Совет директоров Theranos напоминал парадный зал, увешанный портретами: бывшие госсекретари, министры обороны, сенаторы, сам Генри Киссинджер. Каждое имя весило столько, что тень сомнения в их честности казалась почти кощунством.

– Хочешь сказать, что такие люди участвовали в обмане? – в голосе Прескотта зазвучала едкая смесь возмущения и страха.

– Нет. Но обстоятельства могут быть сложнее, чем кажется. И пока не ясно, насколько они сами в курсе ситуации, риски слишком высоки.

Снова повисла пауза, тяжёлая, как колокол в соборе.

– У тебя есть прямой выход хотя бы на одного из них?

Прескотт покраснел, гнев и раздражение пробились в его тоне:

– Зачем тебе это?

– Одного звонка хватит, чтобы прояснить вопрос с сертификацией. Это самый короткий путь.

Он сжал губы в тонкую линию. Для миллиардера, привыкшего вращаться в верхах, и для него такие контакты оставались недосягаемыми вершинами. Слишком высоко сидели эти люди – даже огромные деньги не открывали прямой доступ.

– Разрешишь ли мне самому связаться с ними?

Эта просьба вызвала мгновенную тень раздражения. Лоб Прескотта прорезала складка. Само предположение, что подчинённый может обратиться напрямую к бывшим вершителям мировой политики, казалось ему дерзостью.

– Мне необходимо обсудить технические детали. Со стороны операционного уровня это будет выглядеть естественнее, – прозвучало объяснение, мягкое, но твёрдое, как шаг по натянутому канату.

В груди застывшим камнем билось ожидание. От согласия зависело всё. Чтобы сорвать маску с Холмс, нужны были свидетели, причём те, кто уже оказался обманутым. Признание от них – дело будущего. Но для начала требовалось хотя бы одно: доступ к ним.

Имя Прескотта могло стать ключом к этим дверям.

– Разреши мне выйти на них.

Прескотт долго сидел, уставившись в пространство, словно взвешивая каждое слово, повисшее между ним и собеседником. Тишина в комнате напоминала вязкий мед – густая, тягучая, с ноткой тревоги. В какой-то момент в его взгляде мелькнула искра согласия, надежда чуть дрогнула в воздухе… но тут же погасла.

Глаза его вдруг расширились, словно он вспомнил что-то важное, и голос резко прорезал тишину:

– Ни в коем случае! С нашей стороны делать первый шаг категорически запрещено!

– Почему?

Вопрос прозвучал тихо, но с оттенком недоумения. Прескотт тяжело выдохнул, будто стряхивая с плеч непосильный груз, и почти со злостью бросил:

– На самом деле ведь нужно одно – понять, возможна ли сертификация FDA?

– Верно.

– Так вот. Под именем Heritage Group такие вопросы задавать нельзя!

Слова резали воздух, словно холодный нож. Взгляд Прескотта был жёстким, без тени сомнения – он уже просчитал всё наперёд. Опыт, накопленный годами, дал о себе знать.

– Даже если вмешаемся, ничего хорошего из этого не выйдет. Ни для нас, ни для них, – продолжил он низким, гулким голосом.

И был прав. Каким бы ни оказался ответ, совет директоров выставлял себя на посмешище. Если их провела Холмс – значит, эти уважаемые старцы не понимали элементарного: медицинское оборудование без одобрения FDA не имеет права существовать на рынке. Если же знали и молчали – становились соучастниками нелепого обмана.

– Даже сама постановка вопроса будет для них оскорблением. Вместо благодарности получим только враждебность. Это не принесёт пользы.

Совет директоров – вершина пирамиды, люди, чьи имена вписаны в историю. Каждое слово, произнесённое неосторожно, могло обернуться для Прескотта непоправимым ущербом. Он не имел права рисковать таким образом.

Попытка убедить его прозвучала мягко, почти как надежда:

– А если они действительно не в курсе? Возможно, оценят предупреждение….

Прескотт лишь горько усмехнулся.

– Глупости! Ты слишком наивен.

