Шаги размеренно приближались, но не дикие – аккуратные, вдумчивые, человеческие. В Майкла прилетела то ли ветка, то ли сосновая шишка, и он вздрогнул и выставил руки вперед в тщетной попытке защититься, но, как и обещал себе, не закричал, стоически удерживая страх внутри – этому его невольно научил отец.

Шаги прошлись вокруг него, изучая, а потом отдалились.

– Идиоты, – сказал кто-то надменным, почти скучающим тоном.

По голосу Майкл понял, что он принадлежал его ровеснику.

– Я не причиню тебе вреда, – продолжил голос уже дружелюбнее, но все равно точно держал тайну за пазухой, и добавил: – Пока что.

Слова незнакомца откалывали лед от образовавшейся в нем льдины, превращая ее в крошево.

– Почему ты не убежал?

– Это непросто с завязанными глазами.

– И со связанными руками.

Говоривший прекрасно видел беспомощное состояние Майкла, но не спешил помочь, и это порождало в нем яростную волну негодования. Вдруг дыхание оказалось ближе – Майкл замер – его руки были свободны. Развязать платок не удалось, он с трудом стянул его, и тот повис на шее – глаза все равно ничего не видели, будто Артур и его прихвостни унесли с собой не только его гордость, но и зрение.

Призрак молча протянул ему что-то, Майкл пощупал холодную вещицу – складной нож.

– Зачем он мне?

– Ты же не хочешь носить на шее удавку.

Майкл долго возился продрогшими руками с ножом, прежде чем открыл – у него никогда не было ничего подобного, – залился краской, но, к счастью, во тьме ночи лицезреть его позор никто не мог. Когда нож поддался, он разрезал платок и, как паука, в омерзении откинул подальше.

Он не видел лица своего спасителя, но чувствовал, что тот с неослабевающим упорством следит за ним.

– Почему ты здесь? – спросил Майкл.

– А ты?

Майкл застыл в растерянности.

– В Англии, – дополнил голос.

– Это все из-за моего отца.

– Американцы?

– Переехали пять лет назад.

– Но ты все так же плохо говоришь…

– В Америке тоже говорят на английском.

– Ты ошибаешься, – ответил голос, а потом продолжил: – У меня было предчувствие, – многозначительно произнес он. Майкл, как ни старался, терял нить разговора. – У меня свободное время.

Это признание ввело его в еще большее замешательство, и он закрыл рот, прикусив губу, чтобы не сболтнуть лишнего. Зубы у него предательски стучали от холода и страха.

– Что они хотели сделать? – спросил он, подумав.

– Провести испытание.

– Испытание?

– Согласно ему ученика оставляют в лесу и проверяют, как быстро тот выберется. Из-за этой невинной, на первый взгляд, шалости некоторые ученики проводили до трех дней в чаще, не имея шанса выбраться.

– Поэтому у них была веревка… – шепнул Майкл сам себе. – Но зачем? За это могут исключить.

– Это традиция, старая и глупая, как и многие традиции. Обычно такое проворачивают потомственные лидсхолловцы, наслушавшись баек от старших братьев.

– Ты проходил испытание?

– Да, но не это.

– Тоже бродил по лесу, пока тебя не нашли?

– Нет.

Майкл презрительно поджал губы – больше, чем тиранов, он не любил только хвастунов.

– Почему у тебя нет друзей? – спросил голос.

– Что?

– Ты всегда держишься особняком. Почему, Майкл?

Кровь схлынула в конечности, пульсировала в кончиках пальцев.

– Ты знаешь мое имя?

– Я многое знаю.

– И как выбраться отсюда?

– Да. Но ты должен ответить на вопрос.

– Я… здесь нет никого интересного.

Удовлетворившись ответом, он начал собирать ветки и склонился над ними, сложив особым образом.

– Нужно тебя согреть, – сказал он, поддав в голос непривычной, такой чуждой для той ночи теплоты.

Майкл, уже не чувствующий пальцев на ногах, проникся такой щемящей благодарностью, что пришлось сморгнуть влагу в глазах.

– Ты призрак? – Вопрос вырвался сам собой, и он мысленно пнул себя за глупость, едва не проглотив язык от стыда.

– Нет, пока нет.

