— Ты был… скучным. Ты был предсказуемым. Ты был тенью своего отца, тенью своего Рода. Ты пытался соответствовать, но у тебя не получалось. И от этого ты был… жалким.
Она сказала это без злости. Просто как констатацию факта.
— В нашем мире, Алексей, — она снова посмотрела на меня, и в её глазах была холодная мудрость, — слабость — это не просто недостаток. Это — грех. А жалость — это роскошь, которую мы не можем себе позволить. Я не то чтобы не любила тебя. Ты был мне… безразличен. Как и десятки других таких же скучных аристократов.
Она была предельно честна. И эта честность ранила сильнее любой насмешки.
— А теперь, — она чуть склонила голову набок, — ты перестал быть скучным. Ты стал… опасным. Непредсказуемым. Живым. И это… — она усмехнулась, — … это интригует.
Она дала мне прямой и жестокий ответ. Она ценит не доброту или чувства. Она ценит силу.
— Ясно… Ясно… — я вздохнул. Её слова были как ледяной душ. Мне стало искренне жаль того парня, Алексея, который так отчаянно пытался заслужить её внимание.
Я посмотрел на неё, и мой взгляд был полон не злости, а какой-то тихой грусти.
— Выходит, любовь для тебя ничего не значит, верно?
Она хотела что-то возразить, но я продолжил, не давая ей вставить ни слова.
— И ты… с радостью стала бы моей теперь? Даже если бы знала, что я тебя не люблю?
Мои вопросы снова попали в цель. Я не спрашивал о магии, о силе, о политике. Я спрашивал о ней. О её душе.
Вера Оболенская замерла. Её маска хитрой интриганки дала трещину. Мои слова затронули что-то, что она тщательно скрывала.
— Любовь?.. — она произнесла это слово так, будто пробовала на вкус нечто давно забытое. — Любовь — это сказка для простолюдинов, Алексей. Для нас есть долг, есть выгода, есть союзы.
Но её голос дрогнул.
— А что касается… «стала бы я твоей»… — она горько усмехнулась. — А разве у нас есть выбор? Мой отец уже присматривался к твоему новому статусу. Если бы не помолвка с Голицыной, он бы уже вёл переговоры с твоим отцом. И моё мнение никто бы не спросил. Как и твоё.
Она посмотрела на свои руки.
— Мы все — просто красивые куклы в руках наших отцов. Кто-то, как Анастасия, пытается заморозить свои чувства. А кто-то, как я… — она подняла на меня глаза, и в них была и тоска, и вызов, — … просто учится получать удовольствие от игры. Даже если правила написал не ты.
Она снова была честна. Но на этот раз она показала не свою силу, а свою слабость. Свою собственную клетку.
Да… её честность подкупает. Я смотрел на неё и понимал: Видимо, Алексею она была просто не по зубам. Она сильнее.
— Что ж. Спасибо за честность, — сказал я тихо, но твёрдо. — Это редкость. Здесь.
Я встал со скамейки.
— Но… — я на мгновение задумался, глядя на шпили Академии. — Знаешь, что я тебе скажу? Правила для того и писаны, чтобы их менять.
Я повернулся к ней и усмехнулся своей новой, дерзкой улыбкой.
— То ли ещё будет, Вера. Королева, которую так любил Алексей Воронцов.
Я намеренно сказал «любил» в прошедшем времени, ставя точку в истории того мальчика и давая понять, что теперь на его месте — кто-то другой.
Вера Оболенская смотрела на меня снизу вверх, и на её лице было написано абсолютное изумление. Мои слова, мой тон, моя уверенность… всё это не укладывалось в её картину мира.
Она не ответила. Она просто смотрела мне вслед, когда я развернулся и пошёл прочь, направляясь на свою первую лекцию.
Я оставил её одну на скамейке. Разрушил её игру. Заставил усомниться в правилах её мира. И, возможно, впервые за долгое время, заставил её почувствовать что-то, кроме скуки и желания манипулировать.
Следующая пара: «Древние Руны».
