Когда она протянула ему ещё тёплый хлебец, их пальцы соприкоснулись. Каэл взял его, их взгляды встретились, и в его глазах она прочитала нечто такое, от чего у неё перехватило дыхание. Это была не просто благодарность. Это было признание. Глубокое, безмолвное, как лесная тишина.

– Спасибо, – прошептал он, и это одно слово значило больше, чем любая поэма.

Рассвет застал их за финальными приготовлениями. Горы готовой выпечки покрывали каждую горизонтальную поверхность в пекарне, издавая невероятный, головокружительный аромат. В воздухе висел сладкий, хрустальный звон – звон надежды, запечённой в корочке и креме.

Элли, обессиленная, но счастливая, опустилась на табурет. Её руки дрожали от усталости, одежда была в муке и ягодных пятнах, но на душе было светло и спокойно. Она сделала всё, что могла.

Мэйбл, Седрик и даже Лео (он уснул прямо за столом, положив голову на руки) дремали, разметавшись где попало. Бодрствовал только Каэл.

Воздух был густым и сладким, как патока, – пахло мёдом, миндалём, растопленным шоколадом и едва уловимыми нотами ванили и счастья.

Элли, обессиленная, но странно просветлённая, села на ступеньке лестницы, ведущей на второй этаж. Она скинула заляпанный мукой и кремом передник, и распустила волосы. Они тёмным водопадом спадали ей на плечи, и девушка медленно, почти механически, расчёсывала их старой деревянной гребёнкой, смотря в потухающие угли печи.

Она не слышала, как бесшумно открылась и закрылась задняя дверь. Не слышала неслышных шагов по полу. Она почувствовала его присутствие – плотное, спокойное, как тень старого дуба, – лишь когда он остановился в нескольких шагах от неё.

Каэл стоял, засунув руки в карманы своих простых холщовых штанов, и смотрел на неё. На его лице не было привычной суровости. Была какая-то новая, непривычная мягкость, смешанная с глубокой усталостью и… нерешительностью.

– Все спят, – тихо сказала Элли, не оборачиваясь, продолжая водить гребёнкой по волосам. Её голос звучал хрипло от усталости.

– Да, – ответил он, и его низкий голос, обычно такой резкий, сейчас был глухим и бархатистым, как шорох листвы в безветренную ночь.

Он сделал шаг вперёд, потом ещё один, пока не оказался рядом. Он не садился. Он просто стоял, глядя на её профиль, освещённый дрожащим светом углей.

– Ты… – он начал и замолчал, словно подбирая слова. – Ты сегодня была… невероятна.

Элли слабо улыбнулась, не поднимая глаз.

– Мы все были. Мэйбл, Седрик, ты… даже Лео.

– Не так, – покачал головой Каэл. – Ты. Ты была… сердцем этого. Всё это… – он сделал широкий жест, охватывая всю пекарню, – вышло из тебя. Как река из источника.

Элли наконец подняла на него глаза. В полумраке его лицо казалось загадочным и прекрасным.

– Я просто пекла, Каэл. Как всегда.

– Нет, – он наклонился, оперся руками о колени, чтобы быть с ней на одном уровне. Их лица оказались совсем близко. От него пахло дымом, ночным лесом и чем-то ещё… чем-то напряжённым и живым. – Ты не «просто» делала что-либо. Ты… ты вкладываешь душу. Во всё, что делала. В каждую крошку. – Он замолчал, и в тишине было слышно, как трещит головёшка в печи. – И эта душа… она сильнее любой магии, которую я знал.

Элли замерла, глядя на него. Гребёнка выпала у неё из рук и с тихим стуком упала на пол. Она видела его глаза – тёмные, серьёзные, полные какого-то невысказанного, огромного чувства, которое пугало и манило одновременно.

– Каэл… – начала она, но он перебил её, и его голос прозвучал с новой, отчаянной прямотой.

– Я не умею говорить красиво. Не умею… объяснять. Но когда я с тобой… – он сглотнул, и его кадык нервно дёрнулся, – тишина внутри меня меняется. Она становится… не пустой. А наполненной. Как лес после дождя. Как… как этот дом. – Он посмотрел вокруг, на тени, пляшущие на стенах. – Я смотрю на тебя, и мне не хочется бежать. Мне хочется… остаться.

Он выпрямился, отвернулся, словно испугавшись собственной откровенности.

– Забудь. Я не это хотел сказать. Просто… усталость.

