Цветы на подоконнике, получив компанию в виде нового ростка, понемногу начали расправлять листья. Тесто, в которое Элли, ободрённая поддержкой, снова вложила силы и надежду, стало послушным и упругим. Пламя в печи затрещало бодро и весело.

Элли подошла к тому углу, где ползла серая плёнка заклятия. Она замерла, наблюдая. Налёт всё ещё был там, но он перестал расползаться. Он словно упирался в невидимую стену, которая состояла из множества маленьких, невидимых глазу вещей: из запаха свежей рыбы, лежавшей в раковине, из ярко-красного яблока на столе, из смеха детей за окном, из доброго слова, сказанного соседом.

Заклятие увядания, рассчитанное на одиночество и отчаяние, не могло противостоять этому мощному, спонтанному потоку жизни и доброты. Оно было создано, чтобы отравлять, а здесь – исцеляли. Чтобы гасить, а здесь – разжигали. Чтобы сеять раздор, а здесь – царило единство.

К вечеру серая плёнка почернела, свернулась и осыпалась со стены, превратившись в обычную, ничем не примечательную пыль. Воздух в пекарне снова стал чистым, лёгким и наполненным знакомыми, уютными запахами.

Элли стояла посреди своей пекарни и смотрела на это простое чудо. Она не произнесла ни одного заклинания. Не нарисовала ни одного защитного круга. Она просто была частью своего городского общества. И оно защитило её. Так же, как она, своей выпечкой, своей добротой, защищала его все эти годы.

Девушка поднялась на чердак. Лео сидел у приоткрытого окна и дышал полной грудью. Его лицо было спокойным. Он почувствовал, что тяжёлая атмосфера ушла.

Элли села рядом с ним, и они молча смотрели на закат, окрашивающий крыши Веридиана в золотые и розовые тона. Где-то там, в тени, всё ещё прятались серые плащи. Но теперь Элли смотрела на них без страха. Они могли попытаться отравить её магию. Но они не могли отравить то, что было сильнее любой магии – дух самого Веридиана. Дух дома, который они все вместе создавали и защищали каждый день самыми простыми вещами: свежим хлебом, добрым словом, вовремя подаренным цветком.

Элли поняла, что её пекарня – не просто здание. Это было сердце города. И пока оно билось, наполненное теплом и заботой, никакие тёмные заклятия не были страшны. Потому что самое сильное волшебство творилось не в одиночку. Оно творилось сообща.

После провала заклятия увядания в «Уютном очаге» воцарилась новая, странная атмосфера. Она не была беспечной – угроза никуда не делась, – но появилось ощущение тихой, уверенной силы. Силы, которая исходила не от одной могущественной ведьмы или воина, а от всего сообщества, сплетённого тысячью невидимых нитей взаимной заботы.

Элли чувствовала это каждой клеточкой. Её собственная магия, истощённая после создания «Сердечного спокойствия», восстанавливалась медленнее, чем ей хотелось бы, но её заменяла другая энергия – тёплая, устойчивая, как хорошая закваска. Она пекла хлеб, и в тесто, казалось, само собой вплетались благодарность миссис Клэр за герань, бодрость Эдгара за карпа, сладость яблок от Агнессы.

Лео тоже изменился. Подавленность, навеянная заклятием, рассеялась, и на смену ей пришла осторожная, но настоящая уверенность. Он больше не забивался в угол при каждом шорохе. Он начал осваивать своё маленькое пространство на чердаке – аккуратно заправлял постель, расставлял по полочке немногие свои пожитки: деревянную птицу, подаренную Каэлом, несколько гладких камешков, кружку для воды. Он даже пытался жестами что-то рассказывать Элли – о птицах за окном, о вкусе еды, о снах.

Именно в это утро, когда Элли поднялась к нему с завтраком – овсянкой с мёдом и новым, экспериментальным печеньем с орехами и цедрой апельсина для бодрости, – он сделал нечто неожиданное.

Мальчик не сразу принялся за еду. Он сидел на своём тюфяке, его лицо было серьёзным и сосредоточенным. Затем он медленно, почти торжественно, вытащил из-под подушки тот самый, всегда находившийся при нём, обгоревший свиток. Лео долго смотрел на него, словно взвешивая что-то в уме, перебирая пальцами обугленные края пергамента. Потом, сделав глубокий вдох, он протянул его Элли.

