Сначала он удивился – ведь эти люди собирались заночевать у разрушенной шахты. Зачем же сорвались в ночь? Но ответ был очевиден: их что-то гнало.

Группа Косого среагировала мгновенно – они давно были готовы к такому. Пока толпа спотыкалась и сбивалась с ног от усталости и судорог, его люди уже уходили вперёд ровным шагом. Они и мышцы размяли заранее, и поели вовремя – всё, как учил Ярослав.

Он сам мог подхватить чужой рюкзак на плечо, помочь тому, кто слабее, и это давало его группе решительное преимущество.

Вдруг Косой резко остановился и бросил взгляд на тёмный холм вдалеке. Там, едва различимый на фоне бледной луны, стоял Серебристый Король Волков. Зверь застыл, наблюдая за сотнями беглецов. В его позе не было спешки – лишь холодное терпение хищника.

Волки никогда не кидались сразу. Они шли следом, ждали, пока жертва выдохнется, пока ноги перестанут слушаться, пока страх и усталость окончательно свалят людей. Тогда стая сомкнёт круг – и никто не уйдёт.

Ярослав сжал челюсти.

– Мы должны держаться подальше от них, – сказал он тихо, но жёстко. – Пусть звучит страшно, но эти люди – наш живой щит. Другого выхода у нас нет.

– Ты прав, – поспешно кивнул старик Ван, и в его голосе впервые послышался настоящий страх. – Не так уж плохо использовать других в качестве нашего щита…, – пробормотал он, будто оправдываясь.

Но не успел он договорить, как тишину ночной пустоши разорвал низкий рокот. Звук шёл откуда-то издалека, но был настолько густым и тяжёлым, что в груди у всех дрогнуло.

Ярослав Косой резко поднял голову. Сердце у него на миг ухнуло вниз.

"Чёрт… это моторы?" – пронеслось в голове.

Никто не ожидал услышать здесь рев машин. Слишком уж неуместно он звучал среди этой голой, выжженной земли, где обычно слышались только завывания ветра да шорох песка. Двигатели грохотали, будто сами стали частью стаи, будто огромный зверь вырвался из чёрной тьмы.

Воздух задрожал, земля передавала вибрацию на ноги. Звук становился всё ближе, словно железное чудовище пробиралось через пустошь, неся за собой дым и запах горячего масла.

Через несколько секунд до Косого дошло: это не случайность. Это – грузовики и джипы тех, кто удирал из крепости 334. Очевидно, дорога на восток у всех одна и та же, и теперь беглецы на машинах шли тем же путём, что и они.

Сколько их было? Пять? Десять? А может, целая колонна? Ярослав не знал и не мог пока понять, но одно было ясно: машины означали и надежду, и смертельную опасность одновременно.

Когда на линии горизонта, едва различимой в дрожащем мареве пустоши, показались внедорожники и тяжёлые армейские грузовики Консорциума Потанина, у Ярослава Косого мелькнула мысль: может быть, именно эти машины и были причиной, по которой волчья стая не спешила бросаться на беглецов.

Рёв моторов приближался, будто сама земля под ногами начала гудеть. Ветер гнал к ним горьковатый запах горелого масла, дизеля и пыли. Ярославу не нужно было долго всматриваться – он уже слишком хорошо запомнил их эмблему за последние дни. Белый лист гинкго, вытянутый и чуть резной по краям, был начертан на дверцах и бортах. По слухам, изначально эмблема была другой, но то было ещё до катаклизма и даже до продажи основателем консорциума, родины. Но теперь это всё не имело значения. Было так, как было.

А про это дерево ещё недавно учитель рассказывал: мир пережил сотни миллионов лет, сгинуло бессчётное множество видов, но именно гинкго уцелел, каким был при ледниках, таким и остался. Сильнее прочих, древнее прочих. И Ярослав подумал тогда: не потому ли Потанин выбрал этот символ – как знак вечности, стойкости, вечного выживания?

Автомобили грохотали, как железные звери, перекрикивая вой ветра. Но когда колонна поравнялась с ними, стало ясно: она ничтожно мала. Всего три внедорожника и два военных грузовика – жалкая горстка, а не бригада.

