Знаете что на самом деле писал Вышинский?

«В достаточно уже отдаленные времена, в эпоху господства в процессе теории так называемых законных (формальных) доказательств, переоценка значения признаний подсудимого или обвиняемого доходила до такой степени, что признание обвиняемым себя виновным считалось за непреложную, не подлежащую сомнению истину, хотя бы это признание было вырвано у него пыткой, являвшейся в те времена чуть ли не единственным процессуальным доказательством, во всяком случае, считавшейся наиболее серьезным доказательством, “царицей доказательств”.…Этот принцип совершенно неприемлем для советского права и судебной практики…»[24] То есть, те, кто пустил гулять эту «дезу», не смогли даже разобраться в достаточно простом тексте и понять, что «царица доказательств» – не признание, а пытка. Ну, а то, что Вышинский категорически против такой практики, разумеется, было опущено сознательно.

Однако продолжим читать постановление…

«Совершенно не выполняется требование о дословной, по возможности, фиксации показаний арестованного. Очень часто протокол допроса не составляется до тех пор, пока обвиняемый не признается в совершенных им преступлениях…».

Вот вам и разгадка «мгновенных признаний» и «выдерживаний без допросов», которые встречаются в делах того времени!

Берия покушался и на Особое Совещание, но Политбюро не отдало свою любимую игрушку. А то, что он смог сделать – так это максимально уменьшить количество дел, проходящих через этот орган. В несколько раз!

23 ноября Ежов был вызван на встречу со Сталиным. Встреча длилась четыре часа. О чем они там говорили – конечно же, неизвестно, но результатом беседы стало собственноручное заявление, в котором Ежов просил об отставке. Его назначили наркомом водного транспорта – по-видимому, для единообразия стихий. При этом он все еще оставался членом ЦК… правда, недолго. На XVIII съезде Сталин подверг Ежова резкой критике, в основном за пьянку и плохую работу. Естественно, о необоснованных арестах слова не было сказано, чтобы, не дай Бог, не внести смуту – перед войной признание Сталина в том, что в возглавляемом им государстве возможны такие «перегибы», как массовые и необоснованные репрессии, а тем более пытки, было совсем ни к чему.

Ежова арестовали в апреле 1939 года и в феврале 1940-го расстреляли вместе с большой группой его сотрудников, среди которых, кстати, был и Реденс. И едва ли это произошло потому, что Сталин таким образом избавлялся от неугодного родственника…

Затем началось реформирование наркомата.

Ежов еще занимался речными трамвайчиками, а в НКВД уже начались чистки.[25] За 1939 год из органов были уволены 7372 человека (22,9 % от общей численности). 66, 5 % из них – за должностные преступления, контрреволюционную деятельность и по компрометирующим материалам. Руководящих кадров, как и следовало ожидать, чистка коснулась куда более сильно: из 6174 человек было убрано 3830 (62 %).

В 1939 году были приняты на работу 14 506 человек (45,1 % всех оперативных сотрудников). При этом подавляющее большинство из них никогда не работало в органах. Основная часть пришла в НКВД по партийному и комсомольскому набору (11 062), 347 – из РККА, 602 – приняты по заявлениям. Некоторое отношение к органам имели лишь те, что были переведены из отделов вне УГБ (1332), выдвинуты из канцелярских и технических сотрудников (1129) и всего 34 – из чекистского запаса.

В центральный аппарат НКВД пришли на работу 3460 человек, из них 3242 – из партийных и комсомольских органов. На ключевые посты Берия поставил своих людей, которые работали с ним еще в ГПУ Грузии.

Однако с образованием в органах было по-прежнему печально. На 1 января 1940 года высшее образование имели всего 2036 чекистов (6,3 %), незаконченное высшее – 897 (2,8 %, в том числе и сам нарком), среднее – 11 629 (36,2 %), низшее – 17 601 (54,7 %).

Из руководящего оперсостава стаж работы «в органах» меньше года имели 57 человек (9,4 %), от 1 до 3 лет – 184 (30,5 %), от 3 до 6 лет – 43 (7,2 %), выше 6 лет – 319 человек (52,9 %, в том числе и сам нарком).

