Это было уже слишком. Элли прислонилась к прилавку, чувствуя, как по её щекам катятся слёзы. Слёзы облегчения, смешанного с горькой иронией. Они сожалели о «недоразумении». О попытке сломать ребёнка, запугать город, разрушить жизни. Они называли это «недоразумением». И приносили извинения за пирог.

Она медленно поднялась по лестнице, уже не той узкой и тёмной, что вела на чердак, а по новой, более пологой и светлой, что Каэл построил несколько недель назад. Дверь в бывший чердак теперь была настоящей дверью – крепкой, дубовой, с красивой медной ручкой.

Она приоткрыла её, не стучась.

То, что открылось её глазам, уже не было пыльным складом. Это была комната. Настоящая, светлая, уютная комната. Два больших окна, в которые лилось утреннее солнце, освещали застеленную лоскутным одеялом кровать, полки с книгами и игрушками, небольшой письменный стол. Воздух пах деревом, краской и… сосной.

Посреди комнаты, на мягком шерстяном ковре, сидели двое. Каэл, склонившись над куском светлого дерева, с ножом в руке вырезал что-то с сосредоточенным видом резчика по дереву. Рядом с ним, поджав под себя ноги, сидел Лео. Он с восторгом наблюдал за работой, а в его руках уже была почти готовая, грубовато вырезанная лошадка.

Они не сразу заметили её. Картина была настолько мирной, такой идеальной, что Элли не хотелось её нарушать. Это был тот самый покой, то самое счастье, за которое они так отчаянно боролись.

– Смотри, – говорил Каэл своим низким, спокойным голосом, – не дави сильно. Дерево само подскажет тебе, куда вести лезвие. Чувствуешь прожилки? Вот здесь нужно снять чуть-чуть, чтобы получилась грива…

Лео кивал, впитывая каждое слово, его глаза блестели от интереса.

Элли кашлянула тихо. Они оба подняли головы.

– Элли! – просиял Лео, поднимаясь на ноги и показывая ей свою лошадку. – Смотри, что мы делаем! Каэл учит меня!

Каэл отложил нож и дерево, его взгляд сразу же уловил что-то в её лице, в её позе, в зажатом в руке листе бумаги.

– Что-то случилось?

Элли перевела взгляд с сияющего лица Лео на его – серьёзное, внимательное. Она подошла к ним, опустилась на ковер рядом и протянула Каэлу записку.

Он взял её, пробежал глазами, и его брови медленно поползли вверх. Он перечитал текст ещё раз, потом посмотрел на приписку о пироге, и уголок его рта дёрнулся в почти неуловимой улыбке. Он передал листок обратно Элли и посмотрел на Лео.

– Леонард Ойден, – произнёс он чётко. – Погиб. Его магия утрачена.

Лео замер, его улыбка медленно сползла с лица, уступив место недоумению и лёгкому испугу. Он посмотрел на Элли, потом на Каэла.

– Но… но я же здесь…

– Именно, – твёрдо сказал Каэл. Он положил свою большую руку на плечо мальчика. – Леонард Ойден мёртв. Для них. Для всего внешнего мира. Его больше не существует.

До Лео стало доходить медленно. Его глаза расширились.

– Значит… они… они больше не будут искать меня?

– Больше никогда, – тихо сказала Элли, и её голос дрогнул от переполнявших её чувств. Она обняла его. – Ты свободен, детка. По-настоящему свободен. Ты в полной безопасности.

Лео сидел неподвижно, переваривая эту новость. Он смотрел в пространство перед собой, и по его лицу пробегали тени разных эмоций – неверие, облегчение, радость, и снова лёгкая грусть по тому мальчику, которым он был когда-то и которым больше никогда не будет.

Потом он поднял на Элли свои большие, серьёзные глаза.

– А кто я теперь?

Элли улыбнулась сквозь слёзы.

– Ты – Лео. Просто Лео. Наш Лео. Сын пекарши и лесника. Лучший ученик миссис Элдридж. Друг Эмили с рыжими косичками. Будущий великий резчик по дереву, – она кивнула на незаконченную лошадку. – Ты – кто захочешь.

Каэл молча взял со стола новую, ещё не тронутую заготовку и свой нож. Он протянул их Лео.

– Вот. Начни с начала. Сделай себя заново. Таким, каким хочешь быть.

Лео взял дерево и нож. Его пальцы сжали рукоятку уже не с неуверенностью, а с решимостью. Он посмотрел на Элли, на Каэла, на свою новую комнату, залитую солнцем.