"И это всё?" – нахмурился Ярослав. По словам Хромова, в бригаде Потанина числилось около четырёх с половиной тысяч бойцов. Где же они? Даже если грузовик набить под завязку, в него влезет человек пятьдесят. Значит, максимум сотня спаслась. Остальные?..

Ответ был страшен, и Косой это понимал. Он просто не решался произнести его даже мысленно.

На самом деле он недооценил размах катастрофы. Мало кто рассматривал крепость с точки зрения сейсмостойкости, даже её строители, возводившие её для защиты от диких животных и контроля территории. Он же, хоть и попаданец, тоже смутно себе представлял, какие постройки и как различаются по сейсмоустойчивости и насколько могут быть опасными для их обитателей вроде бы надёжные здания. И потому даже вообразить не мог, что рухнувший город из кирпича и бетона способен похоронить под собой целую армию. Ему просто не хватало опыта ни прежнего, ни тем более нынешнего – бедность обрезала воображение.

Земля содрогнулась так, что крепость буквально раскололась надвое – словно кто-то гигантской секирой ударил по её сердцу. Река, ещё недавно спокойная и широкая, вдруг обрушилась вниз сверкающим каскадом – там, где земля провалилась, образовался грохочущий водопад. Гул стоял такой, что уши закладывало, а в воздухе пахло сыростью и свежим камнем, только что вырванным из недр.

Это было голое, безжалостное проявление силы природы. Человеку тут было нечего противопоставить – только дрожать и смотреть, как рушится мир.

Кирпичные дома и бетонные коробки падали один за другим, превращаясь в облака пыли и груды щебня. Под ними исчезли тысячи жизней – никто уже не успел выскочить наружу. Смерть накрыла и простых людей, и солдат Консорциума Потанина. Самое страшное заключалось в том, что линия разлома прошла прямо через военную базу – казармы, склады, техника, всё оказалось разрубленным пополам, как ножом.

Лев Станиславович Ланский сидел в потрёпанном внедорожнике и шумно втягивал в себя ледяной воздух. Смешнее всего было то, что на нём сейчас были только пёстрые семейники – в момент удара он спал мёртвым сном и даже не успел толком понять, что произошло. Повезло лишь в том, что его казарма стояла низко, стены оказались прочнее других, и здание выдержало удар.

Зима не щадила никого. Внутри казарм и в машинах грели печки, но на голой пустоши не было ни кустика, ни обломка дерева – нечем было бы развести огонь, окажись они вне этих железных коробок.

Больше всего сейчас Ланского тревожила не стужа, а то, что будет, если в баках иссякнет бензин раньше, чем они доберутся до Крепости 289. Пешком идти по снегу и ветру – всё равно что подписать себе смертный приговор.

Он нахмурился и спросил:

– Сколько топлива ещё в баке?

Солдат за рулём, переминаясь, ответил:

– Чуть больше трети. Ну… километров на сто тридцать хватит.

– А до Крепости 289 дотянем? – Ланский прищурился.

– До неё двести десять километров, – неловко выдохнул водитель. – Горючего не хватит. Но… можно остановить джип сзади, пересадить людей, а из бака перекачать топливо в нашу машину…

– А? – глаза Ланского на миг блеснули, но он тут же махнул рукой и вздохнул. – Брось. Там же все раненые. И в грузовиках тоже. Куда их, к чёрту, девать?

Солдат помолчал, потом неуверенно сказал:

– Сэр, вы и Владимир Ланский всегда к нам относились по-человечески, не как прочие "шишки". Мы потерпим, если надо.

– Всё, хватит! – раздражённо отрезал Ланский. – Ещё скажи, что я хороший человек. Не слышал пословицу? Хорошие долго не живут.

– Сэр… вон впереди люди бегут, – неожиданно сказал водитель, показывая рукой.

По дороге, согнувшись, спотыкались беженцы. Их дыхание паром рвалось в морозный воздух, лица были искажены страхом и усталостью.

– Нам сейчас о них думать некогда, – усмехнулся Ланский с холодной усмешкой. – Добавь газу, пусть подышат нашей пылью.

Мотор взревел, колёса взбили снег и песок в лицо бегущим. Беженцы, увидев блестящие машины с символом гинкго, в отчаянии и зависти провожали их взглядами. Как же они мечтали сейчас оказаться внутри этих грохочущих коробок – тёплых, быстрых, спасительных.