Медленно, будто двигаясь сквозь толщу воды, он протянул руку и взял печенье. Он поднёс его к носу и понюхал. Потом откусил маленький кусочек. Пожевал. Проглотил.

Элли замерла, наблюдая. Она не знала, что ожидать.

Он откусил ещё. И ещё. Вскоре всё печенье было съедено, и он потянулся за кружкой с молоком, запивая сладость.

И тогда произошло нечто удивительное. Не мгновенное чудо, а медленное, постепенное изменение. Напряжение в его плечах начало спадать. Веки его опустились, стали тяжелыми. Он зевнул – глубоко, по-детски, всем телом – и потер кулачками глаза. Его дыхание, до этого частое и поверхностное, стало глубже и ровнее.

Он посмотрел на Элли, и в его взгляде впервые не было дикого ужаса. Была лишь непреодолимая, всепоглощающая усталость. Он жестом показал на тюфяк, потом приложил сложенные ладони к щеке – всем известный детский знак «я хочу спать».

Слёзы навернулись на глаза Элли. Она кивнула, не в силах вымолвить ни слова.

Она помогла ему улечься, укрыла одеялом. Он устроился на боку, подтянув колени к груди, – в позе эмбриона, позе абсолютного доверия и безопасности. Его дыхание стало совсем глубоким и ровным. Через несколько минут он уже спал – не тревожной дремотой, а глубоким, исцеляющим сном истощённого ребёнка.

Элли сидела рядом с ним на полу, поджав ноги, и смотрела, как поднимается и опускается его грудь. В пекарне внизу было тихо. День подходил к концу. Сквозь слуховое окно лился мягкий свет заката, окрашивая пыльные лучи в золотистые тона.

И только тогда до неё дошло. По-настоящему дошло.

Это сработало. Не просто печенье. А её намерение. Её желание помочь. Её бабушкин рецепт, в который Элли вложила всю свою силу.

Она вспомнила слова Седрика: «В вашей выпечке, дорогая моя, определённо есть какая-то… особая энергетика. Бальзам для души».

Вспомнила колкое замечание Каэла: «Сильно пахнет силой».

Вспомнила булочку, помирившую подруг.

Это была не случайность. Это был дар. Бабушкин дар. И он просыпался в ней.

Она осторожно встала, чтобы не разбудить мальчика, и спустилась вниз, в опустевшую пекарню. Подошла к бабушкиной книге, лежавшей на подоконнике. Положила ладонь на потёртую кожаную обложку.

Раньше Элли чувствовала лишь грусть и тоску по хозяйке этой тетради. Теперь же под её пальцами страницы словно излучали лёгкую, тёплую пульсацию. Словно книга наконец-то признала в ней не просто хранительницу, а продолжательницу.

Страх за Лео никуда не делся. Тревога о будущем никуда не ушла. Но теперь к ним примешалось новое чувство – благоговейный, почти мистический трепет. Она была не просто пекарем. Она была… кем? Ведьмой? Целительницей? Она не знала точного слова.

Но она знала, что в её руках была сила. Тихая, домашняя, пахнущая имбирём и мёдом. Сила, которая могла успокоить, исцелить, дать надежду.

И глядя на засыпающий город за окном, на первые зажигающиеся огни, Элли впервые за долгое время почувствовала не беспомощность, а странную, зрелую уверенность. Она спрятала мальчика. И она сможет его защитить. Не мечом, не заклинаниями, а тёплым печеньем и силой своего доброго сердца.

Она погасила свет в пекарне и поднялась к себе. На этот раз, ложась в кровать, она прислушивалась не к пугающим звукам, а к тихому, ровному дыханию, доносящемуся с чердака. Это был самый успокаивающий звук на свете.

И на этот раз сон пришёл к ней быстро и безмятежно.

День, наступивший после той тревожной ночи, начался с обманчивого спокойствия. Солнце встало над Веридианом ясное и холодное, отливая золотом инея, запорошившего крыши и лужайки. Воздух был чистым, колким, пахнущим дымком и промороженной землёй. Из труб вились ровные, почти неподвижные столбы дыма, словно город затаился и замер в ожидании.

