Не оттого, что желание скрыть, скорее – повода не было. Когда речь не идёт о донорстве крови или органов, откровения о неизлечимой болезни нередко клеймят только стандартным сожалением "бедняга". Эмоция мимолётна, интерес иссякает так же быстро, как вино в бокале.

– Потом был ещё один припадок, и тогда казалось, конец близок. Звонок пастору, завещание… и ожидание.

В голосе проскользнула пустота. И вдруг – как вспышка в ночи – появление Джесси. Выяснилось, что лучший друг нарушил обещание и рассказал ей обо всём. Услышав правду слишком поздно, она бросилась к кровати.

– Органы давали сбои, выглядел как тень человека, жалкое зрелище. И всё же Джесси увидела это. Знаешь, что она сказала первым делом?

– Не знаю. Она обиделась? – прозвучал попыткой утешения вопрос.

А сам в тот момент вспоминал как умирал сам… один.

– Нет. Она предложила выйти за меня замуж.

Молчание повисло тяжким куполом. Такое предложение от человека, глядящего на находящегося на грани – необъяснимое, почти чудесное.

В тот момент промолчать было невозможно из-за интубации. Тогда Джесси сказала:

– Молчание – знак согласия, и односторонне сочла ответ положительным.

После этого приходила каждый день и говорила о подготовке свадьбы… Невыносимо было оставить её".

Глаза его блеснули слезами. Пауза, глубокое вздохновение, и голос продолжил:

– И тут случилось настоящее чудо – началось выздоровление. Вернулся из самых мрачных пределов. Кажется, Джесси спасла. Она стала причиной держаться за жизнь, и эта причина дала волю жить дальше".

Сомнение? Возможно, рационального объяснения не хватало, но сила человеческой преданности объясняла многое. Привязанность Дэвида к Джесси перестала казаться странной: за ней была история спасения и ежедневного ухода, запах йодированной ваты, шорох бинтов и тёплый голос у постели.

– С тех пор Джесси бросила работу, чтобы помогать и работать в фонде. Принять важное решение без её участия не смогу, – добавил он, и в словах слышалась непреложность присяги.

– Ни в коем случае не выражалась критика, – последовало мягкое замечание, и Дэвид кивнул. – Понимаю, что это может показаться странным, поэтому прошу понять заранее.

Смиренное согласие встретило откровение.

– Понято. И честно – не ожидалось мгновенного ответа. Это не про тебя.

Усмешка, лёгкая, искренняя:

– Да уж, не про это.