В зале слышались рассуждения: возможно, пока критика ещё укладывается в рамки "стареющий бренд, падающая рентабельность". Но промедление опасно — общественное настроение быстро меняет смысловую окраску; то, что вчера воспринималось как деловой шаг, завтра может быть прочитано как пренебрежение к уязвимым. И тогда огонь возмущения выйдет из-под контроля.

Уитмер, глядя устало сквозь стеклянную стену переговорной, пытался отмахнуться от этой версии – мол, всё проще: устаревшая модель, необходимость обновления, страх акул рынка. Но в голосе скользнула нервозность, в ноздрях — запах пережитых стрессов, в пальцах – лёгкая дрожь от часов, отмеряющих сроки сделки. Пирс, напротив, упирал на осторожность: уклонение от риска, прозрачность и избегание поспешных шагов, которые могли бы обернуться юридическими и PR-проблемами.

Наконец прозвучало согласие – продать до собрания акционеров. Решение принято не потому, что опасения полностью развеялись, а потому, что были подсчитаны риски: лучше сократить окно для критики и действовать быстро, чем оставлять простор для общественного нарекания. В воздухе раздался тихий щелчок – словно палец, нажимающий кнопку на таймере.

Сцена завершилась деловым ритуалом: обсуждение стратегии для собрания акционеров, порядок коммуникаций, распределение задач. Но среди деловой сухости скрывалась цельная мысль – доверие нужно заслужить лично. Ничьи голоса чужими заслугами не заменят: чтобы перейти от роли наблюдателя к роли главного стратега, требовалось не только указать проблему, но и показать путь её безопасного разминирования.

Пока переговоры утихали и эфир зала заполняла мягкая ламповая подсветка, в воздухе оставалась горькая, но ясная нота: кризис можно либо погасить заранее, либо пережить огромный шквал последствий. И выбор, сделанный в этот день, был первым шагом на пути к попытке сохранить не только активы, но и лицо компании в глазах общества.

В переговорной повисла густая тишина, нарушаемая только ровным гулом кондиционера и редким шелестом бумаги. Пирс говорил спокойно, уверенно, будто рассекал ножом вязкий воздух. Его голос звучал твёрдо, без колебаний, и каждое слово отмерялось точно, как шаги по холодному каменному полу.

Он напомнил о двух путях, которыми можно сместить генерального директора: через собрание акционеров или через решение совета директоров. Первый способ казался теоретически возможным, но на деле был тупиком. Акционеры, даже если и кипели недовольством, не решились бы так резко выбросить Уитмера за борт – слишком опасно для котировок и слишком рискованно для стабильности. Без преемника корабль компании сорвался бы в шторм: падение акций, хаос в управлении, недоверие рынка. Чтобы подготовить преемника, нужны месяцы, а до собрания оставалось всего ничего.

Значит, дорога одна – косвенная. Решение совета.

Пирс обвёл взглядом собравшихся, и в этом взгляде было предупреждение: если акулы рынка решат вцепиться в кресло СЕО, то начнут они не с него самого, а с окружения. Сначала снимут директоров – всех двенадцать, ведь именно они единогласно поддержали спорную сделку. А потом посадят на их места тех, кто будет готов нажать на курок и сместить руководителя.

Противники выставят потери от продажи как чудовищные. Сто миллионов долларов – прямая дыра в отчётности, триста миллионов – если учитывать упущенные выгоды от растущей стоимости недвижимости. В глазах акционеров это будет выглядеть не как трудное, но необходимое решение, а как преступная халатность.

Уитмер сидел неподвижно, но напряжение выдавали мелочи: сжатые пальцы, побелевшие костяшки, тень, залёгшая под глазами. В его сознании наверняка бурлила горечь: решение, принятое ради будущего компании, теперь оборачивалось обвинением в некомпетентности.

