"Сумасшедший!" – выругался Джим про себя, чувствуя, как по спине пробегает холодок.

Но логика в словах Сергея была. Больше риск – больше доля. Всё просто. Да, логично. Но…. Он действительно всё это просчитал прямо сейчас? Вместо того чтобы паниковать, Сергей Платонов занимался ментальной арифметикой.

Сделка на пятнадцать миллионов долларов.Один неверный шаг – и долговая петля затянется до хруста костей. А он… ведёт себя так, словно обсуждает цену яблок на рынке.

Джим был потрясён. И не он один. Остальные новички тоже сидели, ошарашенные до потери дара речи. Но Платонов продолжал, не обращая внимания на напряжение, звенящее в воздухе:

– Нужно также согласовать сроки вывода средств. Самая опасная переменная – это ликвидность. Если точка выхода через месяц, а кто-то заберёт деньги раньше, будут серьёзные потери. Предлагаю установить расчётный цикл в три месяца.

В воображении многих послышался сухой щелчок калькуляторов. Что творится в его голове? Все смотрели на Сергея, как на загадку. Только Джерард оставался спокойным, словно лед.

– Три месяца без изъятий, даже при убытках? – уточнил он.

– Не совсем так. Заявки принимаются в назначенные даты, но выплаты раз в три месяца.

– Три месяца, говоришь… Но как покроешь убытки? У тебя всего миллион долларов капитала, верно?

Джерард атаковал без колебаний, точно рассчитывая каждый аргумент. И Сергей отвечал тем же, словно два хищника сцепились в молчаливом танце.

– Через три месяца ситуация изменится.

– Сейчас у тебя нет средств для выплат, а ты раздаёшь обещания. Это само по себе риск, который должен учитываться в условиях.

Джерард продолжал давить, раскладывая позицию Платонова на куски. Хладнокровная логика делала их обоих похожими на стальные машины.

– Это неприемлемо. Мой метод основан на алгоритме с вероятностью успеха в восемьдесят процентов. Риск убытков ниже среднего, а значит, и опасность невыплат тоже меньше. Исходя из этого….

– Восемьдесят процентов? Это только твои слова. Две тестовые операции – не доказательство. Данных недостаточно".

Спор становился всё ожесточённее. Ни одна сторона не собиралась уступать. Компромисс казался миражом. И вдруг в разговор вмешался третий голос:

– Я заплачу.

В помещении раздался лёгкий гул. Говорил Гонсалес, один из знакомых Сергея.

– Если Шон не выполнит обещание, я покрою убытки.

"Кто этот чёрт?" – пронеслось в головах у присутствующих.

Большинство новичков впервые слышало его имя. А он между тем уверенно пообещал закрыть гигантскую дыру в бюджете. Звучало как дерзкий блеф. Платонов тоже удивился, хотя знал, кто такой Гонсалес. Но зачем тот заходит так далеко?

Как будто отвечая на немой вопрос, Гонсалес продолжил:

– Это не подарок, а займ. Считай, кредит. Срок – до десяти лет, сумма – до ста миллионов долларов. Без процентов. Но взамен я не беру комиссию с вложений.

Проще говоря, это был беспроцентный кредит на десять лет. И лимит в сто миллионов – около ста тридцати миллиардов рублей.

"Бред…" – мелькнуло у многих.

Что вообще происходит?

Некоторые новобранцы беспокойно оглядывались, словно подозревали, что оказались жертвами чьей-то изощрённой шутки. Но взгляд их вдруг наткнулся на стены особняка, сиявшие под светом хрустальных люстр, где висели подлинные полотна Ван Гога. Даже резьба на рамах, покрытая тёплым золотым отблеском, говорила сама за себя – здесь не было и тени подделки.

Этого оказалось достаточно, чтобы осознать – происходящее не игра. Никаких скрытых камер, никаких дешёвых трюков. Чистая, неприкрашенная реальность.

Что могло заставить владельца таких сокровищ устраивать фарс для каких-то обычных новобранцев? Ответ был очевиден: никакая это не розыгрыш. Здесь пахло старинным маслом с картин, дорогим деревом и мягким ароматом вина, а под ногами едва слышно поскрипывал полированный паркет.

