Неожиданно Дэвид расхохотался и выдал неожиданную историю: когда-то характер был противоположным – импульсивный, вольный, любивший спонтанные двухнедельные поездки вокруг света. Воображение рисовало другого человека: юного, ветер в волосах, билет в один конец. Сейчас это казалось почти легендой.

– Но всё иначе теперь. Вторая жизнь поменяла приоритеты.

Маленькая улыбка промелькнула на губах.

– Вторая жизнь, новые приоритеты…, – слова легли легко, но за ними стоял тяжёлый опыт.

Оба получили шанс начать заново и уделить все силы поиску лечения.

– Вот почему ты для меня невероятен, Шон. Потеряв кого-то дорогого, не бросил разработку лекарства.

В воздухе повис вопрос, мягкий, почти неловкий:

– Можно спросить, кто был тем человеком…?

Слова повисли, как последняя нота, оставляя пространство для признаний, запаха гарячего чая и приглушённого света лампы, что отбрасывала длинные тени на стопки бумаг. Молчание повисло между ними, густое, вязкое, как туман перед рассветом. Слова не находили выхода наружу – слишком велик был соблазн выдумать простую историю про семью, но слишком опасно оказалось ткать ложь. Достаточно лишь одному упрямому человеку копнуть глубже – и в старых записях обязательно найдутся упоминания об отце с его болезнью или о матери, погибшей в аварии.

Не сейчас, но однажды имя Сергея Платонова прозвучит громко. Успешный управляющий фондом, человек, связанный с разработкой терапии редких заболеваний, – к его прошлому неизбежно протянутся десятки любопытных рук. Стоит однажды оступиться и рассказать о несуществующей семейной трагедии – и правда выйдет наружу.

Лучше хранить неопределённость.

– Когда придёт время, расскажу, – прозвучало негромко, с тем оттенком боли, который делает паузы между словами длиннее самих слов.

Глаза Дэвида расширились от неожиданности. На лице промелькнуло смятение.

– Прости, не хотел лезть не в своё дело.

– Всё в порядке. Просто пока не готов говорить….

– Понимаю. Я и не настаиваю.

Но взгляд его задержался слишком долго. Сочувствие, открытое и тяжёлое, словно весёлый костюм на похоронах, заставило отвернуться. Взгляд упал на циферблат настенных часов – стрелки застыло подползали к шести.

– Нам пора? – тихо прозвучало предложение.

Снова – старенькая машина Дэвида, тёплый воздух в салоне, пахнущий бензином и затхлой обивкой. Дорога вела к госпиталю при Университете Пенсильвании, где ожидала встреча. При входе в здание ударил в нос тяжёлый аромат – смесь антисептиков, стерильного порошка и лекарств, запах больницы, в котором всегда есть что-то от холодного металла и влажного стекла.

- Фу-ух…, – вырвалось тяжёлое дыхание, будто грудь сдавило.

Запахи – самые цепкие хранители воспоминаний. И вместе с этим запахом вернулась память: белые простыни, гул аппаратов, тишина перед приговором смерти. Шаги ускорились, взгляд уткнулся в пол, словно он был единственной опорой. Лампы дневного света казались слишком яркими, больно резали глаза. Лёд начал растекаться по ладоням и ступням – знакомое ощущение.

"Посттравматический синдром?" – мелькнула мысль, от которой холод усилился. Несколько месяцев назад в другом госпитале тело реагировало точно так же. Это явно не случайность.

– Ты устал, – голос Дэвида прорезал полусонное оцепенение.

– Что?

– Выглядишь плохо.

– Да ты сам не лучше, – прозвучал ответ, и в нём было что-то сродни зеркалу.

Дэвид натянуто улыбнулся, провёл ладонями по лицу, пытаясь стереть бледность и напряжение, но пальцы лишь подчеркнули резкие линии усталости.

Коридор больницы пахнул резким антисептиком и старой бумагой, а лампы давили холодным светом – всё вокруг звучало механическим гулом и редким шорохом шагов. Тяжёлое молчание прервалось чьим-то голосом из глубины коридора:

– Дэвид!

Подняв взгляд, встретились глаза с мужчиной лет тридцати восьми, напряженно стиснувшим челюсти. Он стоял, как натянутая струна, за спиной прятался ребёнок с тревожным, большим взглядом.

