Элли осталась одна в пекарне. Перед ней лежала гора работы, неподъёмная для одного человека. Но она не была одна. Она знала это.

Девушка подошла к бабушкиной книге и открыла её на случайной странице. И улыбнулась. Там был рецепт песочного печенья «Радость общения». «Подавать в кругу друзей, – было написано изящным почерком Агаты. – Размешивать, вспоминая лучшие моменты вместе проведённого времени».

Элли принялась за работу. Месила тесто, взбивала сливки, растапливала шоколад. Но теперь это был не просто процесс готовки. Это был ритуал. Каждое движение было наполнено намерением. В муку она вкладывала память обо всех улыбках, что видели эти стены. В масло – благодарность за каждую добрую покупку. В сахар – сладость дружбы и поддержки.

Вскоре в пекарню начали приходить первые помощники. Не потому что знали о плане, а потому что почувствовали призыв. Сначала пришла Агнесса-фермерша с корзиной свежайших яиц и кувшином густых сливок. «Слышала, ты затеяла большую выпечку, дорогая! Держи, пригодится!»

За ней явился Эдгар-рыбак с огромным куском свежего сливочного масла. «Для крепости! Чтобы пироги не подвели!»

Потом прибежали дети с пакетами орехов, собранных в окрестных рощах. Потом соседки принесли сушёные ягоды, варенье, мёд.

Никто не спрашивал, зачем это нужно. Они видели решимость на лице Элли, чувствовали особую, сосредоточенную атмосферу в пекарне, и их руки сами тянулись помочь. Они месили тесто, мыли посуду, начищали до блеска медные кастрюли.

Пекарня, обычно место уединённого труда, превратилась в самый настоящий штаб. Воздух гудел от голосов, смеха, звона посуды. Пахло ванилью, корицей, жжёным сахаром и чем-то ещё – надеждой, единством, готовностью к чуду.

Элли руководила процессом, как дирижёр оркестром. Её усталость куда-то исчезла, сменённая странной, ясной энергией. Она видела, как её идея оживает, обрастает плотью и кровью, как весь город, сам того не ведая, вкладывает свою силу в общее дело.

Она поднялась на чердак, чтобы проведать Лео. Он сидел у окна и смотрел вниз, на кипящую жизнью пекарню. На его лице не было страха – лишь любопытство и лёгкое изумление.

– Готовься, – сказала ему Элли, садясь рядом. – Завтра мы покажем им, кто мы такие. Все вместе.

Он посмотрел на неё и жестом спросил: «Мы сможем?»

Она взяла его руку в свою. Рука мальчика была тёплой и доверчивой.

– Мы сможем, – сказала она с уверенностью, которую чувствовала каждой клеточкой. – Потому что мы не одни.

Она спустилась вниз, обратно в гущу работы, и её взгляд упал на дверь. За ней, в холодном мире, ждали охотники. Но здесь, внутри, творилось нечто большее, чем просто выпечка. Здесь творилась магия. Самая настоящая. И она была сильнее любого страха.

Ночь перед решающим днём в Веридиане была не просто тёмной. Она была звенящей. Напряжённой, как тетива лука перед выстрелом. Воздух, обычно наполненный запахами спящего города – дымком из труб, влажной землёй, цветущим ночным жасмином, – сегодня был стерильным и холодным. Даже звёзды, усыпавшие чёрное бархатное небо, горели слишком ярко, слишком резко, словно ледяные иглы.

В пекарне «Уютный очаг» света не гасили до самого утра.

Внутри кипела работа, невиданная ранее. Это не была привычная, размеренная подготовка к рабочему дню. Это было настоящее производство, конвейер добра и надежды, запущенный на полную мощность.

Элли стояла у большого стола, заваленного мисками, ситами, мерными стаканами и открытой бабушкиной книгой. Но она уже почти не смотрела в рецепты. Она действовала интуитивно, её руки сами знали, что делать. Она была дирижёром, а инструментами были мука, сахар, масло и… души жителей Веридиана.

Мэйбл, сдвинув на затылок платок, с неожиданной ловкостью управлялась с огромным котлом, где варилось некое зелье, пахнущее не травами, а… праздником. Пахло корицей, яблоками, мёдом и чем-то неуловимо-волшебным, что заставляло учащённо биться сердце и вызывало лёгкую, безотчётную улыбку. Это был «аромат единства», как назвала его старуха, базовый ингредиент для всех будущих шедевров.

