– У него есть на тебя что-то еще?

Майкл невольно поморщился.

– Нет… я не знаю. Не думаю.

– Тогда тебе не о чем беспокоиться.

Она погладила Премьер-министра еще раз и вместе с ним направилась к тропинке, Майкл семенил следом.

– Не беспокоиться? Я даже ни разу не говорил с Мэри, а теперь мою зажигалку находят в ее комнате. Как думаешь, как я буду выглядеть в глазах людей? – запальчиво тараторил он, не в силах утихнуть, точно чей-то палец жал на кнопку внутри него.

Грейс резко остановилась, и Майкл едва не налетел на нее. Холод глаз. Теплое дыхание. Веснушки на щеках. Слишком близко. Но ему не хотелось отступать.

– Как преступник. Если будешь вести себя так же, как сейчас.

Майкл сглотнул. Сталь в ее глазах испугала его.

– Я и есть преступник. Все так считают. И все это лишь формальности.

– Не надо, Майкл. Я здесь не для того, чтобы утешать тебя.

– Мне не нужно твое утешение. Стоит лишь свистнуть, и за мной выстроится очередь желающих утешить.

Он едва не забился головой о дерево, так нелепо это прозвучало – совсем не то, что было на самом деле, но nescit vox missa reverti [27]. В желании скрыть израненного мальчишку он раз за разом играл роль бездушного плейбоя, ловеласа, Казановы перед каждой девушкой, которую встречал, и, даже если это не срабатывало, они ценили его попытки, считая их милыми и трогательными, как выступление детсадовца в картонных доспехах, но на Грейс это не произвело желаемого впечатления. Она ускорила шаг. Уходила, ускользала… Опять.

– Если бы выбор стоял между тобой и Фредом, никто бы не выбрал тебя!

Слова пригвоздили Грейс к земле. Что-то беспокойное и смутно пугающее было в колыхании ее украшенного травинками подола. По конечностям Майкла пробежался неприятный холодок. Если кто и мог вырыть ему могилу, так это он сам. Зачем он сказал это? Грейс обернулась, прекрасное лицо оставалось все таким же непроницаемым, таким же невозмутимым.

– Не пытайся задеть меня, Майкл Парсонс. У тебя ничего не выйдет, – сказала она, отделяя слова, точно знала, что сейчас все доходило до него преступно медленно.

Она подошла ближе.

– Думаешь, я сумасшедшая?

– Да, – солгал он, упорно хватаясь за призрачную возможность ранить ее.

– Сумасшествие, – произнесла она бесцветным тоном. – В психиатрии нет такого диагноза, это слово ничего не значит. Подумай лучше, Майкл Парсонс.

Думать? Он лишь изучал цвета, испещрившие ее радужку: от небесно-голубого до темного телегрея, – и тонул, тонул без надежды на спасение.

– Знаешь, каков мой диагноз?

Он сглотнул.

– У меня его нет. А знаешь, что это значит? – Она подалась ближе. – Я такая ненормальная, что даже врачи не могут определить, что со мной.

Ожидая очередного броска, Премьер-министр беспокойно носился вокруг с палкой в пасти.

– Поэтому настоятельно советую сменить тон беседы. – В ее размеренном голосе явно читалась угроза.

Как ни в чем не бывало с искренней нежностью Грейс наклонилась и потрепала пса по загривку.

– Пока, малыш.

После взгляд пронзил Майкла, и уже без капли дружелюбия она отчеканила:

– Прощайте, мистер Парсонс.

Все десять пальцев невольно сжались в кулаки. Майкл молча провожал ее глазами в тщетной попытке подавить дрожь в теле. Министр залаял, предчувствуя неладное, и Майкл шикнул на него и жестом приказал сесть. Пес проскулил, но подчинился.

Грейс уже скрылась за тисовой оградой, скоро она исчезла бы совсем в стенах Лидс-хауса. Майкл сорвался, кинулся за ней. Зелень и тропинка плыли.

Грейс вошла в кухню, взялась за ручку, но Майкл сунул ногу в проход, с силой толкнул дверь вперед и, не дав Грейс опомниться, припечатал спиной к стене, схватил за подбородок и поднял, чтобы насладиться тем, как в ее глазах мелькнет страх – ее холодность, вечная отстраненность от мира ранили его.

– Никогда не называй меня мистером Парсонсом. Слышишь? Мистер Парсонс – мой отец. – Рука опустилась ниже, сжав белоснежную шею. – Он монстр.