Пирс продолжал методично разворачивать картину: нынешних директоров обвинят в том, что они проголосовали из дружбы или личной выгоды, а не из интересов акционеров. Под ударами окажутся все, без исключения. А кто станет спорить? На собрании нельзя будет открыто заявить: "Мы избавляемся от бренда, потому что его клиенты – в основном представители меньшинств, и они не приносят прибыли". Такого оправдания не существует. Вернее, в нынешнем политическом моменте в США, когда чёрным можно всё, ущемлять их никак нельзя.

Когда доски и подпорки обрушатся, акулы тут же выкатят своих людей. Для акционеров это будут новые лица, и их поддержат охотно – ведь хуже уже некуда. Новый совет займётся поиском преемника, и срок Уитмера растянется максимум на год, не больше.

Над столом воцарилась тишина, как перед ударом грома. В воздухе витал запах близящейся беды – острый, как озон после молнии.

И тогда Пирс произнёс фразу, прозвучавшую как сухой щелчок капкана:

"Единственный выход – лишить саму схему смысла. Надо сделать так, чтобы голосования просто не было."

В комнате стоял сухой запах бумаги и приглушённый аромат полированной мебели. Гул вентиляции, похожий на низкое бормотание, смешивался с едва слышным поскрипыванием кожаных кресел, когда кто-то менял позу. Разговор стал тяжелым, как влажный воздух перед грозой.

Идея Пирса прозвучала просто: если не будет кандидатов – не будет и голосования. Нужно уговорить крупных акционеров воздержаться от выдвижения новых директоров. Формально это казалось изящным решением: устав позволял вносить кандидатуры лишь тем, кто владел пятью и более процентами акций. Но за внешней стройностью плана ощущалась хрупкость. Словно тонкая паутина, которая кажется прочной только до первого порыва ветра.

В памяти вставали картины грядущего: акулы всё равно протащат своих двенадцать ставленников и вытеснят старый совет, а вместе с ним и Уитмера. Эта дорога уже виднелась впереди – выжженная, неотвратимая.

Чтобы повернуть ситуацию, требовалось другое решение. Но слово ещё нужно было получить – и, если Уитмер поддастся на уговоры Пирса, возможности выступить не представится.

Вздох, как короткий удар по стеклу, разрезал тишину. Уитмер нахмурился. Его лицо потемнело, словно небо, затянутое свинцовыми облаками. Пирс осторожно намекнул: у сделки есть цена.

– Не о недвижимости ли речь? – прозвучал голос из-за стола.

– О ней.

И тогда в воздухе повис горьковатый запах железа – напряжение стало почти осязаемым. Всё упиралось в землю, в каменные стены и крыши – в недвижимость Epicura. Именно она притянула акул. Harbor Lobster уже ушёл с молотка, но Toscana Garden оставалась в собственности. Стоило выделить её в отдельный инвестиционный фонд – и дорога к переговорам откроется.

Но Уитмер ударил по столу взглядом, твёрдым, как гранит.

– Нет.

Его логика была понятна. Владение собственными зданиями спасло компанию во время кризиса, уберегло от шатаний рынка. В этом крылась часть его наследия, вершина достижений. И сейчас требовали разрушить то, чем он гордился больше всего.

– Сохранение кресла сейчас важнее всего? – прозвучал холодный вопрос.

– Нельзя выиграть войну, просрав важнейшее сражение. Нужна не жалкая передышка, а возрождение Epicura.

Слова упали тяжело, как камни.

Спор зазвенел, как натянутая струна. Один упирался в необходимость немедленного торга, другой видел в этом предательство основ. Пирс убеждал: избавившись от недвижимости, можно будет стряхнуть акул, перегруппироваться и позже выкупить всё обратно. Уитмер молчал, но в этом молчании слышался стук сердца – упрямый, ритмичный, как удары барабана на марше.

Воздух сгущался, и казалось, что сам стол вот-вот треснет под тяжестью слов. В зале заседаний повисла тягучая тишина, похожая на густой дым после костра. Где-то в углу негромко щёлкнули часы, и это сухое "тик" будто подчеркнуло паузу в разговоре.

– Предложите иную стратегию – и она будет рассмотрена, – прозвучал спокойный, но напряжённый голос.

– Другого пути нет, – ответ последовал мгновенно, как удар молотка о наковальню.