– Подсыпь ещё шафрана, солнышко! – командовала она Седрику. – Для солнечного настроения! И не жалей! Не для экономии стараемся!

Седрик, снявший свой пышный камзол и закатавший рукава рубашки, с усердием истинного учёного растирал в огромной мраморной ступке лепестки шафрана, лепестки календулы и щепотку золотистой пыльцы, которую он с таинственным видом извлёк из потайного отделения своего футляра.

– Драконья пыльца! – объявил он, подбрасывая щепотку в котёл. – Для масштаба предприятия и величия духа!

Каэл не пек и не варил. Он был тенью, молчаливым стражем и главным поставщиком. Он появлялся из темноты с охапками хвороста для печи, с вёдрами чистейшей ключевой воды, с корзинами редких зимних ягод, которые, казалось, он находил по наитию. Его движения были решительными и точными. Он предугадывал потребности раньше, чем они возникали: вовремя подставлял руку, чтобы поддержать тяжёлую миску, поправлял съезжающую с плиты кастрюлю, молча протягивал Элли именно ту специю, о которой она только что подумала.

Их взгляды всё чаще встречались над столом, запылённым мукой. И в этих мгновенных, молчаливых обменах было больше понимания, чем в долгих речах. Он видел её усталость и ставил перед ней кружку с крепким, горьким травяным чаем. Она видела, как он напряжённо вслушивается в звуки за окном, и касалась его руки, словно говоря: «Я здесь. Всё хорошо». Это было нежное, зарождающееся чувство, пробивающееся сквозь толщу страха и усталости, как первый подснежник сквозь снег.

А потом случилось нечто, чего Элли не планировала. На крутой лестнице, ведущей на чердак, скрипнула ступенька. Все замерли. Из полумрака наверху спустился Лео.

Он стоял на последней ступеньке, бледный, но с твёрдым подбородком. Он смотрел на кипящую деятельность внизу, на взрослых, занятых своим важным делом, и в его глазах читалось не детское любопытство, а решимость.

Элли хотела было подбежать и уговорить его вернуться, спрятаться, но Каэл остановил её лёгким касанием руки.

– Пусть остаётся, – тихо сказал он. – Ему тоже нужно чувствовать, что он часть этого.

Лео медленно сошёл вниз и, не говоря ни слова, подошёл к столу. Он посмотрел на гору неочищенных яблок, взял нож и начал чистить их. Его движения были неуверенными, но старательными. Он не смотрел ни на кого, полностью сосредоточившись на своей задаче.

В пекарне на мгновение воцарилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием поленьев в печи и ровным поскрипыванием ножа в руках мальчика. Затем Мэйбл фыркнула – одобрительно – и снова принялась размешивать свой котёл. Седрик улыбнулся и пододвинул Лео миску для очисток. Каэл молча положил рядом с мальчиком ещё одну корзину яблок.

Это было его решение. Его маленький, но важный вклад. Его выход из тени.

Работа закипела с новой силой. Элли, вдохновлённая, приступила к самому главному – созданию индивидуальных пирожных. Она не пекла их партиями. Каждое было уникальным, как человек, для которого оно предназначалось.

Для миссис Клэр – медовые коврижки с имбирём, тёплые и обволакивающие, «чтобы косточки не ныли и на сердце было светло».

Для Эдгара-рыбака – пряные кексы с тёмным изюмом и орехами, «крепкие, как морской узел, и надёжные, как его лодка».

Для детей – воздушные безе, розовые и белые, тающие во рту, «чтобы сладкими были и сны, и мысли».

Для самого капитана Маркуса – простой, но массивный ломоть цельнозернового хлеба, с толстой корочкой и сытным мякишем, «символ его долга и нашей веры в него».

Для Седрика – изящное песочное печенье в виде звёзд и полумесяцев, посыпанное золотой пудрой, «для полёта фантазии и веры в чудо».

Для Мэйбл – твёрдые, горьковатые пряники с лимонной цедрой и большим количеством перца, «чтобы язык был острым, а дух – несгибаемым».

Для Каэла… для Каэла она пекла долго. Не пирожное, а небольшой хлебец из тёмной ржаной муки, с диким мёдом и лесными ягодами. Плотный, питательный, без лишних сладостей, но с глубиной вкуса. «Чтобы знал, что у него есть дом. И что его ценят не за силу, а просто так».