Элли замерла с тарелкой в руках. Это был жест огромного, абсолютного доверия. Свиток был его последней тайной, его самым драгоценным секретом. И Лео добровольно отдавал его ей.

Она медленно поставила тарелку на пол и взяла свиток. Пергамент был шершавым на ощупь, испещрённым мелкими трещинами. Он пах дымом, старой кожей и чем-то ещё – металлическим, неприятным. Элли развернула его с предельной осторожностью, боясь, что он рассыплется в прах.

То, что она увидела, заставило её шумно выдохнуть.

Это не было заклинанием. Во всяком случае, не в том смысле, как она их понимала – с витиеватыми буквами, магическими формулами, призывами к силам.

Перед ней был чертёж. Искусный, подробный, выполненный тонкими, точными линиями тушью. Он изображал нечто, напоминающее странный, сложный механизм или инструмент. Были видны шестерни, поршни, стеклянные колбы, соединённые лабиринтом трубок. В центре конструкции располагалось нечто вроде кресла с ремнями для фиксации, а от него расходились провода к большому, похожему на аккумулятор, цилиндру, испещрённому рунами.

Но самое ужасное были не детали механизма. А короткие комментарии, сделанные на полях тем же мелким, безжалостным почерком.

«Источник, – было написано у кресла. – Носитель. Фиксация обязательна во избежание потерь при экстракции».

«Проводники магической эссенции, – у трубок. – Сплав серебра и черного железа для минимизации сопротивления».

«Накопитель, – у цилиндра. – Стабилизация извлечённой силы перед переносом».

И самое чудовищное, внизу, под всем чертежом: «Протокол извлечения. Максимальная эффективность достигается при жизни источника. Посмертная экстракция даёт не более 40% от потенциала».

Элли смотрела на эти строки, и у неё холодели руки, а в животе поднималась тошнота. Это не было заклинанием. Это было инструкцией по пыткам. По выкачиванию жизни, магии, самой души из человека. Из ребёнка.

Теперь она понимала всё. Понимала, почему Лео так боялся. Почему на его руке было клеймо. Он был не просто беглецом. Он был «источником». «Носителем». Живой батарейкой для этого… этого ужасающего устройства.

Она подняла глаза на Лео. Он смотрел на неё, и в его глазах стоял немой вопрос и надежда – надежда на то, что она поймёт. Что она не отвернётся.

– Лео… – прошептала она, и голос её дрогнул. – Это… это то, что они хотели с тобой сделать?

Он энергично кивнул, и его глаза наполнились слезами. Он сделал несколько быстрых жестов, показывая на себя, потом на чертёж, потом изобразил, как что-то вырывается из его груди, а сам он падает без сил.

Элли отшатнулась, прижимая свиток к груди. Ей было физически плохо. Теперь слова Каэла об «источнике», о «топливе» обрели новый, чудовищный смысл. Это было не метафорой. Это стало реальностью.

Ей нужно было показать это Каэлу. Немедленно.

Она аккуратно свернула свиток, жестом поблагодарила Лео за доверие и, стараясь не бежать, спустилась вниз. Она чувствовала, как свиток жжёт ей руки, словно он был раскалённым углём, а не куском старого пергамента.

Элли не могла просто пойти к нему. Серые плащи следили. Но она должна была предупредить Каэла, передать информацию.

И тут её осенило. Она вспомнила про Седрика. Его лавка была идеальным местом для встреч и передачи сообщений под видом обычных покупок.

– Присмотри за пекарней, – бросила она Мурке, которая, как всегда, дремала на прилавке, и, накинув платок, вышла на улицу, зажав свиток в кармане.

Воздух снаружи был холодным и колким, но он не смог освежить её разгорячённое тревогой лицо. Она шла быстро, не оглядываясь, чувствуя, как свиток отягощает каждый её шаг.

Лавка Седрика, как всегда, пахла пылью, старой бумагой и тайнами. Сам антиквар возился где-то в глубине, разбирая груду старых рам для картин.

– О, сиятельная создательница булочных чудес! – провозгласил он, увидев её. – Какими судьбами? Ищете ли вы древний фолиант с кулинарными рецептами погибшей цивилизации? Или…