Честь — это аристократическое чувство репутации — потеряла своё значение для нового общества среднего класса. За исключением Юга и армии, где сохранялись многие аристократические ценности, понятие чести подверглось нападкам как монархическое и антиреспубликанское. По мере того, как честь подвергалась нападкам, дуэли тоже становились особым средством, с помощью которого джентльмены защищали свою честь. Хотя убийство Аароном Бёрром Александра Гамильтона на дуэли в 1804 году привело к большому осуждению этой практики, именно распространение эгалитарных настроений наиболее эффективно подорвало её. Когда даже слуги стали вызывать других на дуэли, многие джентльмены поняли, что кодекс чести утратил свою престижность.
Как позже отмечал Токвиль, американцы, по крайней мере на Севере, стали заменять аристократическую честь моралью среднего класса. Добродетель в значительной степени утратила рациональное и стоическое качество, подобающее античным героям, которым подражали лидеры революции. Воздержание — самоконтроль страстей, столь ценимый древними и являющийся одной из четырех кардинальных добродетелей Цицерона, — стало в основном отождествляться с искоренением пьянства в народе — «благое дело», заявило Франклинское общество по борьбе с невоздержанностью в 1814 году, в котором «настойчивость и усердие редко не приводят к достижению цели». Предприниматель Парсон Уимс назвал республику «лучшим правительством для нравственности», под которым он подразумевал, главным образом, «лучшее средство под небесами против национальной невоздержанности»; она «дарит радость, которая ненавидит мысль о пьянстве».[1772]
Если американцы действительно стали одним однородным народом, а народ как единое сословие — всем, что есть на свете, то многие американцы теперь гораздо охотнее, чем в 1789 году, называли своё правительство «демократией». Во времена революции слово «демократ» было уничижительным термином, которым консерваторы награждали тех, кто хотел дать народу слишком много власти; более того, федералисты отождествляли демократию с мафиози, или, как говорил Гувернер Моррис, «вообще без правительства». «Простая демократия», — заявил один из редакторов-федералистов в 1804 году, — была ещё более отвратительной, чем «простая монархия». Даже Мэдисон в «Федералисте» № 10 говорил, что чистые демократии «всегда были зрелищем буйства и раздоров; всегда считались несовместимыми с личной безопасностью или правами собственности; и в целом были столь же короткими в своей жизни, сколь и насильственными в своей смерти».[1773]
Но все чаще в годы после революции республиканцы и другие популярные группы, особенно на Севере, стали превращать некогда уничижительные термины «демократия» и «демократ» в предметы гордости. Уже в начале 1790-х годов некоторые утверждали, что «слова республиканец и демократ — синонимы», и заявляли, что любой, кто «не является демократом, — аристократ или монократ».[1774] Демократическо-республиканские общества исчезли, но их название сохранилось, и вскоре многие республиканцы Севера стали называть свою партию Демократическо-республиканской. В начале первого десятилетия XIX века даже нейтральные наблюдатели вскользь называли республиканцев «Демс» или «Демократы».[1775]
Поскольку демократы считали себя нацией, вскоре люди начали оспаривать неприятие традиционной культурой термина «демократия». «Принятое здесь правительство — это ДЕМОКРАТИЯ», — хвастался популист-баптист Элиас Смит в 1809 году. «Нам полезно понимать это слово, столь высмеиваемое международными врагами нашей любимой страны. Слово ДЕМОКРАТИЯ образовано из двух греческих слов, одно из которых означает народ, а другое — правительство, которое находится в народе… Друзья мои, давайте никогда не стыдиться ДЕМОКРАТИИ!»[1776]
В 1816 году многие члены Конгресса обнаружили, насколько могущественными могут быть люди в этой демократической стране. В марте того года Конгресс принял Акт о компенсациях, который повысил жалованье конгрессменов с шести долларов в день до зарплаты в пятнадцать сотен долларов в год. В Палате представителей за этот закон проголосовали восемьдесят один против шестидесяти семи, а в Сенате — двадцать один против одиннадцати, причём с обеих сторон голосовали как федералисты, так и демократы-республиканцы. Конгресс не получал повышения с 1789 года и неоднократно жаловался, что суточные, установленные в начале работы правительства, больше не соответствуют требованиям. Роберт Райт, конгрессмен от Мэриленда и бывший губернатор штата, утверждал в Палате представителей, что в прежние времена представители «жили как джентльмены и наслаждались бокалом щедрого вина, чего нельзя позволить себе в настоящее время за нынешнее вознаграждение».[1777]
