– Хочешь… потанцевать? – спросил Майкл, опершись о стену у окна, портьера натянулась под ним – на ногах он держался с трудом. Невольно закусил верхнюю губу. Вспотевшие руки юркнули в карманы брюк.

– Здесь никто не танцует.

Простор для бунта – кровь Майкла вскипела, и, не дождавшись ответа, он схватил ее за запястье и потянул на танцпол. На ощупь она походила на статую: жесткая и холодная, но ткань платья мягкая, а на шее билась жилка – все же живая.

– Не твой стиль. – Майкл задержал взгляд на колье.

– Агнес сказала, что миссис Парсонс будет приятно, если я его надену.

– Думал, ты не придешь.

– Я ведь получила приглашение.

Майкл кивнул – накренившаяся кипа конвертов цвета слоновой кости, что мать лично подписывала черными чернилами, – он убедился, что приглашение Лидсов было отправлено раньше остальных, а после с замершим сердцем ждал звонка, ответного письма, гостей. И теперь в компании Грейс ощущал себя как человек, прыгнувший на несколько веков назад: вечный мрак и недосказанность, полунамеки и смысл между строк – совершенно непонятно, как жить в этом мире готического романа.

– Ты ведь вознамерилась меня избегать.

– Да. И я бы с удовольствием сбежала отсюда и шла бы дни и недели, а потом плыла и снова шла, пока не достигла бы дикого леса.

– Почему? – Майкл услышал лишь «да». – Из-за поцелуя? – Внизу живота у него все свело.

– Это не было поцелуем.

Его брови сдвинулись к переносице.

– Чем же это, по-твоему, было?

– Приступом, это же очевидно. Так бывает с теми, кто любит порисовать.

Она говорила на их с Фредом языке, и Майкл затих, опал, потерялся, мысли окончательно перестали подчиняться ему – он сказал ей? сказал ей? – вся кровь волной отхлынула от головы, запульсировала в кончиках пальцев, а реальность вокруг продолжала блестеть, звенеть и смеяться. Колючий ком приземлился в желудке. Треск собственной гордости и самоуважения – и без того ненадежная конструкция пала, похоронив его под обломками.

– Ничего подобного, – просипел он тихо, такая очевидная это была ложь. Но в глубине души, где-то там, на дне, зашевелилась смутная нежная признательность к ней.

– Иначе ты не говорил бы «вознамерилась» и «ничего подобного» вместо «собиралась» и «нет» и не делал бы мне комплименты.

– Я часто делаю тебе комплименты. Просто не вслух.

– Ты зубами скрипишь.

– …так меня это все достало.

– У тебя зрачки размером с луну, знаешь?

– Говорят, они расширяются, когда смотришь на того, кто нравится.

– Как и от страха.

Это Майкл тоже стремился скрыть, но что отрицать – она была воплощением сладкого ужаса, и он столь же сильно боялся ее, как и хотел, до дрожи, до тошноты. Точнее, не ее, ведь переломил бы ее как щепку, если бы возникла такая необходимость, а того, что подспудно ощущал в ней.

Внезапно раздавшийся звон резанул по ушам, взмыл над всеобщим гамом, приятная туманная дымка, что окружила их, растворилась. Майкл поморщился, огляделся, сомневаясь, слышал ли звон кто-то еще, но он в самом деле звучал: отец стучал по начищенному бокалу, привлекая внимание гостей. Грейс отпрянула и не моргая уставилась на старшего Парсонса.

– Хочу поблагодарить всех за то, что пришли. Для нас это невероятно важно. – Он приобнял маму, и та безвольно ему покорилась, как делала всегда, точно хилое животное. – Я буду краток, так что совсем скоро вы сможете вернуться к празднованию. Хочу лишь обратиться к своей жене, – он посмотрел на нее с нежностью, – дорогая, ты знаешь, что я люблю тебя и буду любить, что бы ни случилось.

Челюсти Майкла сжались. Облаченный в идеально сидящий костюм, такт и неспешность, Джейсон лучился обаянием – актер из фильма, что вливает в себя бутылку виски из горла, как только съемочный день подходит к концу.

– Он что, бьет ее? – Вопрос Грейс ударил его под дых. Еще одно откровение, и она бы совершенно точно нокаутировала его словами. – Не спрашивай, как я догадалась.

– Тогда не спрашивай у меня, бьет ли он ее.