Он развел костер ловко и умело, будто родился в лесу, – мягкое оранжевое мерцание позволило разглядеть его, и Майкла ударило вспышкой осознания: он впервые видел его так близко, впервые остался с ним наедине, и это было гораздо страшнее и страннее, чем все, что происходило до этого, словно мальчик – герой, покинувший картину.

– Подбирайся, – не сказал, но приказал он, и Майкл подполз к живительному огню, но не слишком близко, выставляя вперед ладони.

– Тебе не страшно? – спросил он, разрезав напряженную тишину.

Была в этом какая-то дьявольщина, что-то не на шутку леденящее душу, даже пуще шорохов в темноте, и оттого, несмотря на тепло, он дрожал.

– Здесь?

– Одному. Ночью. В лесу.

– В лесу нет ничего страшного. Страшное за его пределами, – ответил он с каким-то опасным, насмешливым лукавством.

Майкл сглотнул, сложил нож – только сейчас вспомнив, что до сих пор сжимал его в руках, – и протянул призраку.

– Оставь себе. Каждый уважающий себя человек должен иметь нож.

Майкл не спорил, хватал каждую секунду, запоминал каждый миг, чтобы потом, когда вернется в серую и скучную круговерть, перематывать воспоминание, как пленку, но все попытки разбивались о скалы удивления и трепетного благоговения перед ним.

– Так ты хочешь выйти?

Майкл кивнул. Призрак обогнул костер и присел так близко, что их лица оказались вровень, обдав Майкла ароматом хвои и мирта – он пах зимой больше, чем сама зима. Зимой с металлическими нотками… крови.

– А хочешь научиться выбираться самостоятельно?

– Они снова заставят меня проходить через это?

– Это не будет иметь значения.

Майкла сковали ледяные струи беспокойства – это было опасно, но в призраке таилась какая-то темная и вместе с тем притягательная сила, которую Майкл жаждал получить.

– Хочу.

– В таком случае добро пожаловать в Лидс-холл, – сказал мальчик и протянул руку. – Меня зовут Фредерик Лидс.

К прибытию Лидсов Майкл почти опустошил пачку «Мэйфэйр». Голова трещала по швам. Весь он точно состоял из пораженных клеток, какой-то недочеловек, ничего не делающий, но вечно уставший. Руки дрожали, глаза слезились от сигаретного дыма, и он плыл в нем и в песне, звучавшей на грани слышимости. Слова едва касались стен, залитых солнцем, но их смысл, отскакивая от них, ускользал в зазор под дверью («Но мне очень интересно узнать, как ты собираешься просить прощения у мертвых, когда твой нимб соскальзывает. Твой нимб соскальзывает, чтобы задушить тебя» [22]). Сердце то скакало галопом, то почти переставало биться. Все было неподвижным, тревожно-гнетущим.

К входу подъехала машина, и Майкл резко вскочил с кровати – в глазах потемнело, на миг он потерял равновесие, его повело вправо. Спрятавшись за портьерой, он боязливо выглянул в окно. Казалось, весь мир состоит из него – он будет виден, даже если превратится в песчинку, в муравья в траве. Дверца открылась – блик скользнул по начищенной поверхности, – и из машины вышла Агнес, строгая и внушительная, в классическом костюме цвета граната. Грейс выплыла из салона подобно ангелу, воздушная, молочная, прохладная, как летние сумерки.

боже как хороша

Майкл зарылся в складки портьеры, закусил ткань, тихонько завыл, исходя желчью от гнева и обиды. Неосуществимости желания.

– Ну и дел ты натворил.

Премьер-министр, изголодавшийся по вниманию, устроился на кровати, положив голову на колено Эда, и тот почесал его за ухом.

– О чем ты? – Майкл отпустил ткань.

– Твоя истерика у Лидсов. Ты выходишь из-под контроля. Пропускаешь занятия. Думаешь, родители не заметят?

– Думаю, им плевать.

Эд немного помолчал, ссутулившись от груза ответственности, возложенного на его плечи, а после, уже тише, сказал:

– Не будь так жесток, она ведь потеряла брата.

Грейс и Агнес исчезли из поля зрения, и Майкл заметался по комнате, охваченный внезапным жарким приливом.