Бен отстранился, не в силах скрыть разочарование.

– Я не делал этого, Джен. – Повернувшись, он направился в спальню, чтобы провести там первую из множества одиноких ночей.

Уже в сумерках она добралась наконец до его домика. Тени окутали леса и понемногу расползались по долине. Было так тихо, что Иден невольно пробила дрожь. Повесив на руку корзинку для пикника, она постучала в дверь.

Подождав пару минут, постучала еще раз. Грузовичок Бена стоял на поляне, выходит, сам он был дома. Иден вспомнила про пузырек с валиумом и решительно взялась за ручку, но дверь в этот момент открылась.

Бен взглянул на нее безо всякого интереса, как будто ее появление здесь не удивило его и не обрадовало. На нем по-прежнему была та самая футболка, в которой он работал на раскопках, а на щеке виднелась полоска грязи.

– Можно войти?

Он посторонился, пропуская Иден в дом, и до нее донесся еле уловимый запах виски. В тусклом свете, сочившемся из распахнутой двери, лицо Бена походило на застывшую маску. Иден такая маска была хорошо знакома – она не раз видела ее в отражении собственного зеркала.

– Я беспокоилась из-за тебя.

– Мне не нужна твоя жалость.

– Лу и Кайл считают, что ты невиновен.

Он вздохнул с плохо скрытым раздражением.

– Очень хорошо.

– Бен… – Она замолчала, глядя на откупоренную бутылку виски. – Могу я воспользоваться твоей ванной?

Пожав плечами, он закрыл дверь.

– Будь как дома.

Пузырек с валиумом по-прежнему стоял на раковине. Высыпав на ладонь таблетки, она быстро пересчитала их. Ровно двадцать. Иден закупорила пузырек и вышла из ванной.

– Я принесла кое-что из еды. – Она кивнула на корзинку. – Ты, должно быть, еще не ел.

Бен подхватил бутылку с виски и уселся на кровать, спиной к стене.

– Зачем ты пришла? – спросил он.

Иден забрала у него бутылку, закрыла ее и поставила на деревянный ящик, служивший Бену ночным столиком.

– Я хочу услышать твою версию того, что произошло.

Даже в тусклом вечернем свете было видно, как вспыхнули у него щеки.

– А что дает тебе право врываться сюда, забирать у меня виски и требовать, чтобы я излил тебе свою душу? Сделай это, Бен, сделай то. Проскочи через обруч, и тогда, может быть, я тебе поверю.

– Мне важно поверить тебе, – тихо ответила она. – Я доверилась тебе, Бен. Я поддалась чувствам, а этого не было уже очень давно.

Он устало разгладил ладонью бело-голубое покрывало.

– Я-то надеялся, что ты скажешь: «Бен, я знаю, ты не мог так поступить».

Иден присела на краешек постели.

– Прошу тебя, Бен, расскажи мне обо всем. Постарайся убедить меня, что ты невиновен.

Он горько рассмеялся:

– Я не смог убедить в этом даже собственного адвоката.

– Может, у меня есть больше оснований для доверия тебе.

– Знаешь, больше всего оснований было у Шэрон, но даже она…

– Она решила, что ты действительно это сделал?

Бен поморщился:

– Мне так и не удалось понять этого до конца. Я знаю, что Шэрон любила меня и в глубине души знала о том, что я невиновен. На суде она говорила обо мне только хорошее, но так называемые эксперты выворачивали ее слова наизнанку, и в итоге я предстал величайшим извращенцем из всех, которые жили когда-либо на земле. Факты были настолько убедительны, что я бы и сам себя осудил. Вот и она поверила в итоге в мою виновность.

«А ведь у него был когда-то хороший брак», – подумала Иден. По голосу чувствовалось, что Шэрон ему до сих пор не совсем безразлична.

– Расскажи мне обо всем. – Иден придвинулась к нему поближе.

И Бен начал свой рассказ.

Тихим, едва ли не бесцветным голосом описывал он изменения в поведении Блисс, подозрения ее воспитателей. Слова давались ему с трудом, и паузы между ними тянулись, как бесконечные ленты боли.

– Больше всего я виню себя в том, что воспитатели заметили знаки, на которые мы просто не обратили внимания. Взять ту же мастурбацию. Мы заметили, но решили не делать из этого проблемы. Что бы ты сделала, если бы Кэсси стала много мастурбировать?