Это слово – "наивен" – прозвучало непривычно, почти обидно. Он же пояснил, сжав губы в горькой улыбке:

– Большинство людей никогда не признают своих ошибок. Чем сильнее тыкаешь их в промах, тем ожесточённее они защищаются. Так устроена человеческая психика: признание собственной глупости причиняет боль, сравнимую с физической. Люди готовы часами ругаться в интернете из-за пустяка. А теперь представь, что на кону – репутация тех, кто управлял целыми государствами.

В словах слышалась усталость.

– С возрастом упрямство только крепнет. Многим из них давно за восемьдесят. Даже если внутри признают поражение, вслух никогда не скажут. Эти же люди положили конец холодной войне – как они могут признать, что их провела юная авантюристка?

Попытка смягчить ситуацию прозвучала почти шёпотом:

– Буду действовать предельно осторожно.

Прескотт резко оборвал:

– Я сказал – нет! Я сам прощупаю почву. Ты в это не вмешивайся!

Тяжёлые шаги отозвались по полу. Его широкая спина скрылась в направлении капитанского мостика, оставив после себя ощущение холодного запрета, словно захлопнутая перед лицом дверь. Исчезла вся живость, что когда-то светилась в его взгляде при первой встрече. На смену ей пришла усталость и холодная отрешённость, будто кто-то погасил лампу внутри.

Прошёл почти час, наполненный монотонным шумом волн и редкими выкриками чаек. Пустая яхта, слегка покачивавшаяся на воде, казалась приютом тишины. С палубы тянуло солёным ветром, пахло водорослями и тёплой древесиной, нагретой солнцем. Прескотт объявился лишь тогда, когда вновь ступил на берег. Голос его был твёрд, словно металл, и не терпел возражений:

– Никаких самостоятельных действий. И профессора Каррингтона не трогать.

Было видно, как быстро он изменил позицию: ещё недавно давал разрешение на встречу, теперь же отнял его, не оставив возможностей для споров.

Лёгкое раздражение вспыхнуло, но губы изогнулись в вежливой улыбке. Но ответ прозвучал ровно:

– Понял. Всё будет так, как вы сказали.

Покорность приходилось изображать. Иначе следующего шанса просто не представится. Стоило разойтись с Прескоттом, шаги сразу ускорились. Голова кипела от мыслей: "В офис?.. Вроде бы логично". Всего пять минут пешком отделяли от штаб-квартиры Goldman – короткая дорога от Норт-Коув-Марины.

Но стоило поднять глаза – и всё рассыпалось. Яркое воскресное солнце превращало город в оживлённый праздник. В парках звенел детский смех, пары прогуливались, держась за руки, туристы щёлкали затворами камер. Улицы гудели от радостного многоголосия, пахло сладкой выпечкой из уличных киосков и нагретым асфальтом.

Рабочий настрой растаял. Мысли об офисе казались серыми и чужими на фоне этой живой картины. Компромисс нашёлся быстро – прогулка вдоль Гудзона перед работой. Над водой витал запах реки – резковатый, тяжёлый, с примесью ржавчины от старых причалов. Слышался мерный плеск волн о бетонный берег, где-то вдали гудел пароход.

Вдруг смартфон вздрогнул в руке и загудел, словно пчела в банке. Экран высветил имя: Рэймонд.

"Хотели встретиться с советом директоров?"

Значит, Прескотт уже успел настрочить звонков. Вот для чего он так долго сидел в рубке.

"С сертификацией "Теранос" никаких проблем нет."

Голос Рэймонда звучал твёрдо, почти официально. Будто читал пресс-релиз. Наверняка думал о возможности записи разговора и потому выкладывал показные формулировки: "Это точно не мошенничество".

– А в чём конкретно выражается отсутствие проблем? Нужны детали.

– Сам не знаю. Только слышал, что совет уверяет – всё в порядке.

Даже ему не раскрыли сути. Слишком опасно задавать лишние вопросы: такие клиенты могли обидеться, а ссориться с ними он не решался.

Значит, встреча с советом становилась необходимостью. В отличие от Рэймонда, связей там не было, и можно было задавать прямые вопросы без страха.

Но стена оставалась непробиваемой.

– Есть ли шанс лично встретиться с членами совета?

Вопрос прозвучал скорее для галочки, чем с надеждой.