Однако тот факт, что большинство американцев имели британское происхождение и говорили на том же языке, что и подданные бывшей материнской страны, создавал проблемы национальной идентичности, которые беспокоили новую республику в течение нескольких последующих десятилетий. Действительно, почти до самого момента обретения независимости колонисты продолжали считать себя британцами и лишь с неохотой пришли к пониманию себя как отдельного народа, называемого американцами.[102] Колонистам было хорошо известно предупреждение Джона Дикинсона, самого значительного памфлетиста в Америке до Томаса Пейна, которое он сделал им накануне обретения независимости. «Если мы отделимся от нашей материнской страны, — спрашивал он в 1768 году, — какую новую форму правления мы примем и где найдём другую Британию, чтобы восполнить нашу потерю? Оторванные от тела, с которым нас объединяют религия, свобода, законы, привязанности, отношения, язык и торговля, мы должны кровоточить в каждой жилке».[103]

Могут ли эти колонисты, которые были британцами и на протяжении многих поколений отмечали свою британскость, стать по-настоящему независимым народом? Как объединенный народ, происходящий от одних и тех же предков, говорящий на одном языке и исповедующий одну и ту же протестантскую религию, может отличиться от жителей бывшей материнской страны? Эти вопросы, пожалуй, как никакие другие, не давали покоя политикам первых десятилетий истории новой республики. В конце концов многие американцы пришли к убеждению, что им придётся вести ещё одну войну с Великобританией, чтобы подтвердить свою национальную независимость и утвердить свою неуловимую идентичность.

Чтобы стать единым народом с национальным характером, американцам пришлось бы изобрести самих себя, и в каком-то смысле вся история Америки была историей этого изобретения. Поначалу они мучились с выбором названия для своей новой страны. На праздновании трехсотлетия открытия Колумбом Америки в 1792 году один патриот предложил «Соединенные Штаты Колумбии» в качестве названия для новой республики. Поэты, начиная с чернокожей рабыни Филлис Уитли и заканчивая молодым выпускником Принстона Филипом Френо, увидели логику в этом названии и поэтому неоднократно называли страну Колумбией. Благодаря тому же ритму и количеству слогов Колумбия могла легко заменить Британию в новых композициях, положенных на музыку традиционных английских песен. В своей песне «Колумбия», написанной в 1777 году, но не опубликованной до 1783 года, Тимоти Дуайт, будучи армейским капелланом в Вест-Пойнте, стремился избавиться от колониального английского наследия новой республики и создать страну, существующую вне истории.

Но название не прижилось. Не прижилось и предложение доктора Сэмюэля Митчилла назвать новую страну Фредоном или Фредонией, а её жителей — фредонианцами. Несмотря на доводы Митчилла о том, что «мы не можем быть национальными по чувству и по сути, пока у нас нет национального имени», название страны осталось «Соединенные Штаты Америки», а её жители присвоили себе имя, принадлежавшее всем народам Нового Света, хотя термин «американцы» на самом деле возник как уничижительный ярлык, который англичане из метрополии применяли к своим низшим и далёким колонистам.[105]

Не имея уникального имени и этнической принадлежности, лучшее, что могли сделать американцы, — это найти свою национальную идентичность и характер в чем-то ином, чем традиционные источники государственности. В отсутствие общей национальности Союз часто становился синонимом нации. Но ещё более важным фактором, делающим их самобытным народом, говорили они себе, было то, что они были одновременно и своеобразно просвещенными, и идеально расположенными в процессе общественного развития.[106]

Образованные американцы были очарованы широко распространенной верой в последовательные этапы исторической эволюции, которые проходили от грубой простоты до утонченной сложности. Различные теории социального прогресса, существовавшие в конце XVIII века, имели множество источников, но особенно важной для американцев была четырехступенчатая теория, разработанная замечательной группой шотландских ученых-социологов XVIII века — Адамом Смитом, Джоном Милларом, Адамом Фергюсоном и лордом Кеймсом. Эти мыслители предложили четыре стадии эволюционного развития, основанные на различных способах добывания средств к существованию: охота и собирательство, выпас скота, сельское хозяйство и торговля. По мере роста населения общества, согласно теории, люди были вынуждены искать новые способы существования, и эта необходимость объясняла переход общества с одной стадии на другую.

Почти каждый мыслитель видел в аборигенах Америки идеальных представителей первой стадии, которую Адам Смит называл «самым низким и грубым состоянием общества».[107] Действительно, трудно преувеличить степень влияния открытия европейцами индейцев в Новом Свете на возникновение теории различных стадий истории. Теоретики XVIII века предполагали, что тысячи лет назад европейцы были такими же дикими, как индейцы Америки в настоящем. Индейцы помогли создать представление, как выразился Джон Локк, о том, что «в начале весь мир был Америкой».[108]

Если американские индейцы представляли собой начальный этап истории, то современные Англия и Франция — четвертый и последний этап развития, современное торговое общество. Для этого заключительного этапа истории было характерно многое из того, чего не хватало американцам: разросшиеся нищие города, чрезмерно рафинированные манеры, грубое неравенство рангов, сложное разделение труда и широкое распространение производства предметов роскоши. Американцы, такие как Сэмюэл Стэнхоуп Смит из Принстона, слишком хорошо понимали, «что человеческое общество может продвинуться вперёд только до определенного момента, прежде чем оно станет развращенным и начнёт приходить в упадок».[109] Многие пришли к выводу, что Великобритания, Франция и другие высокоразвитые страны погрязли в коррупции, зависимости, роскоши и самопотакании и поэтому должны находиться на грани распада.

Американские патриоты в 1776 году были уверены, что Англия настолько глубоко вовлечена в последнюю стадию коммерции, что как нация она не сможет долго продержаться. И действительно, в течение последующих полувеков многие американцы продолжали ожидать и надеяться, что чрезмерно рафинированная и перенаселенная Англия вскоре распадется на части из-за эгоизма, экстравагантности и расточительности.

В отличие от них, большинство белых американцев гораздо раньше заняли своё место в прогрессивном спектре истории. «В нынешнюю эпоху наша страна занимает среднее положение между варварством и утонченностью», — заявил в 1787 году преподобный Натанаэль Эммонс из Массачусетса. «В такую эпоху умы людей сильны и энергичны, не ослаблены роскошью и не скованы властью».[110] Американцы далеко продвинулись за пределы той ранней стадии развития, на которой коренные народы Нового Света казались странным образом застывшими. На самом деле, из-за близости к «дикарям» образованные американцы стремились подчеркнуть их прогресс. Их общество могло быть простым и эгалитарным во многих отношениях, лишённым лоска и утонченности Европы, но они неоднократно говорили себе, что оставили кровавое варварство и дикое насилие предыдущего века далеко позади. Они были уверены, что их общество становится все более вежливым и коммерчески изощренным, но, конечно, не до такой степени, как упадочный Старый Свет. Возможно, американцам и не хватало европейских изящных искусств, писал Джон Адамс, но во всех остальных вопросах, особенно в сельском хозяйстве, торговле и управлении, они превосходили их. «В этом отношении, — говорил он, — Америка бесконечно дальше отстоит от варварства, чем Европа».[111]