Поскольку федералистская и республиканская элита, создавшая эти институты, видела в них лишь продолжение своей общественной роли лидеров общества, они называли их государственными учреждениями, призванными содействовать общественному благу. Но по мере того как государство утрачивало контроль над своими творениями, а идея единого общественного блага теряла свою последовательность, эти и другие подобные организации, как и чартерные колледжи, стали рассматриваться как частные. Подобные гуманитарные и благотворительные ассоциации представляли собой зачатки того, что сегодня называют «гражданским обществом» — тысячи учреждений и организаций, стоящих между человеком и правительством. Это зарождающееся гражданское общество в ранней Республике стало основным средством, с помощью которого американцы смогли, по крайней мере в некоторой степени, укротить и управлять почти анархическим буйством своего кипящего, бурлящего общества.
Добровольные ассоциации в ранней Республике возникали для удовлетворения всех человеческих потребностей — от нью-йоркского «Общества содействия освобождению рабов и защиты тех из них, кто был или может быть освобожден» до филадельфийского «Общества помощи бедным и бедствующим капитанам кораблей, их вдовам и детям». Существовали механические общества, гуманные общества, общества по предотвращению нищенства, приюты для сирот, миссионерские общества, морские общества, общества трактатов, библейские общества, ассоциации воздержания, субботние группы, общества мира, общества по борьбе с пороком и безнравственностью, общества помощи бедным вдовам, общества содействия развитию промышленности, в общем, общества практически для всего, что было хорошего и гуманитарного.[1223]
Некоторые из этих организаций, например многочисленные общества помощи иммигрантам, возникшие в городах, преследовали как социальные, так и гуманитарные цели. Но большинство из них были благотворительными обществами, изначально организованными патерналистски настроенной городской элитой, такой как Джон Джей, Ной Вебстер и Бенджамин Раш, чтобы справиться со всеми человеческими бедами, которые, как подсказывала им вновь проснувшаяся доброжелательная совесть, они обязаны были облегчить. Эти множащиеся общества лечили больных, помогали трудолюбивым беднякам, приютили сирот, кормили заключенных должников, строили хижины для потерпевших кораблекрушение моряков и, в случае Массачусетского гуманного общества, даже пытались реанимировать тех, кто страдал от «подвешенного состояния», то есть тех, кто, как жертвы утопления, казался мертвым, но на самом деле таковым не был. Страх быть похороненным заживо был серьёзной проблемой в то время. Многие, подобно Вашингтону на смертном одре, просили, чтобы их тела не были немедленно захоронены на случай, если они окажутся в состоянии «подвешенной анимации».
В 1788 году доктор Раш заявил духовенству, что, каковы бы ни были их доктринальные разногласия, «вы все едины в насаждении необходимости нравственности», и «от успеха или неудачи ваших усилий в деле добродетели мы ожидаем свободы или рабства нашей страны». Это послание повторялось снова и снова на протяжении последующих десятилетий. Столкнувшись с такой огромной ответственностью за привитие нравственности, религиозные группы и другие люди откликнулись на это дело с евангельским рвением и энтузиазмом, которые выходили за рамки того, что мог себе представить Раш или кто-либо другой в 1788 году. Все священнослужители осознали, что больше не могут полагаться на обличение вины общества в иеремиадах; не могут рассчитывать на реформирование лишь «лучшей части» общества в надежде, что это увлечет за собой остальных; не могут просто использовать правительство для создания нужного «морального эффекта». Простые люди сами должны были быть мобилизованы на борьбу за добродетель путем создания местных обществ нравственности, которые в 1812 году великий евангелический проповедник из Новой Англии Лайман Бичер назвал «дисциплинированным нравственным ополчением».[1224]