Из 3573 сотрудников центрального аппарата НКВД 363 человека были моложе 25 лет (10,2 %), возраст от 25 до 35 лет имели 2126 человек (59,5 %) и 1084 сотрудника были старше 35 лет (30,3 %).

Наконец, о национальном составе центрального аппарата. Русских в нем было 3073 человека (84 %), украинцев – 221 (6 %), евреев – 189 (5 %), белорусов – 46 (1,25 %), армян – 41 (1,1 %), грузин – 24 (0,7 %).

Интересно, что из аппарата практически полностью исчезли поляки и латыши. Очень мало осталось евреев, которых до репрессий было около 40 %. Примерно половина их пострадала от репрессий, вторая половина была убрана в результате кадровых чисток.

Вообще, конечно, евреи – молодцы! Умеют ведь подать себя так, что мало-мальское их участие в каком бы то ни было событии приходится оговаривать особо. Ну что ж, оговорим особо – а заодно коснемся «польского» и «латышского» вопросов.

Хотя с последними все ясно. Происхождение делало их особенно уязвимыми для «охотников на ведьм», позволяя последним предъявлять любые обвинения в шпионаже в пользу родной страны, так что с этими «шпионами» расправились в первую очередь. Евреев же при Ежове арестовывали на общих основаниях. А те, что остались (да, впрочем, и те, которых репрессировали) в большинстве своем были выдвиженцами еще времен Гражданской войны, со всеми вытекающими из этого факта последствиями по части безудержности, жестокости и прочих добродетельных качеств. Поэтому не стоит удивляться, что они попали под бериевскую чистку. И антисемитизм тут совершенно ни при чем.[26]

Кстати, «бериевские репрессии» в органах были не так уж и обширны. При Ежове, с 1 октября 1936 г. по 15 августа 1938 г., было арестовано 2273 сотрудника органов госбезопасности, из них за «контрреволюционные преступления» – 1862 (могли ведь арестовать и за воровство, и за пьяную драку – чекисты тоже люди…). В 1939 году было арестовано вдвое меньше – 937 человек. И вполне могло статься, что, останься Ежов на своем месте, через полгода-год органы безопасности съели бы себя сами и на том остановились. Но стоило ли этого дожидаться? Ведь возможен был и другой исход…

…Рясной – человек из команды Хрущева, вывезенный им с Украины, и, по идее, про Берию хорошего слова сказать не должен. В общем-то, и не сказал. Но во время беседы с Феликсом Чуевым он был уже в весьма преклонных годах и то ли проговорился, то ли не посчитал нужным соблюдать прежние договоренности. И вот что он рассказал о первых неделях работы Берии в наркомате:

«…Он начал спокойно, не проявляя характера. Постепенно наращивал, мощь. Вызывал к себе сотрудников и задавал им только один вопрос:

– Вы работаете здесь уже давно – год или полтора. Кто, на ваш взгляд, ведет здесь себя не по-человечески?

С этого начал. И таким вежливым, участливым тоном расспрашивал, дознавался. Тех, кто вел себя “не по-человечески”, выгонял, арестовывал и расстреливал – вплоть до командного состава…»

Шрейдер тоже кое-что вспоминает. Нет, его книга полна нападок на Берию – товарищи Шрейдера по камере рассказывали ему, как нарком самолично лупил их на допросах, и всякие прочие ужасы. Впрочем, эти мемуары четко делятся на две составляющие: байки товарищей по работе и по камере, и рассказы о том, что происходило с ним самим. Так вот: автора мемуаров нарком почему-то пальцем не тронул. Наоборот: два раза вызывал Шрейдера и оба раза был абсолютно, стопроцентно корректен, как и все прочие, присутствовавшие на допросах. Вот выдержки из их встреч:

«Подойдя к письменному столу, Берия сел в одно из кресел, стоящих с наружной стороны, напротив друг друга, а затем сказал, повернув голову в мою сторону: