Тридцати пяти арестованным были предъявлены обвинения в попытке бегства без сдачи финансового отчета, в вывозе военного имущества и в измене. 11 сентября они были преданы военно-полевому суду. Но 15 сентября в Баку вошли азербайджанские войска. В суматохе бегства оставшиеся на свободе большевики сумели добиться от распадающегося на глазах правительства освобождения арестованных. Микоян вспоминает, что когда он, с ордером на освобождение, пришел в тюрьму, заключенные-большевики стояли у дверей камер, «словно ожидая чего-то»… Ясно, чего – надеялись, что товарищи их все-таки не бросят, как они недавно бросили товарищей.

Из тюрьмы все отправились в порт, где должен был ждать теплоход «Севан» с большевистски настроенной командой, но в панике эвакуации теплоход, под завязку набитый беженцами, не дождавшись «комиссаров», вышел в море. Те успели вскочить на последний отходящий из Баку пароход «Туркмен», у которого не хватало топлива, чтобы дойти до Астрахани, и он отправился в ближайший порт Красноводск, находившийся на противоположном берегу Каспийского моря. Правительство же Диктатуры Центрокаспия ушло в Дербент к Бичерахову.

Красноводск не был ни турецким, ни советским. Город находился в области, контролируемой так называемым Закаспийским временным правительством, пришедшим к власти в Ашхабаде 11–12 июля 1918 года. Это был невероятный конгломерат из временно объединенных общими интересами эсеров, меньшевиков, туркменских националистов, дашнаков, белогвардейцев, находившийся под патронатом английской миссии. На местах власть осуществляли органы, называвшиеся стачкомами. В Красноводске у власти также был стачком, состоявший из рабочих-эсеров, во главе с эсером по фамилии Кун. Узнав, кто к ним прибыл, они тут же снова арестовали большевистскую верхушку, обвинив их в сдаче Баку туркам. Председатель стачкома связался с Дербентом, получил оттуда информацию о том, что арестованных собирались предать военно-полевому суду, и решил довершить начатое.

Стачком не очень-то заморачивался процессуальными вопросами. Следствие и суд были чрезвычайно простыми. У одного из арестованных, бывшего старосты камеры бакинской тюрьмы, нашли список, по которому тот распределял продукты. Рабочие приняли его за список «членов правительства» и всех поименованных в нем, присовокупив сюда командира вооруженного отряда Амирова, посадили в вагоны и вывезли из Красноводска, заявив, что отправляют в Ашхабад для предания суду. Но до Ашхабада их не довезли – расстреляли на 207 версте. Трудно сказать, то ли так и было задумано, то ли решение не возиться с арестованными приняли спонтанно, в порядке революционной инициативы. На самом деле вместе с настоящими «комиссарами» были расстреляны и их охранники, делопроизводитель, еще какие-то служащие – разбираться особо не стали.

Вообще-то, в 1941 году за дезертирство и сдачу городов неприятелю тоже не усиленными пайками награждали.

Если эсеры знали, за что расстреляли «комиссаров», то у англичан явно были от страха глаза велики. Они придавали этому опереточному бакинскому правительству совершенно ни с чем не сообразное значение и были чрезвычайно озабочены их судьбой.

А в 1967 году в Лондоне вышла книга под названием «Закаспийский эпизод», написанная бывшим участником английской миссии Эллисом. Там говорилось: узнав о том, что всю эту братию повезли из Красноводска в Ашхабад, генерал Маллесон сказал, «что он считает, что ни при каких обстоятельствах комиссарам не должно быть позволено совершить переезд по железной дороге до Ашхабада», и предоставил своим подчиненным «решать, какие именно меры предложить для предотвращения этого».

Железная дорога-то тут при чем? Вот и пойми этих английских джентльменов…

Такова подлинная история Бакинской Коммуны и бакинских комиссаров. Легенда же появилась значительно позже. В 1920 году их перезахоронили на одной из площадей Баку, которая с тех пор стала называться «Площадью 26-ти бакинских комиссаров». И миф зажил своей, самостоятельной жизнью, обрастая новыми подробностями и «фактами». В 1958 году там появился памятник, а через десять лет – мемориал.

Очень любят вспоминать о том, что Сталин-де был врагом Шаумяна. Трудно сказать, так ли это было до революции, но после революции «комиссаров» он сильно не любил. Уже после Великой Отечественной войны, по воспоминаниям Шепилова, «зарезал» Сталинскую премию авторам одной исторической книги только за то, что в ней деятельность бакинских комиссаров была представлена исключительно в хвалебном «свете». Сталин, в куда более трудных условиях отстоявший Царицын, сказал тогда: «Бакинские комиссары не заслуживают положительного отзыва. Их не нужно афишировать. Они бросили власть, сдали ее врагу без боя. Сели на пароход и уехали». Это он сказал через тридцать лет. Сколь же велико было его возмущение действиями Шаумяна сотоварищи…

Лаврентий Берия, в то время служащий секретариата Бакинского Совета, знал сию историю «от» и «до», все это позорище разворачивалось на его глазах. И говоря о дальнейших его поступках, надо учитывать этот первый опыт советской работы. Вот уж насмотрелся!

Может быть, поэтому он в будущем, сталкиваясь с беспомощностью и безответственностью, иной раз терял выдержку и впадал в холодную (а то и «горячую») ярость. Кстати, сам Берия, будучи большевиком, ни тогда, ни потом от опасностей не бежал…

В общем, это был первый опыт советской работы в биографии Берии. А первый опыт работы партийной (не считая кратковременного участия в митингах на Румынском фронте), был у него сугубо специфический и, если вдуматься, весьма неплохо его характеризующий. Не каждому, так сказать, по плечу подобное.

Итак, продолжая тему: в сентябре 1919 года город захватили войска Азербайджанской республики – мусаватисты и турки. Быстренько ликвидировали Советы, отменили 8-часовой рабочий день и коллективные договоры, устроили охоту на большевиков, начали перестройку армии и госаппарата по турецкому образцу, но завершить начатое не успели. Закончилась Первая мировая, и туркам пришлось, в соответствии с мирным договором, отправиться по домам. Ну вот не повезло.

Зато им на смену появились англичане: 17 ноября в Баку прибыла 39-я пехотная бригада во главе с генералом Томпсоном, который объявил себя генерал-губернатором города. Собаку съевшие на колониальных делишках британцы и здесь чувствовали себя форменными «сагибами»: немедля ввели телесные наказания и публичные казни для местного населения (даже поставили пару виселиц на одной из бакинских площадей). Попытались было и население разоружить, но сие оказалось делом напрочь безнадежным. Это что касается внутренней политики. Что же до экономики, то британцы, исходя, разумеется, из самых лучших побуждений, взяли под контроль и весь транспорт, и государственный банк, а также запретили бакинским нефтепромышленникам продавать нефть кому бы то ни было, кроме Англии. Даже союзная Франция получила вместо нефти большой шиш. Зато весь английский флот ходил на топливе из Баку… Англичане считали Закавказье своей сферой влияния, фактически уже колонией, и не собирались пускать сюда посторонних.

(Еще в 1918 году английский генерал Денстервиль писал: «Они должны продолжать убивать друг друга, пока не придут в изнеможение, а потом мы, может быть, сумеем навести там порядок».)

Нефтедобывающие отрасли охватил затяжной кризис: с одной стороны, англичане запрещали продавать нефть, но и всю ее купить не могли. С другой же, основной потребитель – Россия – была вычеркнута из списка покупателей. Так что зарплата снижалась, цены росли, не за горами было закрытие нефтепромыслов…

Да, а что же насчет революционных сил? В декабре 1918 года рабочие устроили забастовку, и с тех пор в городе функционировала вполне легальная организация – Бакинская Рабочая Конференция, находившаяся под контролем меньшевиков и эсеров, которые не разбежались и в период оккупации. Большевики же были полностью разгромлены, большая их часть скрылась в России, а те, что остались, были разобщены и запуганы… Но постепенно, с огромным трудом, воссоздавалась организация, уцелевшие члены партии группировались в крошечные ячейки. Партия более-менее начала функционировать к январю – февралю 1919 года, а первая партийная конференция прошла уже в марте, спустя полгода после начала оккупации. Оправившиеся от разгрома большевики постепенно налаживали работу. Они даже захватили ключевые посты в Рабочей Конференции – пролетарий, как это обычно бывает в дни кризисов, стремительно «левел». Это была если не легальная, то хотя бы полулегальная часть большевистской работы, которой, кстати, массу сил отдал Анастас Микоян.