– Сегодня ровно двадцать лет с того момента, как мы поженились, – продолжал отец. – Мы многое прошли вместе. У нас замечательные дети, и я невероятно рад, что все так сложилось. Однако мы хотели не просто отметить годовщину, но и объявить важную новость, которая в ближайшее время изменит жизнь нашей семьи навсегда. – Он многозначительно затих. – Мы ждем пополнения в семействе.

По толпе гостей волной прошелся шепоток. Раздались нестройные аплодисменты. Звон бокалов. Мир поплыл у Майкла перед глазами. Еще один ребенок? Еще один? Разве им недостаточно искалеченных душ, что у них есть? Его взгляд метался по присутствующим, и не без труда, но он нашел ее. Фарфоровая куколка в кружевном платье, которые она втайне ненавидела, побелела как мрамор и встала прямо, как струна, в тщетной попытке защититься от этой новости.

Ни на кого не взглянув, Кэти покинула зал.

Фредерик Лидс был лучшим во всем, за что брался. В его ослепительном сиянии Майкл претендовал лишь на роль бледной неотступной тени: вечно растрепанный, мятый, красноглазый, дерганый и далекий от мира, прячущийся за блокнотом или мольбертом, – его видели все, но смотрели как бы сквозь, позволяя оставаться вещью в себе. Он жил на грани двух миров – рядом с Фредом нежился в его славе, но стоило отойти на пару шагов, и он обращался не просто в тень, но в человека-невидимку, наслаждаясь спокойствием и одиночеством. Однако за все хорошее рано или поздно приходится платить, и время расплаты неумолимо близилось. Неприятный период прыщей, пушка над губой и ломки голоса почти минул, и Майкл приобретал то, на что никогда не рассчитывал, но то, о чем так часто говорили ему в детстве, – привлекательность, чувственность и чувствительность, которых не было у его божества. Теперь девчонки обращали внимание и на него. Медленно, но верно он достигал величия завершенности – как скульптура, над которой почти закончили работу.

В ту ночь Фред впервые позволил Майклу порисовать – так он, великий мастер прятать все важное на видном месте, это называл… Подобно божественному свету рисование спасет тебя от бренности мира, подарив иной, далекий и недоступный смертным, так он говорил, и каждое его слово Майкл трепетно хранил в альбоме памяти, как редкие цветы и растения.

– Почему сам не рисуешь?

– Я – Лидс. От меня зависит репутация семьи и школы, но ты… – он тяжело выдохнул и, положив руки на плечи Майкла, прикоснулся к его лбу своим, – ты свободен. И ты можешь. Я почувствую все то же, что и ты. Одна судьба у наших двух сердец: замрет мое – и твоему конец [30]. – Уголок губ Фреда слабо приподнялся. – Мы одно целое, Майкл. С того дня мы – одно.

Тем днем он называл день, когда они провели ритуал на крови в вересковом поле. Детская шалость, сущая глупость, но Майкл истинно верил, что они соединились особым образом. Фред раз за разом впускал его в святая святых – закулисье учебных и жилых корпусов. День за днем они призраками скитались по руинам прошлого, изучая редкие книги в читальных залах и полустертые надписи на столах в лекториях, чердак в часовне и погреб в трапезной, шкафчики в раздевалках и запертые ящики учительских столов – в карманах Фреда таились ключи от всего на свете. Тот, кто владеет информацией, владеет миром, и если это так, то Фред владел Лидс-холлом и, приоткрывая завесу знаний перед Майклом, скреплял их магическую связь, обращая ее в камень. Пугало Майкла лишь то, что Фред почувствует не только их духовное единство, но и то, что висело над ним дамокловым мечом, – его одержимость Грейс.

В последнее время жизнь, навалившаяся на Майкла грузной плитой, давила слишком сильно, и рисование он воспринял как сошествие ангела с небес, посланного его божеством. Пока остальные ученики мирно спали, отдыхая от дневной сумятицы, Фредерик, используя свои знания и преимущества наследника, проводил Майклу экскурсии по темным коридорам и потаенным уголкам Лидс-холла. Длинные, вытянутые тени двигались по стенам, подобно редким животным, туфли шуршали по полу. В лекториях и читальных залах скамьи и шкафы скрипели сами по себе – здание свистело и дышало, манило к себе прохладой кирпичных стен.