Но Элли уже поднялась. Её сердце колотилось где-то в горле. Она была ошеломлена, сбита с толку, растеряна. Она всегда считала его молчаливой скалой, неприступной крепостью. А сейчас эта крепость сама открывала ворота, и оттуда лился такой незащищенный поток эмоций, что у неё перехватывало дыхание.

Она видела, как он сжал кулаки, как напряглись его плечи. Каэл готов был уйти. Уйти в свою привычную тишину, спрятаться за свою стену хмурости, испугавшись её молчания, её неготовности.

И это зрелище – этот сильный, гордый мужчина, такой уязвимый в своей попытке быть честным, – растопило последние льдинки нерешительности в её душе.

– Каэл, – снова позвала она, но теперь её голос звучал твёрже.

Он обернулся, и в его глазах она увидела ту самую боль, то самое ожидание удара, которое она так часто видела в глазах Лео.

Элли не сказала больше ни слова. Она просто сократила расстояние между ними, поднялась на цыпочки и прикоснулась губами к его губам.

Поцелуй был не страстным, а нежным, вопрошающим, бесконечно бережным. Как первое прикосновение к только что распустившемуся цветку. Она чувствовала, как он замер, как всё его тело напряглось от неожиданности, а потом… потом расслабилось. Словно с него свалилась тяжёлая, невидимая ноша.

Он не ответил ей сразу. Сначала его губы оставались неподвижными, ошеломлёнными. Потом они дрогнули. И наконец, медленно, неуверенно, стали отвечать. Его руки поднялись и легли на её талию – не сжимая, а просто касаясь, словно боясь, что она вот-вот рассыплется, как мираж.

Когда они наконец разъединились, дыхание их было сбитым, а лица раскрасневшимися. Они стояли, лоб ко лбу, в сгущающихся сумерках пекарни, и всё вокруг казалось замершим, выжидающим.

– Я… я не хотел… – начал он снова, но Элли положила палец ему на губы.

– Молчи, – прошептала она. – Просто молчи.

Она взяла его большую, шершавую руку и прижала её к своей щеке.

– Спасибо, – сказала она, и её глаза блестели в полумраке. – Спасибо, что сказал. Что доверился мне. – Она сделала паузу, собираясь с мыслями. – Я… я тоже чувствую. Эта тишина, когда ты рядом… она не пугает. Она… обнимает. Как тёплое одеяло. Я знаю, что с тобой мне ничего не страшно. И… и я тоже не хочу, чтобы ты уходил. Никогда.

Он смотрел на неё, и в его глазах происходила целая буря – недоверие, надежда, изумление, и наконец – тихая, всепоглощающая радость. Он не улыбнулся. Его улыбка была не на губах. Она была в глазах. В том, как они смягчились, как в них появился тот самый свет, что она видела лишь мельком.

– Никогда – это долго, – глухо сказал он, но в его голосе не было сомнения. Было только обещание.

– Это всего лишь жизнь, – ответила Элли просто. – Одна-единственная жизнь.

Он наклонился и снова поцеловал её. На этот поцелуй был другим – более уверенным, более глубоким, полным обретенной уверенности. В нём было всё: и память о пережитых бурях, и надежда на спокойное будущее, и простая, безудержная радость двух одиноких душ, нашедших друг друга.

Когда они снова разошлись, чтобы перевести дух, с дальнего угла кухни донёсся сонный голосок:

– Опять? Серьёзно? Я пытаюсь спать!

Они посмотрели друг на друга и рассмеялись – тихо, счастливо, по-детски. Смех их смешался воедино и поплыл под потолок пекарни, к потрескивающим углям, к запаху хлеба и к звёздам, что горели за окном.

Каэл обнял Элли за плечи и притянул к себе. Она прижалась к его груди, слушая ровный, сильный стук его сердца. Они стояли так, молча, глядя на засыпающий огонь в печи.

Ему не нужно было больше ничего говорить. Ей не нужно было ничего отвечать. Всё было сказано. Всё было понятно. Их признание витало в воздухе, смешиваясь с запахом ванили и счастья, и было таким же реальным и тёплым, как хлеб, испечённый с любовью.

И за окном утренний Веридиан досыпал, охраняемый миром, за который они все вместе начали войну. А в «Уютном очаге» тлели не только угли в печи, но и новое, яркое пламя – пламя их общей, такой неожиданной и такой желанной любви.