Дэвид тепло поздоровался, потом представил:

– Юрий Романов – а это….

Голос замер, и из-за ног отца показалась маленькая девочка. Дэвид назвал её мягко:

– Мила Романова.

Кивок, короткое приветствие, и затем фраза, произнесённая спокойно:

Сергей Платонов. Можно называть Шоном….

Не успела фраза окончиться, как Юрий рванул вперёд и сжал обе ладони крепко, так что пальцы дрожали. В глазах – слёзы и бессильная благодарность.

– Вы поддерживаете это лечение! Спасибо вам, правда, спасибо! – голос срывался, слова шли прерывисто, как дыхание после бега.

Уступить рукопожатию было невозможно – отец не отпускал.

– Мы бы никогда не справились с оплатой…, – торопливо добавил он, губы дрожали.

Слова будто прилипали к губам от недостатка сна и надежды. Спокойный ответ:

– У этой помощи есть свои причины; не стоит чувствовать себя обременёнными.

– Нет, это не бремя…, – Юрий мотал головой, но в голосе всё равно слышалось: "как отблагодарить?"

Несмотря на сдавленность, эмоции отступили, отец приобнял дочь за плечо, плотно прижал к себе, как защитник.

– Можно подождать? Жду брата, чтобы оставить Милу с ним…, – попросил он и отошёл.

Дверь в палату открылась, и сначала – привычный, холодный шёпот приборов: бип-бип-бип, ритмичные сигналы, тихое шуршание вентилятора. Дыхание вентиляторной трубки, равномерное и монотонное, заполнило комнату. Закрыв глаза на секунду, будто от боли, кто-то глубоко вдохнул – запах йода, перекиси и тёплой, влажной кожи.

Открыв веки, перед собой увидели палату, где аппараты словно окружали одно тело. В центре – женщина: её конечности были раздуты до бесформенности, кожа натянута и прозрачна, будто тонкая плёнка; лицо почти неузнаваемо, глаза – едва щелочки, полуоткрытые. Каждая вена, каждый бугорок выступали под натянутой кожей; тело напоминало человеческий шар.

Это была та, из-за которой пришли – Светлана Романова. Первое столкновение с судьбой, которую раньше называли русской рулеткой: пациентка, выпавшая на их удачу и беду одновременно. Стук приборов, тихое шуршание шлангов и хриплое вдох-выдох наполнили пространство – здесь и сейчас все планы и надежды обретали свой вес.

В палате, наполненной запахом антисептика и гулом приборов, раздался знакомый голос:

– Шон, ты здесь?

Тихое эхо пронеслось по стенам, и в проёме показалась Рейчел. На лице – мягкая улыбка, в которой таилась усталость долгих раздумий. Чуть позади шагнула Джесси, невеста Дэвида, её фигура держалась скромно, будто она не хотела лишний раз привлекать внимание.

Оказалось, что они прибыли ещё вчера, уже успели поговорить со Светланой Романовой и обсудить с лечащим врачом детали. Их присутствие здесь объяснялось просто и естественно: сегодня предстояло ввести препарат, для которого не существовало официального разрешения.

– Офф-лейбл, – слово, звучащее как сухой медицинский термин, но на деле означающее риск и шаг в неизвестность. Лекарство предназначалось совсем для другого, а теперь становилось шансом, пусть и сомнительным.

Рейчел была здесь именно для этого. Пациентский адвокат – человек, который должен защитить больного от того, чтобы его жизнь превращали в игру на выживание. Её задача – убедиться, что Светлана понимает, на что соглашается, и что решение принято добровольно.

Вскоре в палату вошёл Юрий Романов с мужчиной лет сорока пяти. Белый халат, серая проседь на висках, усталые, но внимательные глаза – профессор Джулиан Блейк. Дэвид поприветствовал его тепло и представил как своего лечащего врача, того самого, кто лучше других знал всю безнадёжность болезни Каслмана и всё же согласился поддержать попытку.

Скепсис, однако, не покидал его. На лице читалась тревога, когда он тихо, но твёрдо заметил:

– Дэвид, это опасно. Если бы речь шла только о тебе…. Но уговаривать других пациентов идти тем же путём…

– Ты видел результаты исследований, – возразил Дэвид. – Под этим есть основания.