– Как и ты.

Глаза Грейс остались мертвыми, стоячая вода: ни возмущения, ни страха, ни удивления. Что не так с этой девчонкой?

– Ты меня ненавидишь?

Ее пульс бился под его ладонью.

– Я сломаю тебе ребра.

– Лучше не сопротивляйся, Грейс Лидс. Не хочу оставить синяки. – Он чуть сильнее сдавил ее шею. – Давай сначала. Ты меня ненавидишь?

– Нет.

– Ты меня презираешь?

– Нет.

– Но ведь ты меня на самом деле и не боишься?

– Я от тебя в ужасе, – прошептала она, и впервые ее голос сорвался. Вот оно.

Преграда не пала, но по ней пошли трещины. Он едва коснулся щеки Грейс. Миг. Секунда. Безудержный порыв. Красная вспышка, и он уже целовал ее, совершенно забыв, о чем они говорили и почему он почти наказывал ее через этот поцелуй. Незапланированный, но такой желанный. Глубокий, основательный. Майкл так давно хотел этого и так долго обещал себе, что не станет. Сопротивление. Я сломаю тебе ребра. Он ждал его, но оно не последовало. Прохлада, сладость и свежесть ее рта. Ее губы.

моя моя моя

Смущение. Сломлен и поражен. Поражен тем, что этот поцелуй состоялся, тем, что он оказался гораздо лучше, чем он представлял, а делал он это сотни, если не тысячи раз. Этот поцелуй менял его безвозвратно, выреза́л в нем что-то и создавал совершенно новое, как нож в древесине, и это что-то не стерло бы ни время, ни люди, ни Бог. Лед. Жар. Все не так. Но так и должно быть.

Он задыхался, хватался за нее… Ее сила. Он нуждался в ней и получал ее. Коснулся ее лица, очертил линию подбородка, потянул за мочку уха и спустился ниже, снова к белоснежной шее, пуговицам и кружевам на груди. Вдруг Грейс уперлась рукой ему в грудь, испугав сопротивлением, и шепнула, кивнув на черноту коридора:

– Идут.

Он отшатнулся, точно задетая шаром кегля. Перед глазами все залило сизым маревом, и через биение крови в ушах услышал стук каблуков. Опьяненный поцелуем, отвернулся, оперся руками на столешницу и закрыл глаза, запечатлевая в памяти таявший на губах привкус зимнего леса.

– Вот вы где, – сказала Агнес, даже по голосу чувствовалось, что она удивлена. – Детектив Стайн хочет осмотреть комнату Фредерика, но я нигде не могу найти ключ.

– Он у меня, – ответила Грейс. Майкл обернулся. Румянец на щеках, блеск в глазах, зацелованные губы, растрепанные волосы, растерянность, беспомощность – ничего. Выжженная пустыня. Ее манера держаться, как и прежде, ничем не выдавала ее мыслей и чувств. Майкл отвернулся.

– Пойдемте.

Мерный стук каблуков Агнес удалялся и вовсе затих в глубине дома, остался лишь испытующий взгляд Генри Стайна.

– Не знаю, что вы думаете, но все не так, как вы думаете, – прохрипел Майкл.

– Мужчину определяют поступки. Слыхал о таком?

Майкл промолчал.

– Даже если отец не научил тебя этому, рано или поздно жизнь заставит отвечать за свои.

– Вы меня арестовываете?

– Есть за что?

– Я не виноват.

– Конечно, тюрьмы переполнены невиновными. Мне понадобится твое сотрудничество, если не хочешь стать одним из них.

Майкл помнил. Помнил, как увидел Грейс впервые, точнее, как впервые увидел в ней нечто большее, чем сестру Фреда.

Он ждал его на веранде во время перерыва. Близились летние каникулы – весна перетекала в лето. Синева неба резала глаза, облака горели изнутри, подсвеченные молочным сиянием. Воздух напоило теплой свежестью, ветерок шелково льнул к лицу – пейзаж с картины Моне: небрежные мазки, пастельные тона, захват света, импрессионистская манера создания впечатления от изображаемого объекта.

Майкл открыл альбом, чтобы сделать набросок. В неумолимо ярком свете весеннего дня казалось, что за спиной Грейс – она сидела в полном одиночестве посреди зеленого луга, раскинувшегося за Тронным залом Артура, – распускались крылья.