Я нашёл нужный кабинет. Это была не тренировочная арена, а классическая аудитория, расположенная амфитеатром. Деревянные скамьи уступами спускались к кафедре преподавателя.
Я вошёл и сразу почувствовал на себе десятки взглядов. Новость о моих «подвигах» на «Боевых Трансформациях» уже разнеслась по курсу. Я был главной темой для сплетен.
Я молча прошёл на одно из свободных мест на заднем ряду и сел, достав пергамент и перо для записей. Я решил вести себя как обычный студент.
Через минуту в аудиторию вошёл преподаватель. Это был не суровый Громов, а полная его противоположность — невысокий, полный, добродушного вида старичок с седой бородкой и в круглых очках. Магистр Филонов, один из главных авторитетов по рунологии в Империи.
— Доброго дня, молодые люди, — проскрипел он своим добродушным голосом. — Сегодня мы продолжим изучение рун Старшего Футарка…
Он начал лекцию. Он говорил о руне «Ансуз», руне знаний и божественного вдохновения. Он чертил её на доске, рассказывал о её значении, о том, как её использовали древние маги.
Я слушал его… и ничего не понимал. Для меня это были просто палочки и закорючки.
А потом он сказал:
— А теперь, чтобы вы почувствовали энергию руны, проведём небольшую практику. Сконцентрируйтесь. Представьте руну «Ансуз» перед своим мысленным взором. И попытайтесь… услышать её. Услышать её шёпот.
Все студенты закрыли глаза и сосредоточились.
Я тоже закрыл глаза. Представил эту руну, похожую на букву «F». И попытался «услышать».
И тут произошло то, чего я не ожидал.
Я не услышал шёпот.
В тот момент, как я сфокусировался на руне, мой дар «видеть» энергию снова активировался. Но на этот раз я увидел не просто поток. Я увидел… структуру.
Руна на доске и та, что я представлял, были для меня как чертёж сложного механизма. Я видел, как пересекаются её линии, как в точках их соединения образуются «узлы» силы. Я видел, как энергия течёт по ней по строго определённым каналам. Я не «чувствовал» её. Я понимал, как она работает.
И, сам того не осознавая, я протянул руку и начал в воздухе пальцем «чертить» эти потоки, повторяя схему, которую видел своим внутренним зрением.
Внезапно я почувствовал, что на меня кто-то смотрит. Я открыл глаза.
Вся аудитория, включая старичка-магистра, смотрела на меня.
А в воздухе, перед моим пальцем, висела и слабо светилась голубым светом руна «Ансуз». Не просто образ. А сплетённое из чистого эфира, объёмное, работающее заклинание.
Я случайно, просто пытаясь понять, сотворил то, на что у них уходят месяцы практики.
Я посмотрел на светящуюся руну, висящую перед моим пальцем, потом на ошарашенные лица однокурсников, потом на открывшего рот магистра Филонова.
Паника. Нужно было что-то делать.
Я встряхнул рукой, и руна с тихим шипением растаяла в воздухе.
— Магистр, э-э… простите? — я обратился к преподавателю с самым искренним и глупым выражением лица, на которое был способен. — А что вы говорили, эта руна даёт? Я что-то ничего не ощущаю…
Тишина в аудитории стала просто оглушительной.
Студенты смотрели на меня как на сумасшедшего. Сначала он создаёт огненный кулак. Потом публично унижает Голицына и Оболенскую. А теперь, с первой попытки, материализует сложнейшую руну и спрашивает: «А что она делает?».
Магистр Филонов снял свои круглые очки и протёр их краем мантии, словно не веря своим глазам.
— Не… не ощущаете? — пролепетал он. — Княжич… вы только что… без подготовки… без ритуальных компонентов… сплели из чистого эфира руну второго порядка сложности. Это… это…
Он не мог подобрать слов.
— Эта руна, княжич, — сказал он, надевая очки обратно, и в его глазах горел огонь исследователя, — она открывает сознание для потока знаний. Она… она позволяет понимать то, чего ты не знал раньше.