– Я хочу быть счастливым, – просто сказал он. – Вот таким.

И он принялся вырезать. Не лошадку. Не птицу. А что-то своё, пока ещё неясное, но уже его.

Элли прислонилась к плечу Каэла, и он обнял её, притянув к себе. Они сидели на полу на тёплом ковре, в солнечной комнате, и смотрели, как мальчик, которого они спасли, начинает свою новую жизнь. Официально мёртвый. И по-настоящему – самый живой из всех.

А за окном тихо шумел мирный Веридиан, и запах свежего хлеба из пекарни смешивался с запахом стружки и надежды. И это был самый лучший запах на свете.

Раннее утро в Веридиане было уже не хрустальным и звенящим, а медовым и тёплым. Солнце заливало Пряничный переулок золотым светом, играя в каплях росы на крыше «Уютного очага» и на лепестках герани, что теперь пышно цвела на каждом подоконнике. Воздух пах не предчувствием бури, а свежескошенной травой, цветущей липой и, конечно же, неповторимым букетом, что струился из трубы пекарни – сладковатой ванилью, горьковатым миндалём и чем-то новым, неуловимо-пряным.

Внутри пекарни кипела жизнь, но уже иная – не лихорадочная и напряжённая, а устоявшаяся, размеренная, как течение глубокой реки после весеннего половодья.

За прилавком, вместо Элли, стоял Каэл. Он уже не выглядел здесь чужаком. Его мощная фигура в простой льняной рубахе с закатанными до локтей рукавами казалась такой же неотъемлемой частью пекарни, как и сама печь. Он уверенно взвешивал булки, отсчитывал сдачу, кивал знакомым покупателям. Его движения были всё так же экономичны и точны, но в них появилась новая, непривычная плавность. Даже его обычно суровое лицо смягчилось, а вокруг глаз залегли лучики новых, мелких морщинок – от частой, почти незаметной улыбки.

Рядом с ним, на специально подставленной скамеечке, стоял Лео. Не прячась, не съёживаясь, а с важным видом помогая – подавая бумажные пакеты, протирая полку с витрины. Он болтал без умолку, и его голос, ещё немного тихий и хрипловатый, уже уверенно заполнял пространство.

– …а потом миссис Элдридж сказала, что моё сочинение о лесных духах было самым лучшим в классе! – с гордостью докладывал он Каэлу, расставляя только что остывшие круассаны. – И она поставила мне «отлично»! Хотя Сэмми Хопкинс сказал, что духов не существует, что это всё выдумки!

Каэл, накладывая в корзинку для миссис Клэр её обычный ржаной каравай, хмыкнул:

– В следующий раз предложи Сэмми Хопкинсу провести ночь в Старом Лесу. Без фонаря. Его мнение может измениться.

Лео захихикал, и его смех, звонкий и чистый, смешался с перезвоном колокольчика над дверью.

В пекарню вошёл Капитан Маркус. Но не для проверки и не с тревожными вестями. Он был в своей обычной, слегка помятой форме, а на лице его играла лёгкая, смущённая улыбка.

– Каэл, Лео, – кивнул он. – Два круассана с миндальной начинкой, пожалуйста. Жена пристрастилась, теперь без утреннего кофе и круассана день не начинает.

Каэл молча завернул два идеальных круассана в пергамент и протянул пакет.

– С уважением к миссис Маркус, – сказал он неожиданно официально.

Маркус рассмеялся.

– Спасибо. И передайте Элли, что совет ждёт её предложения по улучшению городской стражи на следующем заседании. После истории с… – он неловко махнул рукой, – её мнение стало довольно весомым.

Он ушёл, и у витрины снова остались только свои.

А в самой пекарне, у большого стола, царила Элли. Но она не просто пекла. Она творила. Перед ней стояла открытая бабушкина книга, но она почти не смотрела в неё. Рядом, на маленькой жаровне, тлели угли, на которых в маленькой глиняной чашечке дымились какие-то травы – не Мэйбл принесла, их собирал сам Каэл по её просьбе.

Элли замешивала тесто для нового пирога – «Пирога семейного счастья», как она его в шутку назвала. Но шутка была лишь половиной правды. В тесто она вкладывала не просто ингредиенты. Она вкладывала ощущение утра – мирное, ясное, наполненное смыслом. Вкладывала радость от звука голоса Лео из-за прилавка. Вкладывала твёрдую, спокойную уверенность, что исходила от Каэла.