Элли провела утро в напряжённой, почти лихорадочной деятельности. Месила тесто, раскатывала его, ставила в печь булки и караваи – всё это с удвоенной энергией, словно пытаясь заглушить внутреннюю тревогу физическим трудом. Каждые полчаса она поднималась на чердак, принося Лео еду и питьё. Мальчик был бледен и молчалив, но ночной ужас в его глазах немного отступил, уступив место настороженной усталости. Он ел предложенную кашу, пил тёплое молоко и снова засыпал, укутанный в одеяла, – исцеляющий сон, дарованный имбирным печеньем, всё ещё держал его в своих объятиях.

Элли старалась не думать о будущем. Она сосредоточилась на настоящем: на тёплом, послушном тесте в её руках, на трещащем огне в печи, на мирном дыхании спящего ребёнка над головой. Она почти убедила себя, что всё наладится, что опасность обойдёт её дом стороной.

Иллюзия рухнула ближе к полудню.

Колокольчик над дверью прозвенел резко, не так, как обычно. Не весёлым приветствием, а металлическим, тревожным щелчком. Элли, в тот момент вынимавшая из печи противень с румяными круассанами, обернулась.

В дверях стояли двое. Не местные.

Они были высокими, поджарыми, одетыми в длинные плащи из плотной серой ткани, без каких-либо опознавательных знаков. Плащи были безрукавными, накинутыми поверх тёмной, практичной одежды, и от них веяло холодом дороги и чуждостью. Их лица были скрыты в глубоких капюшонах, но Элли почувствовала на себе тяжёлый, изучающий взгляд.

Они вошли неслышными, скользящими шагами, и странным образом пространство пекарни сразу же сузилось, стало тесным. Даже воздух изменился – в него врезалась нота чего-то острого, металлического, чуждого уютному хлебному духу.

Один из них, тот, что был чуть повыше, остановился у прилавка. Его руки в тонких кожаных перчатках лежали на дубовой столешнице неподвижно, словно были высечены из камня.

– Хлеб, – произнёс он. Голос был ровным, безжизненным, лишённым каких-либо интонаций. Он не спрашивал. Констатировал.

Элли, почувствовав холодок страха, пробежавший по спине, кивнула и сделала шаг к витрине.

– Да, конечно. Свежий, только что из печи. Бук или ржаной?

– Не имеет значения, – ответил тот же голос. – Мы не по еде.

Его спутник, тем временем, медленно обходил пекарню. Его взгляд из-под капюшона скользил по полкам с баночками, по пучкам трав, по старой мебели. Он казался равнодушным, но Элли почувствовала, что он ничего не упускает, впитывает каждую деталь, как губка.

– У вас тихое место, – сказал второй, и его голос был чуть выше, с лёгкой, неприятной сипотцой. – Спокойное. Далеко от больших дорог.

– Мы любим наш покой, – стараясь, чтобы голос не дрожал, ответила Элли. – Чем могу помочь?

Первый незнакомец слегка наклонил голову.

– Мы ищем одного человека. Вернее, ребенка, мальчика. Лет десяти. Тёмные волосы, серые глаза. Возможно, выглядит испуганным. Возможно, болен. Вы не видели такого?

Сердце Элли упало и замерло где-то в районе желудка. Она сделала вид, что задумалась, перебирая в уме круассаны в витрине, чтобы руки не тряслись.

– Мальчика? Нет, не припоминаю. Веридиан – место маленькое, все друг друга знают. Чужих детей тут сразу заметили бы.

– Он мог появиться ночью, – не отступал незнакомец. Его бесстрастный взгляд, казалось, буравил её насквозь. – Просто приблудиться. Искать ночлег. Еду.

– Никто не стучался в мою дверь, – твёрдо сказала Элли. – А я сплю чутко.

Второй незнакомец в это время остановился у лестницы, ведущей на второй этаж. Он не поднялся на неё, а лишь задержал на ней взгляд на секунду дольше, чем нужно.

– У вас большой дом. Много укромных уголков. Чердаки, подвалы… Мальчик мог спрятаться, а вы бы и не узнали.

– В подвалах у меня хранятся запасы, а на чердаке – старый хлам, – поспешно сказала Элли, чувствуя, как предательский румянец заливает её щёки. – Мыши там водятся, а не дети.

Незнакомец у лестницы медленно повернул голову в её сторону. Элли не видела его лица, но ей почудилась на его губах тонкая, холодная улыбка.