– Я не посмею заставлять, если не хочешь.

– Я хочу.

– Потребуются жертвы.

– Я готов.

– Тебе придется умереть. И воскреснуть.

– Воскреснуть? Ты же не веришь в Бога.

– Бог не имеет к этому никакого отношения, – сказал Фред отстраненным бесцветным тоном, обратив взгляд куда-то вдаль, а потом снова на него. – Порой ты будешь не в силах понять.

– Я согласен, – ответил Майкл, сжав кулаки, сдерживая необъяснимое, но отчетливое предчувствие беды, что окружало его невидимой, но вполне осязаемой завесой – он и Фред, они будут укрыты от мира вечность. Губы Фреда тронула легкая невеселая улыбка, обнажая кончик какого-то редкого знания, к которому стремился Майкл.

– Что бы ни случилось, я всегда буду на твоей стороне, а ты должен быть на моей.

– И я буду.

Узкая тропка оборвалась, но они продолжали путь. Фред с грацией и аккуратностью обходил ядовитые кустарники, как очень красивое и редкое животное, намного превосходящее человека. Майкл едва не вскрикнул, ступив на что-то мягкое.

– Это мох, – сказал Фред.

Под ногами буйным ковром росли причудливые черные цветы, вбиравшие в себя немногочисленный свет, просачивающийся через крону. В самой середине цветочного буйства раскинулся дуб-исполин, из дупла которого, как язык, выползала дорожка из ползучих цветов. Дупло, сформировавшееся в стволе, манило, затягивало и одновременно отпугивало, напоминая пасть чудовища, – казалось, язык из цветов вот-вот вытянется и схватит обоих.

Фред погладил кору, провел по краям дупла, словно по иссохшим старческим губам.

– Что это за место?

– Сердце леса.

– Откуда оно взялось?

– Дупло? – Фред обернулся. – Естественный процесс разрушения древесины, по большей части ядовитыми грибами.

– Я думал, это цветы.

Фред присел, сорвал один из них и положил в раскрытую ладонь Майкла.

– Fungus letalis [24]. Очень редкий и опасный вид грибов.

Майклу не давалась латынь, но это название он перевел. Причудливая шляпка – точно гибрид пентаса и флокса. Сперва показалось, что гриб черный, но на самом деле он был темно-фиолетовым, а шляпку испещрили прожилки всевозможных оттенков от сиреневого до вишневого – они походили на вены больного человека. Ножка оставалась матовой, серой, скользкой, как отрезанный и обескровленный палец. Совершенно без запаха.

– А что в дупле? Там кто-то живет?

Ответа не последовало. Майкл обернулся, испуганные глаза забегали по чаще. Гриб вылетел из рук.

– Фред! Фред! – Его голос метался по лесу жутковатым эхом, но никто не отзывался.

Он бросался из стороны в сторону, даже осмелился заглянуть в дупло – пусто. В ушах звенело, к горлу подбирался съеденный обед, рот заполнила кислая горечь. Деревья сжимались в такт дыханию, стремясь расплющить его. Тьма льнула к лицу, с силой сдавливала виски. Все кружилось и плыло, и в этом пустынном мрачном молчании, в зеленой дымке явно ощущалась угроза. Что делало это с ним? На нетвердых ногах он двинулся через кусты прочь от поляны, ветки, точно лапы, хватались острыми когтями за штанины. Ему удалось выйти на тропинку, заросшую мхом, однако когда она – его единственный ориентир – прервалась, Майкл забыл, как дышать. Бессилие, ужас, подступающая тошнота повалили на колени, и он прижался лбом к земле, замер – весь обратился в слух.

Будешь хорошим мальчиком? Не расстраивай отца!

Он вскочил, помчался куда глаза глядят. Располосовал щеку веткой. Падал – ноги совсем ослабели. Легкие горели, звенело в висках. Обессилевший, он укрылся за камнем, спрятал голову в коленях и разревелся. Рана на щеке защипала сильнее. Кроны деревьев ближе подбирались друг к другу, тесно сплетаясь вокруг него, как мальчишки, что темной стеной обступили его в ту ночь.