Этот дом принадлежал избранным – тем, кто входил в крошечный процент самых богатых. Здесь за ужином легко обсуждали суммы, от которых у простых людей кружилась бы голова. Такие деньги для этих людей – как медные монеты для ребёнка на карусели. Сегодня захотелось – потратил, завтра – забыл.

Новички, ещё недавно уверенные в твёрдости почвы под ногами, теперь чувствовали, как она уходит из-под них. В воздухе повисла тягучая тишина, нарушаемая лишь далёким звоном бокалов из соседнего зала.

Голос Джерарда прозвучал мягко, но в нём сквозила сталь:

– Позвольте спросить, зачем всё это?

Не прозвучало ничего о деньгах – ни сомнений, ни любопытства к заоблачным цифрам. Даже вопрос о ста миллионах, что витают в воздухе, остался невысказанным. Он словно принял как аксиому: если Гонсалес сказал, что деньги есть – значит, есть. Джерарда интересовал не факт, а мотив.

Гонсалес пожал плечами с ленивой грацией хищника, которому наскучила тишина:

– Деньги всё равно вернутся. Сегодня или через десять лет – разве есть разница? Зато такие моменты случаются нечасто. Упустить их из-за пустяков… было бы скучно.

Слова прозвучали легко, но от них веяло холодом бездны, где деньги – лишь тень на воде. Решение родилось из чистого любопытства, как странный каприз, стоящий дороже жизни для любого из новобранцев. Один сюрреалистический миг сменялся другим. Гонсалес извлёк из внутреннего кармана чековую книжку, хрустящую свежей бумагой:

– Кстати, запишите мой вклад пять миллионов. У кого-нибудь ручка найдётся?

Платонов без лишних слов подал блестящую перьевую ручку. Чернила легли на бумагу, словно змея, выгнувшись в цифрах:

"5,000,000.

Чек перекочевал к плтонову. Но на этом всё не закончилось. Гонсалес вывел ещё одну цифру – чудовищную, почти нереальную:

"100,000,000".

Цифры сияли, как приговор, и чек скользнул к Джерарду.

– Если вдруг станет тревожно, держите у себя. Считайте страховкой.

В комнате звякнула тишина, будто кто-то уронил на пол хрустальную ноту. Кто-то шумно сглотнул, звук ударил по нервам сильнее, чем выстрел. Воздух стал вязким, как мёд, и пах дорогим табаком, терпким и сладковатым. Что будет, если Джерард протянет руку? Жадность обнажит зубы, покажет, что для него сто миллионов важнее гордости. А если откажется? Тогда рухнет образ холодного стратега, того, кто пару часов назад вымерял платёжеспособность Платонова с точностью хирурга.

И он выбрал третий путь. Губы тронула тень улыбки:

– Как и ожидалось, в вашей сфере живут смельчаки. Не нужна страховка. Достаточно слова.

Ответ повис, как лёгкая дымка, не позволяя понять, победил ли кто-то в этой дуэли. И прежде чем напряжение прорвало воздух, вмешалась Джуди – мать Джерарда, чьё слово было весомее многих чеков. Тихо, почти незаметно, она закрыла этот спор.

Вскоре появился дворецкий, неся на подносе кожаный футляр с чековой книжкой Джуди. Джерард достал свою. Чернила вновь заскользили по бумаге:

"10,000,000".

"5,000,000".

Цифры выстроились в мёртвый строй. Чеки лёгли в ладони Платонова, словно холодные плитки золота. Двадцать миллионов – ничтожный звук для их ушей, но для чужих – оглушительный гром.

Двадцать миллионов долларов. И всё ради пустой игры, ради прихоти, ради проверки. Ни Джерард, ни Джуди не гнались за выгодой. Они испытывали Платонова, словно редкую породу зверя. А тот играл ради забавы. И всё это – ради капризов, на которые обычный человек не решился бы даже во сне.

– Сумасшествие…, – выдохнул кто-то из новичков, пряча дрожь.

– Бред…, – шепнул другой, чувствуя, как сердце давит на рёбра.

Это напоминало партию в покер, где ставки – не деньги, а амбиции, и играют только те, кому мир принадлежит.

Гулкая тишина разорвалась внутренними голосами:

"Скорей бы…"

"До завтра…"

Каждое слово было пропитано нетерпением. Эту новость невозможно удержать. Она сорвётся с губ – и тогда весь отдел взорвётся от слухов. Впервые за долгое время все ждали работы как праздника.