Некоторые аналитики подсчитали, что новая зарплата в пятнадцать сотен долларов в год составила около двенадцати долларов в день: Таким образом, Конгресс удвоил свою зарплату. Пресса, как федералистская, так и демократическо-республиканская, подхватила этот вопрос и раздула страсти в народе до невиданных высот. Конгрессмен от штата Кентукки Ричард М. Джонсон заявил, что «законопроект о компенсации бедным вызвал больше недовольства», чем любой другой законопроект или событие в истории молодой республики — больше, «чем законы об иностранцах или мятеже, квазивойна с Францией, внутренние налоги 1798 года, эмбарго, поздняя война с Великобританией, Гентский договор или любая другая мера правительства». Джефферсон согласился. «Никогда прежде не было случая столь единодушного мнения народа, — заметил он, — и это во всех штатах Союза».[1778] По его словам, если бы он все ещё оставался президентом, он мог бы наложить вето на законопроект. Ранее он отмечал, что «тяжкий труд» на посту и скудное «пропитание», предоставляемое чиновникам в республике, являются «мудрой и необходимой мерой предосторожности против вырождения государственных служащих». Такие скупые взгляды, которые на самом деле были аристократическими по своей сути, неизбежно повысили популярность Джефферсона среди плебеев-республиканцев, возмущенных тем, что они платят налоги на, как им казалось, высокие зарплаты своих государственных чиновников.[1779]
Теперь у народа появился шанс заявить о своём недовольстве. По всей стране прошли собрания представителей обеих политических партий, осудивших закон, повысивший зарплату конгрессменам. Законодательные собрания нескольких штатов, а также ораторы, выступавшие на празднике Четвертого июля, горько осудили его. В знак критики поднимались бокалы; закон о компенсациях, по словам одного из редакторов New York, «поджаривали до черноты». В Джорджии противники даже сожгли членов Конгресса в чучелах.[1780]
Критики повышения были особенно возмущены неосторожным замечанием конгрессмена Райта о том, что он не может насладиться бокалом хорошего вина, и цитировали его снова и снова. Народное возмущение было беспрецедентным, и репутация Конгресса была сильно подмочена. Даже конгрессменам, голосовавшим против закона, пришлось смиренно пообещать добиваться его отмены и вернуть уже полученное жалованье. На осенних выборах 1816 года почти 70% состава Четырнадцатого конгресса не были возвращены в Пятнадцатый конгресс. В январе 1817 года измученный Четырнадцатый конгресс собрался на заседание, чтобы обсудить вопрос о том, что именно означает представительство, и в итоге решил, что народ имеет полное право давать указания своим конгрессменам. На этом заседании, последнем в его долгой карьере конгрессмена, Уильям Финдли горячо говорил о необходимости достойной оплаты труда народных представителей. Обычные люди среднего достатка, такие как он, которым «приходится содержать свои семьи за счет своего труда в любом деле», нуждались не только в достаточном количестве денег, чтобы покрыть свои расходы. «В соответствии со всеми принципами нашего правительства, — сказал Финдли, подводя итог своему взгляду на представительство, который он пропагандировал с самого начала своей карьеры, — все классы и все интересы должны быть представлены в Конгрессе… Заработная плата может быть настолько низкой, что в Конгрессе будет представлен только один класс, а именно: богатые, которые могут позволить себе расходы и не зависят от своей личной промышленности. Но это, — сказал он, защищая мир среднего достатка, который он помог создать, — изменит природу нашего правительства».[1781] Несмотря на мольбы Финдли о достойной зарплате, Конгресс в конце сессии отменил Закон о компенсациях, но оставил на усмотрение следующего Конгресса установление зарплаты членов, которая в итоге составила восемь долларов в день.