– Даже не знаю, – пожала плечами Иден. – Насколько мне известно, Кэсси вообще этим не занимается.

– Ну вот, и воспитательница вытянула из Блисс, что я засовывал в нее палец. Меня арестовали, потом выпустили под залог, и несколько месяцев, до начала суда, я жил у брата и его жены. С Блисс мне вообще не позволили видеться. Поначалу я решил, что ей это все приснилось. Бывало, я обнимал ее, когда читал на ночь сказку. И я подумал, может, она придумала остальное.

– А не могла воспитательница сама навести ее на эту мысль?

– Если честно, то не думаю. Воспитательница у Блисс – женщина умная. Она понимала, с чем имеет дело, а потому вела расспросы очень осторожно. Другое дело, что в садике был курс, посвященный хорошим прикосновениям и плохим прикосновениям. Не знаю, может, Блисс запуталась и решила, что с ней и правда что-то произошло, хотя на самом деле ничего не было. Молю Бога, чтобы это было именно так, поскольку мне невыносимо думать, что ее и правда домогались. – Бен покачал головой. – Но она рассказывала обо всем в таких деталях… Социальным работникам удалось узнать, что иногда – судя по всему, это было раза два или три – Блисс просыпалась посреди ночи, а я, ее папа, лежал позади и терся об нее. Штанишки у нее были спущены, и мужчина засовывал в нее свой палец. Ей он сказал, что это хорошо – что папа поступает так с мамой и той это нравится. Еще он говорил, что это их секрет и никому не нужно рассказывать о нем. Блисс жаловалась социальным работникам, что ей больно и страшно.

Несколько долгих секунд Бен молча смотрел в окно. Иден чувствовала, как бешено колотится у нее сердце. Она сидела плечом к плечу с этим человеком. Прошлой ночью она занималась с ним любовью. Но Кайл и Лу безоговорочно верят ему, напомнила она себе. Они знают его столько лет и не сомневаются в его невиновности.

– Бен, – промолвила она, – не думаю, чтобы четырехлетний ребенок мог выдумать такое.

– Я тоже так не думаю. Но для меня это полная загадка. Блисс сказала, что ни разу не видела мужчину, поскольку было темно, а он находился сзади. Но она знала, что это папа. Она называла его папой, и он отвечал ей. Возможно, нечто подобное произошло с ней где-то еще, а она спутала со своей комнатой. Или она приняла этого мужчину за меня, поскольку так ей было не слишком страшно. Я ночи напролет размышлял над тем, что могло случиться. Я и теперь иногда думаю об этом.

– Кто еще мог это сделать?

– Понятия не имею. Я подозревал всех по очереди – даже своего брата Сэма и лучшего друга, Алекса. Даже отца Шэрон, этого беднягу, который болен раком. Главным моим кандидатом был работник из детского сада. Но почему она сказала, что это был я? Почему она утверждала, что все происходило в ее комнате? – Бен вздохнул. – Меня это сводит с ума, Иден. Последние полтора года я только и делал, что пытался во всем разобраться. Но даже если бы мне это удалось, никто не стал бы меня слушать. Мне не позволили даже поговорить с ней. Мне казалось, если бы я смог пообщаться с Блисс хоть несколько минут, мне бы удалось понять, что там произошло.

– Бен… а ты, случаем, не страдаешь лунатизмом или…

– Нет, я не брожу во сне. – Под его внешним спокойствием явно чувствовался гнев. – Все в порядке. Должен признать, я и сам порой размышлял об этом. Чем дальше продвигался процесс, тем ощутимее становилась волна ненависти. Меня перестали считать за человека. В газетах вовсю обсуждали это дело. И все с нетерпением ожидали свидетельства Блисс. На тот момент ей едва исполнилось четыре, но юристы сказали, что она – умненькая, сообразительная девочка, которая понимает разницу между плохим и хорошим. Мечта прокурора, а не ребенок, как заявила мой адвокат. Все, о чем я мог думать на тот момент, – как она будет стоять перед всей этой публикой, отвечая на вопросы, от которых должно корежить даже взрослого. Я знал, как собиралась действовать Барбара, мой адвокат, когда придет ее черед допрашивать Блисс. Она вновь и вновь повторяла мне, чтобы я не переживал, что она без труда запутает девочку и покажет всю несостоятельность ее истории. Но для меня-то это была не просто девочка, а моя дочь! И я не мог позволить, чтобы она прошла через все это.