Может, отец прав? Он мальчик, первый наследник Парсонса, но Джейсон не возлагал на него больших надежд. В его глазах Майкл всегда был слишком слабым, хрупким, тонко устроенным – слишком похожим на девочку. Когда он родился, то весил не более пяти футов, не кричал, не шевелил ни ручками, ни ножками – сам Майкл впоследствии объяснял это младенческой неосознанной дальновидностью, он уже тогда понимал, что не желает появляться на свет, – велика вероятность, что он погибнет, говорили врачи. И он не дышал – минутная клиническая смерть. Наверное, именно тогда отец поставил на нем крест, и, хотя Майкл, подобно Иисусу, вернулся с того света, он так и не реабилитировался. Самый никчемный, жалкий и слабый щенок в помете заслуживает только унижения и порок. «Почему я не умер, – думал он, – почему вынужден быть здесь, страдать и ненавидеть все вокруг…» Фред удерживал его на этой стороне, верил в него – мог дружить с кем угодно, но выбрал его. Почему?

Утерев слезы, Майкл сел прямо, выдохнул и вобрал в себя воздух леса, легкие, сдавленные страхом, раскрылись. Он прислушался к живой чаще, вернул себе ясность восприятия и задумался. Мысли об отце схватил твердой рукой, как ядовитую кобру, и сунул в старый пифос, тот самый, где хранил все болезненные воспоминания.

Я хороший человек… Я хороший человек…

Он поднялся на ноги и отряхнулся. «Будь мужчиной», – говорил ему Джейсон, дурацкая фраза, ведь он уже родился им. «Не дури» – вот так получше, сказал он себе. Зажмурившись, он вдохнул, ощутив где-то вдалеке хвойный аромат – красивый запах, – и открыл глаза. Мрак, что притаился в закоулках сознания, снова вышел в свет, обретя плоть и силу. Фредерик Лидс, прекрасный как бог и ужасный как дьявол, долго наблюдал за ним с недоброй пристальностью. Даже издалека Майкл уловил блеск в его глазах. Нечеловеческий. Острый. Опасный. Пасть на колени перед ним, как перед божеством. Но что-то внутри, очень тихо – он не услышал слов, но почувствовал, как дыхание, – просило этого не делать. Он увидел его истинное лицо. Или ему померещилось? В нем не было ничего прекрасного. Уродлив так же, как прежде красив.

Фредерик сделал шаг навстречу.

Майкл – назад.

Фредерик сделал еще шаг.

Майкл побежал.

Пустота. Вокруг совершенно ничего, кроме густого, невозмутимого и неподвижного леса, который всегда представлялся ему чем-то страшным и угрожающим. Здесь терялся не один ученик Лидс-холла – смертельный лабиринт, в который он никогда не зашел бы по своей воле. Но теперь он бежал. Бежал в него, спасаясь от чего-то более ужасного.

Деревья подрагивали в такт крови, бьющейся в ушах. Все плыло, рвалось, искрилось, расползалось пятнами, как пленка, в которую ткнули сигарету. Этот страх, этот леденящий душу ужас проникал все глубже, прорастал в нем корнями. Был с ним. Был в нем. Такой всеобъемлющий, что валил его с ног, звенел, бил молоточком в затылок, но он раз за разом вставал. Зрение застыло в горле, крик – в глазах, дыхание хрипело в легких, юркнуло в живот. Ветки хлестали лицо, обжигая кожу, а он все мчался. Шаги настигали.

Ветка полоснула его по лбу с такой силой, что кровь застила левый глаз. Крик – все покрыло красной пеленой. Пот тек с него ручьем. Волосы прилипли ко лбу, лезли в глаза. Мрак чащи окончательно запутал его – он едва успел остановиться на краю обрыва, проехав подошвами по камешкам, жалобно зашуршавшим под ногами. В приступе ошалелого смятения он искал пути отхода. Слишком поздно. Бежать некуда, кроме как навстречу шагам позади. Однако его прошил всепоглощающий страх, и он был готов спрыгнуть, пусть это и означало смерть. И он попытался, но сильная рука схватила его за рубашку и оттащила от края, уткнула лицом в землю. Он не видел нападавшего, но ему не нужно было видеть лицо, чтобы знать – у него был цвет: кроваво-красный. Королевский красный. И пах он так же – как кровь, тяжелый металлический, слегка солоноватый и одновременно сладковатый запах. Жуткий аромат.

Он не позволил ему поднять голову, и Майкл тщетно махал руками, хватал воздух ртом. Сдаться. Нет, так не будет. Не с ним. Не в этот раз. Он предпринял еще одну попытку вырваться, но тут же получил удар по голове. Лес утратил четкость, темнота наплывала с боков.