Члены среднего звена этих множащихся моральных обществ, которые поначалу часто ограничивались сельскими поселениями, полагались в основном на наблюдательность и силу местного общественного мнения. Члены, которые стремились поддержать «подавление порока», как, например, члены Морального общества округа Колумбия в Нью-Йорке в 1815 году, объединились для достижения этой цели. Они собрали «любителей добродетели всех мастей» и выступили «смелым фронтом против растущей разнузданности дня»; а затем, возведя «цитадель, из которой можно вести расширенное наблюдение», они оказали «влияние на нравственное поведение других», сначала путем дружеских уговоров, а затем, если это не помогло, подвергнув нарушителей морали «наказанию закона». Надежды были велики: «Характер, этот самый дорогой земной интерес человека, будет таким образом защищен, и тысячи людей, которые сейчас оседают в неизлечимых привычках разврата, будут возвращены к жизни с помощью этих средств».[1225]
Однако растущим и разрастающимся городам требовалось нечто большее, чем общества морали для наблюдения и запугивания людей. Им требовались новые и значительные учреждения, такие как общества помощи, больницы, бесплатные школы, тюрьмы и сберегательные кассы, чтобы улучшить характер слабых и порочных членов общества. Распространение в начале XIX века этих новых институтов в конечном итоге трансформировало, а зачастую и затмило гуманитарные общества, которые просвещенные дворяне создали сразу после революции в ответ на чувства республиканской благожелательности. Все эти новые институты стали частью расширяющегося гражданского общества.
Ко второму десятилетию XIX века цели и социальный состав этих ранних городских филантропических начинаний изменились. Обычные люди среднего достатка, обычно благочестивые приезжие из сельской местности, сменяли старых патерналистских дворян в качестве руководителей благотворительных обществ. При этом они трансформировали эмоциональные узы, связывающие их с объектами своей благотворительности, заменив благодарность моральной чистотой.
В 1780-х и 1790-х годах патриции организовывали благотворительные общества для лечения больных, помощи овдовевшим матерям, приюта сирот, питания заключенных должников или спасения утопающих из чувства христианской ответственности и патерналистского сострадания, подобающего их благородному социальному положению. Часто казалось, что их больше интересует, как их благодеяния отразятся на их собственных чувствах, чем на том, что они могут сделать для объектов их сострадания. «Как славно, как богоподобно, выступить на помощь… бедствующим», — заявил в 1793 году в своей речи двадцатичетырехлетний ДеВитт Клинтон, выпускник Колумбийского университета, новоиспеченный масон и племянник губернатора Нью-Йорка. Просвещенные заботливые дворяне, подобные Клинтону, хотели лишь «остановить слезы печали; обезоружить страдания от их дротиков; разгладить подушку увядающего возраста; спасти от клыков порока беспомощного младенца и распространить самые живые радости на всю семью разумных, бессмертных существ».[1226] Патерналистские акты благотворительности дворян, подобных Клинтону, были бескорыстными делами сочувствия к людям, чей характер или поведение они не ожидали коренным образом изменить. Все, чего они ожидали, — это чувства зависимости и благодарности со стороны получателей помощи.
Однако это была не та благодарность, в которой были заинтересованы или на которую рассчитывали основатели новых реформаторских институтов из среднего класса. Новые реформаторы хотели привить людям не почтение и зависимость, а «правильные моральные принципы»; они стремились изменить реальное поведение людей. Эти средние реформаторы изменили себя, часто путем напряженных усилий по самосовершенствованию и тяжелой работы. Почему же другие не могут сделать то же самое? Они считали, что сострадательная благотворительность патерналистски настроенных дворян не способна решить проблему бедности. Более того, в некоторых случаях, по их мнению, она усугубляла проблему; многие утверждали, например, что благотворительность без разбора для бедных только увековечивает бедность. «Не давайте людям, способным работать, чтобы заработать на жизнь», — заявлял один из критиков традиционной патерналистской благотворительности в 1807 году. «Не поддерживайте вдов, которые отказываются отдавать детей на воспитание. Не позволяйте облегчать средства к существованию тем, кто не работает, по сравнению с теми, кто работает».[1227]
